Откровения часть 3

Иерусалим — древний город, обнесенный высокими каменными стенами, берущий своё начало от племён Хананеев. Ханаанцы пришли на Святую Землю вскоре после того, как Бог смешал языки у Вавилонской башни, и земля эта, пустевшая после Великого Потопа, была заселена. Ханаанцы построили здесь первые города, но по воле Бога им недолго пришлось занимать эту землю.
;Бог избрал Аврама, праведника, чья родословная шла от Евера, что и означает «пришелец» или «странник». Это был благочестивый патриарх, потомок Фарры из Ура Халдейского, ведущий свой род от Евера — правнука Симова.
;Именно этому Авраму, страннику, первому было суждено столкнуться со святостью того места, которое хананеи тогда называли Салим (что означает «мир»).
;Когда ханаанские племена расселились по земле, одно из них, иевусеи (потомки Ханаана), построило на высоких холмах Иудеи мощную, неприступную крепость. Они жили там обособленно, и их город-крепость был известен как Иевус.
;Но еще до того, как этот город обрел свое величие, Аврам, возвращаясь после битвы, был встречен у стен Салима таинственным царем и священником по имени Мелхиседек. Он был «священником Бога Всевышнего». Мелхиседек вынес Авраму хлеб и вино и благословил его, отметив тем самым духовную судьбу этого места.
;Прошли столетия. Потомки Аврама, ставшие народом Израиля, вышли из Египта, но даже под предводительством Иисуса Навина им не удалось взять неприступный Иевус. Он оставался ханаанским островом посреди земель Израиля.
;Так продолжалось до тех пор, пока Бог не избрал царя Давида.
;Давид, став царем над всем Израилем, понял, что ему нужна столица, которая не принадлежала бы ни одному из колен и могла бы объединить народ. Его взор упал на Иевус. Около 3000 лет назад Давид хитростью захватил крепость и провозгласил этот город своей столицей.
;Он переименовал его в Иерусалим — «Город Мира» — и перенес туда величайшую святыню, Ковчег Завета. С этого момента ханаанский Иевус «произошел» как «Град Давидов». Позже сын Давида, мудрый Соломон, воздвиг на горе Мориа (том самом месте, где Авраам проходил испытание) величественный Первый Храм, превратив город в духовный центр мира...
;Иерусалим был сегодня переполнен людьми; более ста тысяч паломников наводнили Сердце Иудеи. Подходил к концу месяц сентябрь, а это значит, в этот осенний день наступил праздник Суккот (праздник Кущей) — окончание сбора урожая. Веселье длилось семь дней. Праздник также напоминает об исходе евреев из Египта и их 40-летнем странствовании по пустыне. В память об этом евреям заповедано в дни праздника жить во временных жилищах — «сукка;х» (шалашах). Это символизирует бренность человеческого жилища и Божественную защиту, которая окружала еврейский народ в пустыне.
;Повсюду звучали разные языки: арамейский, греческий, латынь. Звучала музыка, торговля кипела.
;Суккот был кульминацией религиозного года. Множество паломников со всей Иудеи и из других стран стекались в Иерусалим, чтобы принести жертвы Богу в Храме.
;Воздух дрожал от пения левитов и трубного гласа. Но над этим морем святой радости, на восточном склоне, нависал дворец, где в этот самый час тоже шел пир. Иной пир.
;Дворец этот, унаследованный Иродой Антипой от династии Хасмонеев, не был столь грандиозен, как цитадель его отца, Ирода Великого, на западном холме, но он был пропитан властью и старыми тайнами. Он возвышался на восточном склоне, нависая над шумными, тесными улицами Нижнего Города. С его широких, вымощенных мрамором террас открывался тревожащий вид: с одной стороны — нависающая над городом римская крепость Антония, символ оккупации, а с другой — величественный и беспокойный Храмовый комплекс, сердце Иудеи.
;Снаружи дворец представлял собой смешение эллинской архитектуры и иудейской монументальности: гладкие, почти кремовые стены из иерусалимского камня, ряды ионических колонн и внутренние дворы с фонтанами, где в тени кипарисов шептались слуги и соглядатаи. Внутри, в главном триклинии — пиршественном зале — царил пьянящий, душный хаос. Тяжёлый воздух был густо пропитан дымом дорогих благовоний, смешанным с запахом жареного мяса, пряностей и пролитого вина. Десятки бронзовых светильников отбрасывали дрожащие, маслянистые тени на мозаичный пол, изображавший сцены охоты Диониса. Играла музыка: резкие, зазывные звуки флейт, перезвон кимвалов и томный рокот лир.
;В центре зала, на специально отведенном пространстве, извивались в танце молодые наложницы. Их наряды, как и просил тетрарх, были пышными, но состояли из тончайшего, почти прозрачного финикийского шёлка. Ткань то прилипала к влажным от пота телам, то вздымалась, открывая больше, чем скрывала. На тонких запястьях, лодыжках и шеях тяжело звенело золото, а в волосах мерцали нити с мелким серебром и жемчугом. Вокруг них, возлежали на низких пиршественных ложах, шумели гости. Здесь собрался весь цвет Иудеи, верный Риму и своей собственной выгоде: лощеные местные аристократы, чьи предки служили ещё Хасмонеям; богатые купцы, наживавшие состояния на торговле с Римом; и даже фарисеи, которые, брезгливо отворачиваясь от полуобнаженных танцовщиц, тем не менее, не брезговали вином и влиянием тетрарха. Во главе всего этого, в самом центре, на почетном ложе сидел сам первосвященник Каиафа. Его белые одежды резко контрастировали с пестротой зала. Лицо его было неподвижно, как маска из слоновой кости, и он тихо беседовал с хозяином пира. Сам тетрарх, Ирод Антипа, наблюдал за танцем с ленивой тревогой. Он был человеком подозрительным, суеверным и развращённым властью. Но этой ночью его внимание, как и внимание Каиафы, было приковано не к танцу, а к третьему собеседнику. Почётному гостю.
;Он возлежал по правую руку от Ирода. Человек в одеждах цвета самой глубокой ночи. Ткань его плаща была настолько чёрной, что, казалось, впитывала свет светильников. Это было не просто богатое одеяние — оно было сшито с нечеловеческим искусством, и ни единая пылинка не смела на него сесть. Лицо гостя было бледным и невыразимо красивым, но глаза его, тёмные и древние, смотрели на царящий разврат с холодным, проницательным презрением. Он почти не пил, лишь изредка подносил к губам чашу, но его ум оставался острым, как лезвие обсидиана.
;Ирод Антипа не знал, кто этот человек, прибывший с таинственными рекомендациями из самого Рима, но он чувствовал исходящую от него силу — ледяную, спокойную и абсолютную. В то время как музыка гремела, а гости кричали, эти трое говорили тихо, склонив головы. Разговор шёл об Иисусе.
;— Этот Назарянин... он снова куда-то исчез со своими учениками, — прошипел Ирод, потирая висок. Его беспокоил не столько сам проповедник, сколько шум вокруг него. — Народ сходит с ума. Они кричат о «сыне Давидовом». Римлянам это не понравится. Мой отец Великий строил этот мир силой, а этот бродяга рушит его словами.
;Каиафа медленно кивнул, его взгляд был тяжел.
— Он опасен, тетрарх. Он опаснее сотни зилотов с ножами. Он говорит не о восстании с мечом, а о восстании духа. Он посягает на Храм. Он посягает на Закон. Если мы дадим ему волю, народ пойдёт за ним, и Рим умоет эту землю кровью. Пилат только и ждёт предлога... — Каиафа сделал паузу. — ...Лучше умереть одному человеку, чем погибнуть всему народу.
;Ирод нервно отпил из чаши.
— Убить Его? Сейчас? Во время праздника? Толпа разорвёт нас. Они разорвут дворец. Он ускользает от нас, Он всегда среди людей.
;В этот момент тихий, бархатный голос их гостя в чёрном заставил обоих замолчать.
— Проблема не в толпе, господа, — произнёс загадочный гость, и его голос, хоть и был тихим, легко прорезал шум пира. — Проблема в том, что Он непредсказуем. Вы не знаете, где Он будет ночью или днем. Вы не можете Его схватить без свидетелей.
;Ирод и Каиафа уставились на него.
;— Но что, если Он перестанет быть непредсказуемым? — Человек в чёрном улыбнулся, но его улыбка не коснулась глаз. И продолжил с загадками говорить:
— Что, если бы кто из самого близкого круга... сообщил бы, где Он будет? В тихом месте. Ночью. Вдали от безумной толпы.
;Каиафа прищурился.
— Шпион? В Его окружении? Говорят, что все Его двенадцать учеников фанатично преданы Ему. Мы пытались внедрить лазутчиков в Его окружение, но всё бесполезно. Он их вычислял каким-то неимоверным предчувствием и прогнал всех от Себя! — тихо, но раздосадованно произнёс Каиафа, испуганно глядя в неподвижные, чёрные как бездна глаза незнакомца.
;— Все люди чему-то преданы, Первосвященник, — мягко возразил гость. — Одни — Богу. Другие — идее. А некоторые... — он медленно повертел в бледных пальцах серебряный динарий, извлеченный ниоткуда, — ...а некоторых устраивает это.
;Он посмотрел прямо в глаза Каиафе своим тяжёлым взглядом и продолжил спокойно и уверенно говорить:
— Я долго присматривался к ним. Среди них есть тот, чья душа имеет трещину. Он казначей их нищей общины, и он устал от этой нищеты. Он жаден до серебра и разочарован своим Учителем, который не спешит становиться царем земным.
;— Кто он? — выдохнул Ирод, подавшись вперёд.
;Человек в чёрном опустил глаза, словно наслаждаясь моментом.
;— Его зовут Иуда. Из Кариота...