Золотой храм Юкио Мисимы
О чём?
О бедном послушнике (и студенте) Мидзогути, который так сильно возлюбил прекрасный Золотой храм в Киото, что не смог вынести своей любви.
Об одиноком сироте Мидзогути, который был так оторван от людей, что не мог найти с ними точек соприкосновения, кроме греха и зла.
О нищем заике Мидзогути, который так сильно хотел величия, что решил для этого уничтожить то, что сам считал прекрасным.
О борьбе красоты с убожеством, власти со смирением, правды с ложью, доброты с жестокостью, чистоты с похотью, жизни со смертью, наконец.
Все знают, наверное, но напомню, что эта история основана на реальных событиях: в 1950 году буддийский послушник в приступе безумия сжёг храм Кинкаку-дзи, самый знаменитый архитектурный памятник Киото.
Что хорошо?
Прекрасна зыбкость изображения. Недаром же и сам храм Кинкаку-дзи впервые открывается мальчику Мидзогути именно в неверном отражении в водах озера. Всё повествование мы будто наблюдаем сквозь эти странные блики, да так и не понимаем до конца, где лежит граница между реальностью и воображением героя.
Конечно, для полноценной рецензии мне надо бы лучше погрузиться в философию буддизма, не скользить по поверхности. Но вот что странно. Центральная мысль книги из «Риндзайроку»: «Встретишь Будду — убей Будду, встретишь патриарха — убей патриарха, встретишь святого — убей святого, встретишь отца и мать — убей отца и мать, встретишь родича — убей и родича. Лишь так достигнешь ты просветления и избавления от бренности бытия» показалась мне удивительно похожей на Еванегльское: "Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его" (Мф 10:34–36).
В этой части очень часто обвиняют Евангелие в жестокости и сеянии раздора. Уж не знаю, в чём обвиняют буддизм. Но ведь разделение существует всегда, и не Бог его насаждает. Просто изначально все мы разные. И если ты от природы не наделён ни красотой, ни здоровьем, а только заиканием и наблюдательностью, то что из тебя вырастет? Вот и из мальчика Мидзогути мог бы вырасти смиренный монах, хранитель храма, а вырос человек, который попытался заявить о себе всему миру, сразившись не со злом, а как бы с его противоположностью, превратив красоту в мишень.
Страшно и при этом любопытно наблюдать за тем, как любовь перерастает в жажду уничтожения. Вот совсем так же страшно и любопытно наблюдать за тем, как горит деревянный дом. Или храм? Невозможно оторваться, затягивает. Вот и роман Мисимы затягивает, обволакивает.
«Теперь я буду жить рядом с тобой, – шептал я, застывая посреди двора с метлой в руках. – Полюби меня, Золотой Храм, пусть не сразу. Открой мне свою тайну. Я уже почти вижу твою красоту, но все же пока она еще сокрыта от меня. Пусть подлинный Храм явится мне еще прекрасней, чем тот, что живет в моей душе. И еще, Храм, если и вправду на всем белом свете нет тебя прекрасней, скажи мне, почему ты так прекрасен, почему необходимо тебе быть столь прекрасным?»
И вроде бы ты видишь, как раз за разом герой из несчастного и вызывающего сочувствие превращается в того, кто совершает чудовищные поступки, но продолжаешь следить за этим с таким же вниманием, что и в самом начале следил за путешествием мальчика с отцом, воспоминаниями о матери, дружбой с Цурукавой.
Важно то, что Мисима подходит к судьбе героя с непривычных для нас позиций. Мы настолько часто в последнее время видим в книгах оправдание преступлений детством героя, какой-нибудь недолюбленностью или недокормленностью, недостаточным вниманием родителей и ближайшего окружения, что привычно сочувствуем антигерою и начинаем размышлять: а вот если бы у него всё сложилось удачно... Пустое! Не в окружении дело. Не в удаче или неудаче. Мидзогути выбрал свой путь задолго до того, как задал себе вопрос Раскольникова (недаром же и книга упоминается именно в борделе). Судьба его была предрешена. И то, что он надеется "ещё пожить" вовсе не вызывает у нас облегчения.
"Нет ничего странного в том, что в отрочестве меня преследовали соблазнительные и противоречивые грезы о власти, вернее, о двух разных видах власти. То, начитавшись исторических романов, я воображал себя могущественным и жестоким владыкой. Он заикается и поэтому почти всегда молчит, но как же трепещут подданные, живущие в постоянном страхе перед этим молчанием, как робко заглядывают в лицо своему господину, пытаясь угадать, что их ждет – гнев или милость? Мне, государю, ни к чему оправдывать свою беспощадность гладкими и звучными фразами, само мое молчание объяснит и оправдает любую жестокость.
С наслаждением воображал я, как одним движением бровей повелеваю предать лютой казни учителей и одноклассников, мучивших меня в гимназии. И еще нравилось мне представлять себя владыкой иного рода – великим художником, повелителем душ, молча созерцающим Вселенную. Так, несмотря на жалкую свою наружность, в глубине души я считал себя богаче и одареннее всех сверстников. Да это, наверное, и естественно – каждый подросток, имеющий физический изъян, мнит себя тайно избранным. Не был исключением и я – я знал, что впереди меня ждет пока неведомая, но великая миссия".
Что не так
Не нашла зацепок. Всё вроде бы гладко. Единственное: неуверенность у меня есть, что я до конца поняла, что к чему. Как будто Мисима и всё сказал, и всё утаил. Такое вот чувство. Но оно не вызывает неудовлетворённости, а будто так и надо.
Однозначно советую читать или слушать. Я слушала в исполнении Сергея Чонишвили. Читает он, быть может, чуть более эмоционально, чем буддийский монах, но на самом деле, кто ж знает, как они на самом деле читают?
А вы читали? Слушали?
Свидетельство о публикации №125103106868