Ленинград. 1950 год

И снова на Неве гранит,
Суров, торжественен и вечен.
Но тихий ужас не избыт,
И след блокадный не залечен.

Еще пустырь глядит в окно,
Где дом стоял семь лет назад.
Нам это помнить суждено,
Мой скорбный, призрачный собрат.

В серых дымках «буржуйки» чадной,
В тесноте коммунальных нор,
Женский голос, тоской парадной
Поет здесь новый приговор.

Мы научились не роптать,
Носить в узле сухую пайку,
И «Победили!» повторять
Под плач радийной «Балалайки».

Над проспектом – портретов тени,
Из репродукторов – «хвала».
А в прихожей стучат ступени –
Ночь за кем-то опять пришла.

Страх вдыхаем. Не говорим.
Слишком много вокруг смертей.
Мы имперский ампир творим
Из расстрельных «новостей».

Нас в «сепаратизме» винят,
В том, что город наш – слишком горд.
Снова списки в столах хранят,
И у страха – стальной аккорд.

«Ленинградское» – слово-плеть,
Чтоб молчали и шли на труд.
Лучше в стену вмерзать, неметь,
Чем поверить, что и тебя ждут.

А утром снова вой сирены
Зовет к мартеновской печи.
Меняет «Кировский» посменно
Свои стальные кирпичи.

Плакат кричит: «Даешь рекорды!»
«Перевыполним!» – и гудком
Встают Балтийские аккорды
Над почерневшим городком.

«Электросила», «Знамя Труда» –
Как заклинанья на устах.
Мы строим новое «отсюда»,
На безымянных, злых костях.

Мы верим в план и в норму твердо,
Нам пропуск в будущее дан.
И смотрит Вождь с плаката гордо
На наш искупленный изъян.

Имперский стиль, как грим на ране,
Ложится пышно на фасад.
Вчерашний выживший мирянин
Несет свой скромный аттестат.

Проспект Московский – колоннада,
Высоких окон свежий строй.
Ты – призрак Рима, не Эллада,
Мой отутюженный герой.

Вот новый шпиль пронзает небо,
Мрамор будущих площадей.
План, и нормы, и карта хлеба –
Мера славы и мера дней.

Город выпрямил свой хребет,
Новый кованый орден нося.
Только свет на лицах – как след
Тех, кого уж спасти нельзя.

Здесь вдовий плат – как часть наряда,
Привычней платья и ремня.
«Спасибо...» (большего не надо)
Тому, кто не щадил огня.

Особый взгляд, прямая спина,
В глазах – январский стылый лед.
Непокоренная руина,
Непокоренный здесь народ.

И в Кировский (Мариинка) снова
Идут на «Лебедя» смотреть,
Где в бархат прячется основа
Того, что хочется пропеть.

Где музыка смывает копоть
И быт убогих «коммунал».
Чтоб был у сердца тихий повод
Не помнить страшный тот финал.

Вода темна. Гранитный берег
Хранит и холод, и покой.
Он в сказки новые не верит,
Омытый кровью и тоской.

Он видел всё – и пышность бала,
И залпы ледяных орудий.
И как надежда остывала
В сердцах отчаявшихся дней.

Мы – вдовы, призраки, калеки –
Над строгой, стынущей Невой
Смотрели, как смыкались веки
Над нашей каменной тоской.

Мы знали – память не отпустит,
Она и есть наш главный страж.
И в этой муке, в этой грусти –
Весь Ленинградский жребий наш.

Так жили мы: храня былое,
Боясь грядущего – и всё ж
С какой-то гордостью слепою
Свою оправдывали ложь.

Чтоб выжить. Чтобы взмыли дети
Туда, где не было и нас.
На самой праведной планете,
Где свет, казалось, не погас.

И в белой ночи, как в бреду,
Я вижу мертвых стройный ряд.
В пятидесятом том году
Еще не кончился парад.

Он длится, длится сквозь туман,
Где смешан подвиг и обман,
Где маршал – каменный – глядит
На город, что во тьме не спит.

27-01-2020