Публичное письмо Эммануэлю Бенье

Бессовестному, бездарному и безответственному владельцу Ефремовского маслосыродельного комбината посвящается.

Во имя правды, человек, чти до конца,
Во имя славы, викинг, бейся всё сраженье,
Всех датчиков прослушай голоса,
Чтоб лучшим из процессоров принять решенье.

На Русь пришли Вы с за спиной мечом.
Теперь мы знаем, не верны Вы слову,
Кровавый каролинг Наполеон,
Людьми кормящий адскую корову.

Веду на Вы рать в триста гневных строк,
Наследников защитников Арконы,
Что раздавили десять тысяч блох
Из логова со смерть несущим троном.

Вам выбодал глаза златой телец,
Которому Вы душу посвятили,
И стёрли Вы из памяти вконец,
Что Вас любви в Лавале всех учили.

Стервятником Вы вылетели прочь
Из сени Непорочного Зачатья ,
Чтоб души убивать и в ад волочь
И с фарисеями на крест вопить проклятья.

Отец святой восторженно купель
Невинностью младенца трижды встретил,
И пели Небеса «Эммануэль!!!»
В сто раз сильней, чем выли в муках черти,

Но слышали Вы только зов вторых
И предали Христу святые клятвы,
Адаму с Евой нож вонзив под дых,
Мадонну сделав жертвой своей жатвы.

Ваш дед Андре кормилиц сам доил,
Вы ж акцией свой глаз на то закрыли.
Не ждите, чтобы он Вас похвалил,
В остевенелом сне прогнавшего явь были.

Не видно судеб каждого звена
Цепи, из шахты тьмы влачащей злато,
Но час пробьёт, и рухнет вниз она,
В избыточности ноши виновата.

Вам сверху не видать железа тлен,
Что охватил всю цепь у основанья,
Так зрите всей халатности злой плен,
Коль качество ведёт Ваши желанья!

Темниц всех ада я не опишу,
Что Ваша беззаботность сотворила,
Но путь мой – что же, милости прошу!
Включись по воле Троицы, Ярило!

Ночь или день, устал, не отдохнул,
Я после ежедневных марафонов
В сто километров под машинный гул
Встаю за два часа под писк смартфонов.

Зовёт на битву Житнякова глас,
И я в ракету заливаю кофе
Под жёв пестрящих отрубями хлебных масс,
Просматриваю свой ВКонтакте профиль,

Что всех встречает красною стеной,
Вопящей о буржуях преступленьях.
Затяжки вейпа, пальцев стройный бой
В ответах на в Ватсапе сообщенья.

Болезненный уставшей мамы лик,
Шаги отца, пришедшего с работы...
Им семьдесят, и их безмолвный крик
От плети деспотов не слышат душ пустоты,

И входит в моё сердце зла кинжал,
Но вынимать его – увы – не время.
«Храни вас Бог! Я на работу побежал!» -
«Ступай, сынок! Славян с тобою племя!»

И слава предков силы придаёт
И Ангела хранителя моленья,
Но нет пути назад, гнев душу жжёт,
И всюду мира скверности знаменья.

Менялось расписание сто раз,
Будили, на работу вызывая,
На полпути по кочкам ровных трасс
Назад пинали с виду мирным лаем.

Но вот блудливый мозг богов времён
Остановил на время колебанья,
И вырвался из уст сарказма стон,
И поспешил я в пасть гепарда ланью.

Три транспорта на выбор предо мной.
Маршрутка с расписанием случайным,
Что ходит через чёртов час порой,
Швартуясь у вокзала автолайна.

В два раза меньше, чем в Москве цена,
Но время хода не всегда удобно.
Возьми их души дьявол-сатана
Отрубленной башкой на месте лобном!

Второй коняга – подлый таксопарк.
У нас нет пробок, и дороги починили,
Но стоит восемь сотен вход на барк,
Во время коль не то мы угодили.

Дорога третья – пешая тропа.
Кому-то – час, кому-то – два и больше.
Но мы идём, хоть к жизни вкус пропал,
Гонимы страхом, как под игом древней Польши.

Но кто-то тычет мосинкой в висок
Своей животной слабости бояться,
Парадно выжимая её сок,
Чтоб выжить для побед во имя братцев.

И путь его в пристанище чертей
Как марш в строю защитников отчизны.
Приди, возьми, руби, коли и бей,
Протухший зомби, раб капитализма!

Сквозь зимний холод, чрез жары палаш,
В метель по снегу, в ливень по болоту
Форсируем свой дьявольский Сиваш,
Чтоб выдавить из белых кровь и рвоту.

Короткий на пороге перекур,
Бахилы-кандалы, чтоб не сбежали,
И новый тест на высоту культур
С червями, позабывшими морали.

Охранник-робот сутками без сна
Просматривает паспорт обречённо,
И ставит на бумагах в письменах
Иссохшей кистью клейма, прихоть трона.

И надо этот пасквиль подписать,
Но не даёт раб-цербер своих перьев.
Инструкция рычит иные дать,
Их ищешь на окне в декартовом неверье.

И часто признаёшь: Декарт был прав,
Увидев ручку в пальцах рук надменных,
Которых хаотичный ждёт состав,
Километровой очереди пленных.

Командованье плюнуло в лицо
Подачкою, что хватит лишь на сутки,
Но рати ренегатов нет концов,
Что ищут имя в безголовьи жутком.

Их смена – чёрт возьми – завершена,
Товарищи ждут заменить уставших,
Но к чёрту совесть, не шуршит она
Купюрами в карманах душ пропавших.

Истлев от равнодушия тех стад,
Трость скорописца всё же ты хватаешь,
Нет очереди, но ты слышишь мат.
Штамп. Ада круг второй, и ты в нём таешь.

И жидким телом вверх брандспойтом бьёшь,
От поворотов лестниц отражаясь,
И смотришь, как за вошью скачет вошь,
На немощи товарищей ругаясь.

И адский холод этих злых сердец
Расплывшийся твой стан кристаллизует,
И сердцу чтоб не наступил конец,
Остатки доброго в них разум вновь рисует.

Встречает хламом коридор скотов,
Полами доколумбовой эпохи
С проплешиной бетона меж листов
Линолеума. Ядовиты вдохи.

На краске двери рвы и сонмы ям,
Поверх слоёв времён она ложилась,
Закрашенная ручка from the хлам,
Которая почти что отвалилась,

Название компании в глазах,
Что маркером писалось в лютой спешке,
Вонзилось ржавым лезвием в годах
Истлевшей памяти любой последней пешки.

Подрядчиков людьми никто не чтёт,
Бросают в пекло как щенков паршивых,
Туда, куда сам дьявол не пойдёт
За место Бога даже обещаний вшивых.

И даже наша горе-бригадир
Работает за двух одновременно,
Влача корону, в ней наш микромир,
И вкалывая как обычный пленный.

А в раздевалке – лютый колотун:
Забыл закрыть окно макак, сын Хама.
Мужчины, женщины в том стойле – весь табун -
Краснеют от навязанного срама.

Обоев ветхость обнажает тусклый свет,
На серых шкафчиках следы метеоритов
И средь имён тех, кто трудом оставил след,
Гниль человеческая маркером набита,

И маркер тот смывают через раз,
А если смоешь, остаются тени,
Но крепость та нужна для прачки глаз,
Что стёрла все в мольбах за то колени,

Ведь им же пишут люди имена
На белизне футболок, брюк, в нём китель,
И вновь нам открывают времена
Тех, кто покинул эту чёртову обитель,

А их немало, список во весь рост,
И каждый перечёркнут для забвенья,
И форма от того - проскрипций холст,
И к тем татухам - только отторженье.

И прачка на подрядчиков одна,
Пенсионерка слабая, больная,
Что за гроши терпеть обречена
Всю мощь от псов «сверху» и «снизу» лая.

Идёшь весь в клеймах в третий ада круг
И мнишь обманно краповым беретом
Шапчонку для отгона наглых мух
На двух ногах с фашистским ором в гетто.

Цепляешь мощь намордника на нос,
Балласт из тела сбрасываешь в бездну,
Врата которой калом червь обнёс
В бездумии масштабов неизвестных.

Да Бог с тобой, убрал бы – и гуляй,
Но актом дефекации он метит
Товарищей под смачный матный лай
И пятками от критики прочь светит.

А сил уборщиц нет то убирать:
И график есть, и численность убога,
Но королям тех дел на то плевать:
Ресурсы первых в их кармане строго.

Возле курилки стадо в сто голов:
Одна на весь завод она, бедняжка,
Лишь четверых её чертог принять готов -
Указ хозяев нашей каталажки.

Не надо ёрзать языком своим по рту,
Нет в том заботы о расшатанном здоровье:
Табак, бухло, распутство, наркоту
Вы тайно сеете для рабства поголовья.

Сожгите все табачные поля
И макам той же мерою отмерьте,
Блуду в искусстве – гибель почём зря,
И лишь тогда проверим вам, поверьте.

Идём всё дальше. Ждёт санпропускник,
И войды в дезинфекторах полсмены,
Но – слава Богу – в те врата проник,
В четвёртый круг безумства ада плена.

А дальше сводки, новости с фронтов.
ПАЦ. Девушка упала, подскользнулась.
Сломала руку. Шло мытьё полов.
Под взгляды сплетников домой она вернулась.

Крем-сыр. С болезнью Паркинсона дед
Коробки на поддон усердно ставил,
Но, несмотря на всю почтенность лет,
Он в скорости был обвинён прениже правил.

Усилило волненье дрожь в руках,
И полподдона в спешке обвалилось,
И половина павшего шло в прах.
Возня чертей всё ж не остановилась.

Полсмены поспешили собирать,
Змеёй метался грузчик, чертыхаясь.
На линии все вспоминали мать,
С потоком, так же бьющим, не справляясь.

Копилась банок семь минут гора,
Потом пошли валиться на пол банки,
И лишь тогда пришла стоять пора -
Решили мозговые куртизанки.

Крем-сыр. Стоял на мойке вёдер муж.
Для обработки нужен был «оксоний».
С канистрой короб в окруженьи луж
Вморожен в пол в тумане жуткой вони.

В канистрах в каждом горлышке торчат
Листочки фиговые – строй ручных насосов.
Трепещут флагом на ветрах, молчат.
Их закрепленье - ругань без вопросов.

На теле фартук и перчатки, и очки,
Но чтоб держать всё для мерила наполненья,
Будь как шаман, ведь у шамана три руки,
Но ковшик он зажал меж ног, как жрец в моленьях.

Одной рукой держал вошь-кран, чтоб не скакал
И не плевался как верблюд на всё пространство,
Другою шток он нагнетателя качал,
Но в направлении струи нет постоянства.

Глаза направлены на чёртову струю,
А фартук ширью обнажил колено,
И кран туда направил суть свою
Плевком невинным, хаотичным, тайны пленным.

В квадратный дюйм по ткани расползлось пятно
И к коже адским жаром прикасалось.
Обед. Медпункт. Повязка с мазью, но
К исходу смены та на пятке оказалась.

Давно для этих дел есть сетки крепежа,
Но их в медпункт из-за Мальдив не закупают
И из-за прочих атрибутов кутежа,
Что на костях простых рабочих затевают.

Тот парень месяц по заводу всё хромал,
Истошный вопль плыл при касании ожога,
Но он работы ни на день не оставлял:
Больничных нет, но есть кредитный плен острога.

Завален хламом гофры узкий коридор,
Паллетов стопки с ним соседствуют как башни,
И так же выглядит проходов всяк простор.
Проход пожарный? Да оставьте эти шашни!

Построить склад под это дело? Что за бред!
Одна из жён из норки шубу заказала!
И инкрустирован сапфиром нофелет,
И унитаз из благородного металла.

А в холодильнике безумство стека ждёт,
Кладовщики и грузчики в экстазе.
Когда порядок рать та наведёт,
Вмиг превратится в очумевших мразей.

На бри миниатюрный склизкий ад.
Почти что век выходит в свет по миру скверна,
Но совершенствовать клоповник не хотят,
Побудьте честными себе, ведь это верно.

Для бокончини гофра мягче льна.
Как она держится вообще большим поддоном?
И коль по всей Земле такая же она,
Примите браунинг всего с одним патроном.

На моцарелле скотч-машины стёрты в пыль:
Их чинят оператор и механик,
По сто раз в смену. Новых ждёт завода быль.
Но десять лет не видит цех заветный пряник.

И всюду подлость, жадность, лень умов и злость.
Вам нужен этот хаос, он стабилен.
Безмозглым диким стадом управляет трость
Тех, кто людьми по духу управлять бессилен.

Сражённый палицей послов небытия,
Что выковал сам дьявол в днище ада,
Мой рухнул стан, но поднимаюсь я
Руками комсомольского отряда.

Аркона пала, все защитники в раю,
Но новой сменою исполнились славяне,
И с ними я стою в одном строю
Для продолженья за свободу русских брани.

Не видно Вам, таков наш каждый день,
И в наши шкуры влезть Вам нет желанья:
Ума и сердца Вас сковала лень,
Колонизаторства продолжатся старанья.

И не вопите про заботы о своих:
Я видел нищету официалов
И знаю, что французы жмут Вас в жмых,
Швыряете им больше капиталов.

И даже те бастуют без конца,
И это повод поменять подходы
Иль сгинуть как тиран с Земли лица,
Отдав активы под ножом народу.

Не можете унять всю эту гниль?
Так не беритесь, чёртов неумеха,
Покиньте пост, пока на море штиль,
Чтоб шторму непотребств в Ваш счёт не стать потехой.

Мы справимся без Вас, нам хватит сил:
После войны в руинах от любезных фаши
Мы к звёздам воспарили из могил,
В двенадцать лет свернув полвека ваши.

В Ефремов принесли вы смерть и тлен,
Всё наше, немцы этим наслаждались,
Вы выкинули из завода стен.
Сыр «Витязь», масло, творог сном остались.

Бурёнки из района молоко
Тогда нам натуральное давали,
А Ваши псы сдавили порошком
Им глотки и их к предкам отпускали.

Достойный сын паршивейших времён,
ЛаВея чтитель неотступный всех анналов,
Кровавый каролинг Наполеон,
Червям тела предавший гордых галлов.

С покорством лживым платите налог,
Правительство на то рукой кровавой
Парням на СВО смерть дарит как итог
Поставками оружья ультраправым.

Что ждёте от истерзанных сердец?
Любви? Так сами Вы её убили!
Покорности? Чтоб нам пришёл конец?
Валите, пока мы Вас не зарыли!

Хотел предтеча Ваш сломить народ Руси,
Но тем же годом шёл домой с позором.
Вам удалось подольше потусить,
Но Вы, как он, сейчас под нервным жором.

Дорог Смоленских ясен нынче путь,
Там указателей сейчас до кучи.
Валите, изгоняя свою суть,
Пока Ваш труп не выкинули с кручи!

Мы не считали, что мы Вам враги,
Вы эту веру выжгли ада жаром.
Что за протест! Вы слышите шаги?
Топ...топ...идут за Вами коммунары.

Неуловимые Мстители.