На смерть Цветаевой

I. Исход

Из пражских башен, с круч парижских крыш,
Обратный путь – в гудящий красный чад.
Ты в Империю Третью, как мышь,
Вернулась, в свой же собственный каземат.
Ты чаяла найти седую Русь,
Где звон и стать, где воля и гранит.
Нашла ГУЛаг, что шепчет: «Не боюсь.
Но раздавлю». И череп твой звенит.

Захлопнут трап. Взят муж, упрямый, свой.
Дочь (Ариадна) – пыль сибирских троп.
Ты в «бывшие» зачислена Москвой,
Как волк, загнанный в ледяной сугроб.
Обменян Сены призрачный туман
На стылый быт коммунальных нор.
Твой «белый» стан – советский балаган,
Где ждет конвой и смотрит прокурор.

II. Эвакуация

И грянул год. Бьет немец. Сталь и гром.
Горит Смоленск. К Москве подходит враг.
И пароход, качаясь, черным ртом
Везет тебя в татарский полумрак.
На Каме-реке – шторм, и дождь, и грязь.
Чужой народ, другая сторона.
Елабуга. Замшелая, как вязь,
Изба, где ты опять одна.

Здесь твой надрыв, твой нерв, твой гордый дух –
Лишь бабий вздор, «французская» ты блажь.
Для местных – ты назойливей двух мух,
Чужой предмет, ненужная поклажа.
«Эсэркин муж», «эмигрантская знать»…
Шипят в упор, не пряча злых очей.
Тебе не петь. Тебе бы лишь достать
Кору с дерев, кормить здесь сыновей.

III. Труд

Твой труд – тот стих, где синтаксис как жгут,
Где мысль остра, где рвется вертикаль.
Таких стихов в Союзе не пекут,
Здесь нужен гипс, чугун, плакат и сталь.
Ты просишь стол. Не для письма – о нет!
Ты просишь мыть кастрюли, пол, корыта.
«Посудомойкой». Вот каков поэт!
Но дверь тверда. И та уже закрыта.

Чиновники из Литфонда – слепцы.
Им дела нет до гения и дара.
У них пайки, у них свои жильцы.
Ты – пыльный груз из рухнувшего шара.
Твой сложный мир, твой огненный словарь
Для них – пустяк. Им нужен «человек».
А ты – лишь тень, обуза, божья тварь,
Что завершает свой трагичный век.

IV. Кончина

И сын (твой Мур) – укором возле лба.
Его тоска, его голодный взгляд.
То – не судьба. То – яма. То – труба.
Отсюда нет движения назад.
Ты не сдалась. Ты просто собрала
Всю волю в точку, как сжимают сталь.
Ты не могла. Ты больше не могла.
Душе нужна заоблачная даль.

Ты ищешь крюк. В избе, в чужих сенях.
Крестьянский быт – надежен и суров.
Вот балка, вот стропила, вот впотьмах
Торчит он – гвоздь. Для дела. Без речей.
Веревка – вещь. Предмет. Простой, как соль.
Петля – захват. Умелая рука.
Чтоб кончить разом униженье, боль,
И голод, что спадает с языка...

Последний взгляд. На двор. На свет. На мрак.
Толчок. И хруст. И – сломан позвонок.
Так кончил век, попав в стальной кулак,
Марины дух – высокий и прямой.

V. Семья

А муж – Сергей. «Беляк», колчаковец и брит.
Он Прагу пил и ел парижский хлеб.
Но прошлое, как червь, в душе сидит,
И тянет в тот – отеческий вертеп.
Он выбрал «красных», стал лазутчик, раб.
Служил Лубянке, кровью смыв вину.
Убийство, страх... И он, как мальчик, слаб,
Бежал в Союз – в свою же западню.

Сидел в тюрьме. Расстрелян. Приговор
Был скор и прост. Октябрьский финал.
Так встретил он свой собственный позор,
Тот «новый мир», который он предал.

И дочь, Ариадна – умница, поэт,
Что знала пять наречий, с детства – стать.
Вернулась в ад, где милосердья нет,
Где ждет её казенная кровать.
«Врага дитя» – клеймо на лбу горит.
Этап. Тайга. Бараки. Мерзлота.
Пятнадцать лет – истерзан, смят, избит
Её талант, девичья красота.

Но выжила. Как сорная трава.
Вернулась в мир, где мать уже – в земле.
Чтоб воскресить сгоревшие слова,
Хранить архив в тарусской полумгле.

А Мур – птенец. Любимый. Молодой.
Свидетель петли, горя, нищеты.
Он был с тобой последнею чертой,
Наследник всей безумной высоты.
Детдом. Тоска. И в семнадцать – на фронт.
Мальчишка, злой, начитанный, как дед.
Он принял бой, как принимают зонд,
Чтоб вырезать весь этот стылый бред.

Под Витебском – осколок или штык.
Упал в траву. Не кончил, не дожил.
Так род иссяк. Так прерван крик и стих.
XX век троих всех поглотил.

VI. Постскриптум

Меж двух миров – гвардейского и красного,
Повис их род, как порванный канат.
Эпоха лжи, железа и соблазна
Взяла их всех в свой душный маскарад.
Она была – не плоть, а слово, голос.
Чеканный нерв, натянутый струной.
Когда гранит потребовал вполголос
Молчать, служить, – она ушла. Домой.
Система гнула. Палач – всего лишь прах.
Истлел Ежов, и Берия, и вождь.
А этот стих, отлитый в мастерских,
Стоит, как гвоздь. Пронзая быт и ложь.

31-08-2021