Где танк горел, там трактор бороздит...

Земля рубцами новыми покрылась.
Где танк горел, там трактор бороздит.
Но память, как угарный дым, курилась,
И новый город на костях стоит.

Иные люди. Лица их суровы.
Они не плачут. Им начертан План.
От Каспия до тундры той, свинцовой,
Им врачевать молчанием свинец и сталь тех ран.

Шумят комбайны, режут гулкий колос,
Летят машины в ледяную синь.
А мать качает колыбель. Но голос
Ее — не песнь, а горечи полынь.

То колыбель не сына – колыбель
Всемирной, страшной, новой тишины.
Европа обезумела. А здесь – метель,
И впереди – уж Космос. Только сны.

И русские поляны так пустынны,
Что гул машин, как погребальный звон.
И смотрят вдовы в эти домовины,
Где вспахан был кровавый чернозем.

Им не расслышать гул аэродромов,
Им не видать грядущих тех огней.
Им видятся ряды крутых холмов,
И тени не вернувшихся мужей.

Да, строят. Камень к камню. Город встанет.
Великий План начертан на листах.
Но мертвых он из-под земли не тянет,
И вечный лед в измученных сердцах.

Европа в танце диком закружилась,
Ей дела нет до нашего сиротства.
Здесь тишина иная воцарилась –
Молчание, как новый вид юродства.

Нам в Космос путь укажут, как в икону,
Молиться на далекий тот приют.
Но слышен гул не с Байконура – с Дона,
Где матери все сыновей зовут.

Все та же мать качает колыбель.
Но в ней не «время новое» уснуло.
В ней спит тоска, да горькая метель,
Что всю страну крылом своим стянула.

И маяки сквозь мрак приморской ночи,
Путь указуя больше не судам,
Глядят, как прорицательницы очи,
На новый взлет к неведомым звездам.

И русские поляны… Здесь тишина, -
Что смертными звались в тот майский год,
Теперь, как милость, с неба нам дана.
И рана зажила. И жизнь грядет.