Беневша - 10

                10 глава
Как-то к обеду к бабушке Салима пришел Гарун.
 - Салима-хала, я еду на заработки, дома уже стало совсем пусто,
и у вас уже шаром покати. Давайте Мурада отвезу матери.
Он тут не выживет. Если отчим не согласится я с ним разберусь.
 Салима, как старая сморщенная яблоня, уперлась корнями в порог
своего дома. Ее морщинистое лица, изборожденное прожитыми годами
и горем, было непроницаемо:
 - Нет, Гарун! Если умрем, то вместе, но к этому злодею не пущу.
 Но Гарун стоял непоколебимо. Его фигура, обычно согбенная, резко
выпрямилась. Голос зазвучал с неожиданной силой, заглушая треск
догорающих в печи дров:
- Салима-хала, солнышко твое погаснет у тебя на глазах.
Разве ты не видишь? Душа его рвется к матери, хотя он сам отказывается
в это верить. Пусть последние дни его будут озарены ее улыбкой.
Я не уйду, пока ты не отпустишь его. Клянусь памятью отца!
 Он стоял так долго, молчаливый и непреклонный, пока тени не удлинились.
Упрямство в глазах Салимы не сменилось горькой покорностью.
Она лишь кивнула, отвернувшись, чтобы скрыть предательскую слезу,
скатившуюся по щеке. Словно подкошенная она опустилась на сундук…
 Мурад сидел впереди Гаруна. Он его закрывал своей буркой.
 - Держись, маленький джигит. Скоро будем у матери. Помнишь ее руки,
которые пахнут хлебом и травами?..
 Мурад слабо улыбнулся:
 - Не помню, дядя Гарун, - и в глазах появились слезы…
 Гарун затянул старую мелодию, низкий, чуть хрипловатый голос его
плыл в наступающих сумерках, пытаясь заглушить хриплое дыхание мальчика.
Дом матери Мурада стоял почти на краю села. Гарун осторожно постучал
в ворота – негромко, но настойчиво. Ворота открылись. Женщина средних лет,
с усталыми глазами и преждевременной сединой в темных волосах, выглянула.
Взгляд ее скользнул по Гаруну, потом упал на ношу в его руках.
Секунда непонимания – и вдруг лицо ее исказилось. Рука вскинулась ко рту,
заглушая крик:
- Мурад! Сынок мой! Аллах!
 Она бросилась вперед, выхватывая мальчика из рук Гаруна. Слезы хлынули
потоком, смешиваясь с поцелуями, которые она осыпала на его лоб, закрытые
веки, бескровные губы. Она прижала его к груди, качаясь из стороны в
сторону, бормоча невнятные слова любви, покаяния, отчаяния.
Мурад еще не знал, как себя вести. Женщина вдруг вздрогнула, оторвавшись
от сына. Ее глаза, только что сиявшие материнской любовью, расширились
от животного страха. Она оглянулась на пустую улицу, потом на Гаруна.
 - Гарун! Он скоро вернется! Муж… Он… Он не велел! Он выгонит!
Он убьет его! И меня! Что мне делать? – ее голос сорвался на брезгливый
шепот.
 - Патимат, если ты его не примешь, он и так умрет от голода. Остановись!
Посмотри на него! – он указал на Мурада, который стоял в стороне, сжимаясь
от материнской паники. – Видишь? Разве есть разница, под каким потолком
душа его отлетит – под твоим или бабушкиным. Но здесь, рядом с матерью,
ему легче.
 Он говорил тихо, но каждое слово било, как молот.
 - А что до твоего мужа… Я с ним разберусь. Или ты думаешь, я позволю ему
поднять руку на умирающего ребенка? Или на тебя? Он еще ответит за свой обман…
 В его глазах вспыхнула ярость справедливости, заставив Патимат невольно
отступить на шаг.
 Гарун вздохнул, видя, как страх в ее глазах медленно уступает место смутной
надежде. Он аккуратно передал Мурада обратно в ее дрожащие руки.
 - Держи его крепче, Патимат. Согрей. Пусть услышит твое сердцебиение,
как в детстве.
 Он наклонился к Мураду, обнял его:
 - Отдыхай джигит. Ты дома. Запомни, кто-нибудь обидит тебя,
я разберусь с ним.
 Он не стал ждать ответа, вскочил на лошадь и ускакал.
 Она сразу отвела сына к себе в комнату, и сразу начала ухаживать за ним.
У мужа были еще два сына. Муж уехал по хозяйственным делам. Пока его не
было, ему ничто не угрожало. Дети спрашивали кто он, и что он делает
у них дома. Мать ответила, что это ее сын и ихний брат теперь.
 - Зачем он нам нужен? У нас и так тесно, - завопили братья.
 Она сказала, что он болен, что выздоровеет и уедет. Так они прожили
целую неделю, и сын поправился. Мурад никак не смог привыкнуть к матери,
как к родной. Хотя он сверху не подавал виду, внутри у него было
какое-то отчуждение.