Сказка о Короле-Шраме и его Жатве

Часть 1: Унижение, которое выжгло душу

С самого рождения принца Каэля все, включая его родителей — Короля Брайдена и Королеву Лианну, — видели в нём лишь ошибку. Он был слишком тих, слишком чувствителен, его взгляд видел слишком много. Они называли его «Слабый Отпрыск», «Пятно на чести рода».

В шесть лет его заперли в чулане с крысами за то, что он заплакал, увидев, как бьют слугу.
В десять— отец, пьяный от власти и вина, заставил его драться на шпагах со старшим оруженосцем и смеялся, когда того побили до крови.
Мать отворачивалась.Её холодное молчание жгло сильнее отцовских насмешек.

А потом случился пожар. Подстроенный советником, жаждавшим трона, он охватил замок. Каэль видел, как пламя лизало сапоги его отца, как мать в последний раз посмотрела на него не с укором, а с ужасом. И ни один из них не крикнул: «Спаси нашего сына!»

Они сгорели. А он выжил. Чудом. С обугленной кожей и душой, превратившейся в один сплошной, кричащий шрам.

Часть 2: Возвращение Жнеца

Он вернулся годы спустя. Не как наследник, а как завоеватель. С армией наёмников и сердцем, выкованным из ненависти. Он не спрашивал, кто виноват. Он знал — виноваты все.

Он взял столицу за день. Его коронация проходила на площади, где когда-то стоял позорный столб, к которому его приковывали.

И началась Жатва.

Он облагал города непосильными налогами, обрекая их на голод. Вешал старых советников, даже тех, кто когда-то тайком подкидывал ему хлеб. Он приказывал отрубать руки ворам и языки лжецам, не вникая в причины их поступков. Он стал бурей, которая выжигала поля и крушила дома без разбора.

Часть 3: Глухота, которую он взрастил сам

К нему приходили. Старики падали на колени: «Нам больно, сынок! Мы не виноваты, что твои родители были чудовищами!»
Матери подставляли под меч его стражников своих детей:«Прошу, не надо! Взгляни на него!»

Но Каэль был глух. Он намеренно возвёл внутри себя стену, сквозь которую не мог пробиться ни один стон. Потому что если бы он услышал — его сердце, всё ещё живое где-то глубоко под пеплом, не выдержало бы.

Однажды к его трону привели старую служанку Агнесс — ту самую, что когда-то мыла его детские раны. Её сына должны были казнить за кражу мешка зерна.
«Каэль...— прошептала она, глядя ему в глаза. — Я звала тебя, когда горел замок. Я кричала твоё имя. Но ты не откликнулся. Ты был глух тогда, как глух и сейчас.»

Он замер. Это была не просьба о пощаде. Это был укор, попавший точно в цель.

Часть 4: Эхо, которое настигло

В ту же ночь ему приснился сон. Он снова был тем мальчиком в горящем замке. Он слышал не только треск брёвен, но и все крики, которые заглушала его детская травма. Крики слуг, звавших его. Крики родителей, в которых был не только ужас, но и запоздалое раскаяние. Крик всей страны, которую он теперь сам предавал огню.

Он проснулся от собственного крика. Стена рухнула. И он услышал. Всё. Всю боль, что он причинил. Она ворвалась в него, как когда-то ворвался огонь в его детскую спальню.

Это было не искупление. Это было возмездие, более страшное, чем любая казнь. Он не мог дышать от этого гула чужих страданий.

На рассвете Король-Шрам исчез. Говорили, его видели бредущим на пепелище своего старого замка. Он сидел там днями, пытаясь услышать в шелесте ветра эхо тех голосов, что не услышал когда-то. Но слышал он лишь тишину — ту самую, что он сам и создал вокруг себя.

А его королевство, искалеченное, но живое, медленно училось залечивать раны. И, может быть, проходя мимо того пепелища, люди наконец понимали, что самое страшное проклятие — не ненависть, а неспособность услышать чужую боль, которая рано или поздно откликнется в тебе огнём и пустотой.
Шли годы после его исчезновения. Каэль, теперь бездомный скиталец, скрывался под именем «Серый Путник», пытаясь убежать от призраков прошлого. Но они нашли егоВ заброшенном горном скиту он встретил старика-отшельника, бывшего придворного лекаря, которого когда-то пощадила случайность.
—Ты не узнаешь меня, принц, — сказал старик, его голос был тих, как шелест высохших листьев. — Я лечил твою мать от бесплодия. Я знаю, почему твои родители не могли тебя полюбить.

И старик рассказал ему правду, которую унёс бы в могилу.

Королева Лианна забеременела не от короля. Ребёнок (это был он, Каэль) был зачат в мимолётной связи с придворным поэтом — человеком тонким, чувствительным, чуждым дворцовых интриг. Король Брайден узнал об этом, но казнить королеву не мог — из-за договора с её могущественным родом. Вся его ярость, всё унижение из-за измены жены и наличия неродного сына обрушились на мальчика.

Каэль был не ошибкой. Он был — живым, ежедневным напоминанием об их позоре, их слабости, их разбитом браке.

В тот мит в Каэле что-то окончательно сломалось. Всё, что он считал правдой, перевернулось.

Они были чудовищами... но чудовищами, которых создал он самим своим существованием.

Вся ненависть, которую он десятилетиями изливал на мир, вся ярость, что пожирала королевство, оказалась направлена не туда. Настоящий враг, источник всего зла, сидел внутри него.

Он не кричал. Не плакал. Он рассмеялся — сухим, надтреснутым смехом, от которого у старика побежали мурашки по коже.

С того дня его скитания обрели новую, страшную цель. Он шёл по землям, которые разорил, и искал не искупления, а наказания.

· Он являлся в голодающие деревни и отрабатывал долгие дни самым чёрным трудом — чистил выгребные ямы, разбирал завалы, таскал камни, — а потом исчезал, не взяв ни крошки еды.
· Он подставлял спину под плети разгневанных крестьян, позволяя им вымещать на нём свою боль, шепча: «Правильно. Так и надо».
· Он стал добровольным козлом отпущения для всего королевства, живым воплощением вины, которая ищет расплаты.

Он больше не мстил людям. Он мстил самому себе. Каждый голодный ребёнок был укором его рождению. Каждая сожжённая усадьба — напоминанием о пожаре, который он выжил, но не должен был.

Он нашёл своё последнее пристанище в руинах родного замка. Не для того, чтобы оплакивать родителей, а чтобы быть ближе к эпицентру своего проклятия. Иногда путники, рискующие подняться на это проклятое место, видели его — силуэт на фоне луны, который бился головой о обгорелые камни, шепча одно и то же, снова и снова:

«Я — первородный грех. Я — причина. И я — возмездие».

И королевство, медленно возрождаясь, сложило о нём новую легенду — не о Короле-Шраме, а о Короле-Призраке, который наказал себя вечным заточением в самой страшной из темниц — в собственной ненависти к себе.