Танцуй Виолет

«Танцующая Виолет»

Виолет не могла не танцевать. Это было не искусство, не прихоть — скорее, внутренний рефлекс, почти как дыхание. Когда она двигалась, весь её хаос обретал форму, боль — смысл, а одиночество — оправдание.

С утра город был сер и вежлив, как мужчина, потерявший вкус к соблазну. Виолет шла по улице, зажав в руках старую шаль, которую ей когда-то подарил Андрей — тот, кто умел смотреть, не говоря, и молчать, когда сердце рвётся на свет. Он приходил на её выступления, садился в четвёртый ряд, прищурив глаза, будто боялся увидеть правду.

— Кто дал тебе имя моей жены? — спросил он однажды, не шутя и не всерьёз.
Она улыбнулась.
— Бог, — сказала. — Или, может быть, грех.

Она танцевала для всех, но каждый раз — как будто для него одного.
И в этот момент становилась сильнее, чем весь мир.
Красно-белая ткань скользила по её телу, шелестя, будто листы нераскрытой книги.
В каждом повороте, в каждом вдохе — она стирала память.
Свою. Его. Всю.

Люди хлопали, восхищённо шептали, но Виолет не слышала ничего — только стук собственного сердца.
В такт барабану, в такт дыханию судьбы.

Иногда ей казалось, что мир вот-вот расплавится — так невыносимо горячо становилось под её ногами.
Она чувствовала, как огонь уходит вверх по телу, сжигая всё ненужное — стыд, страх, жалость.
В танце не было прощения.
Только оголённая душа, готовая умереть на сцене, чтобы родиться снова.

Андрей однажды не пришёл.
И зал показался ей бесконечно пустым.
Музыка звучала, но не касалась её.
Она плясала, как тень самой себя, пока не осознала: он всё равно смотрит.
Сквозь стены, сквозь время, сквозь своё усталое «нельзя».

Ночами Виолет сидела у зеркала и не узнавала отражение — слишком живое, слишком женственное, слишком виноватое.
Она говорила шёпотом, будто исповедуясь:
— Я больше не танцую ради публики… я танцую, чтобы не умереть от любви.

И всё же в её глазах осталась ирония.
Та, что спасает женщину, когда её сердце уже утратило спасенье.
Та, что делает боль — стилем, а страсть — молитвой.

Однажды, когда город засыпал под звуки дождя, она снова надела красно-белую ткань и вышла на площадь.
Танцевала без музыки.
Только ветер аккомпанировал ей — как старый пианист, играющий последнюю ноту.
Каждое её движение было прощанием, но выглядело — как чудо.
И, может быть, небо действительно дрогнуло.

С тех пор люди говорили, что на рассвете, когда солнце касается мостовой, можно увидеть женщину — лёгкую, словно луч,
и в её глазах — вечный вопрос:

> "Можно ли любить без конца и не сгореть?"



И если ответить ей мысленно — да,
в тот миг где-то, далеко,
вновь вспыхивает огонь.
Тот самый, что когда-то Андрей увидел впервые
в танце Виолет.
«Танцующая Виолет. Часть II — Возвращение Андрея»

Прошли годы.
Андрей жил будто по инерции — не старея, но и не живя. Его дом стоял на окраине города, где окна смотрели в серое поле, и каждый закат напоминал ему ту сцену, где когда-то горела Виолет.

Он больше не ходил в театры. Музыка вызывала раздражение — как запах духов, от которых кружится голова, потому что слишком знакомо.
Но иногда, когда ветер приносил едва уловимый ритм барабана из далёкой улицы, Андрей останавливался — и казалось, что вот-вот услышит шелест её ткани.

Однажды он всё-таки пошёл.
Не в театр — туда, где когда-то была сцена, а теперь стояла пустая площадка с осыпающимися стенами и вывеской «Зал культуры №3».
Зал давно перестроили, от сцены осталась лишь трещина в полу, похожая на след удара молнии.

Он сел в четвёртый ряд — старый рефлекс.
Закрыл глаза.
И мир, как когда-то, стал медленно вращаться вокруг воображаемой женщины в красно-белом.

— Виолет, — произнёс он вслух, и голос прозвучал непривычно живым. — Танцуй, если можешь.

Ответом было шуршание ветра.
Но вдруг где-то за стенами кто-то рассмеялся — тихо, будто из другой эпохи.
И Андрей понял: она не умерла.
Она просто ушла туда, где танец — не спектакль, а дыхание Вселенной.

Вечером, дома, он достал старую записную книжку.
На первой странице — её имя, написанное рукой, дрожавшей от любви.
Он долго смотрел на него, как на икону, и впервые за долгие годы улыбнулся.
Потому что понял: Виолет не покинула его.
Она осталась внутри — в каждой вспышке воспоминания, в каждом движении души.

И всё же — он чувствовал зов.
Тихий, настойчивый, почти музыкальный.
Его тянуло к морю.
Может быть, потому что вода помнит ритм танца лучше, чем воздух.

Он поехал — просто сел на поезд и уехал без билета, без плана, без цели.
В маленьком приморском городке, где волны били в пустой пирс, он увидел женщину.
Она стояла босиком у самой воды, ветер развевал красно-белое покрывало на её плечах.

— Виолет… — прошептал он.

Она обернулась, и время, кажется, остановилось.
Это была не она.
И всё же — это была она.
Та же осанка, тот же взгляд, та же тень иронии в улыбке, которой не забывают даже после смерти.

— Я вас знаю, — сказала женщина. — Вы — тот, кто когда-то смотрел, не дыша.

Он засмеялся.
— И теперь всё ещё не могу вдохнуть.

Она подошла ближе.
— Не надо больше искать. В каждом движении, где есть жизнь, — я.

Она подняла руки — и начала танец.
Медленный, почти незаметный, как дыхание света.
Её ступни касались воды, и волны послушно расступались.
Андрей стоял и понимал: танцует не она — танцует сама память о любви.

Когда рассвело, он остался на берегу один.
Только море шептало — ритмично, как барабан,
и ветер приносил отголоски шелеста ткани.

Андрей закрыл глаза и сказал тихо, почти с улыбкой:
— Теперь я понял. Любовь — это не то, что ищут. Это то, что танцует в тебе, пока ты жив.

И в этот момент солнце взошло.
Мир стал лёгким, как шаг Виолет.
И, возможно, где-то в вышине Шива снова прищурился —
в знак признания танца,
который не прекращается даже после конца.