Вся наша жизнь

Мы выросли на пошлости, какая есть,
На этот цирк, что нам зовут "эстрадой".
Где полуголый ходит "артист" – вот честь! –
И "поет" дерьмо, пуская пыль нам в оба глаза.
Смотрели на стриптизерш – вот вам прогресс! –
Поющих песни, что от злобы корчатся.
А мы ж, наивные, смотрели, чтоб воскрес
Хоть кто-то, кто не врет, кто нам откроется.

Нас кормит этим дерьмом – вот и растём!
Как сорняки на свалке, неприхотливо.
Под вой синтетики, под бешеный "бум-бум",
Где рифма – как проклятие, не как молитва.
И этот "певец" – будто бы с похмелья,
Развратный, жалкий, в блестках, как клоун.
А зритель – жрет, ищет в этом веселья,
Забыв, что жизнь – не этот вот гастроном.

И думаешь: а где тут, брат, душа?
Где боль, где правда, где хоть капля сути?
Все – пыль в глаза, все – наспех, все – гроша
Не стоит. Продано. Забыто. Прокляты.
Мы слушали тех "стриптизерш" тогда,
Порой с тоской, порой с усмешкой едкой.
Но даже в их "дерьме" была беда,
А здесь – лишь сытость, блеск и смех меткий.

Ведь смех-то горький! Смех над нами самими.
Что мы проглотили всё, что нам несли.
Под крики "браво!" – мы, как будто бы, больны,
И сами стали частью той пыли.
И я смотрю на эту "красоту",
На этот пластик, лоск, на эту фальшь.
И вспоминаю ту, простую, что "впотьмах"
Пела. И сердце рвалось, как будто бы в даль.

Да, мы растём на дерьме. Так, видно, нам дано.
Но где-то в глубине – колючка, память, боль.
И хочется кричать: "Ау! Где же оно –
То настоящее, что спрятано под ноль?!"
Но сцена пуста. И певец ушёл.
А зритель ждёт. На дерьме. Напополам.
И Гафт бы усмехнулся: "Вот урок!"
А Розенбаум – прошептал: "Не дам..."