А золотые купола...

Кому-то чёрный глаз слепили... А то – «хрустальный».
Ну, с Тальковым я – скорее, опять в шутку.
А своё – Старцу – перебил (в принципе, можно было бы и оставить) «стихотворным залпом». В самое разное, но – не без этого.
С прохановским Бессмертием я главное понял уже давно.
«Основной инстинкт», приправленный розными снадобьями (в основном – «патриотскими-имперскими»), украшенный всяческими перьями (орлиными-соколиными, вороньими-сорочьими, павлиньими-соловьиными).
В «Лемнере» сверлящую блажь Андреич замешал и на «втором пришествии» (в «русско-еврейскую» спираль), и на алкании (взором героя-двойника) Млечного Пути, и на выпархивающих из сокровенного гербария набоковских «бабочках»...
А постмодернисткие (?) прокладочки из сцен, явно заимствованных из тех «очищающих» тридцатых!? С показательными судами, с театрализованным «народным негодованием» (в адрес разоблачённых врагов). Где сначала вырезается под корень одна из «каст» приближённого к Вершине Власти коварного спрута, при активном участии в казни остальных (персонифицированных в Светоче и Сюрлёнисе), а затем – уже при мудром кураторстве «ведьмы» Ланы Веретеновой (ипостаси то ли самой Богородицы, то ли Русской Истории), а также не без незримого участия в том таинственной «президентской команды К-2» – в продолжение «Очищения», ликвидируются и эти Две «омасоненные» Головы того Попугая.
Роль палача-исполнителя осуществляет Призванный Русской Историей еврей Лемнер. Сначала – с сакральным позолоченным пистолетом, а уж потом – как придётся. Не обошлось и без символической проруби.
Проханов на всякое там «золочёное» весьма падок. На любой вкус. Как по поводу, так и без. Аки на те «хрустали»».
Сгребём всё это добро (с позолотами) в одно. Аж на две страницы!

[Снаружи в окно заглядывали мятые купола собора, как сумрачные лица с позолоченными лбами. Всё, что случалось в кабинете, проходило под присмотром этих сумрачных ликов. На голой стене висел портрет Президента Леонида Леонидовича Троевидова.

Иван Артакович не отказался от экстравагантного туалета. На нём был алый пиджак, зелёная рубашка, белые штаны и фиолетовые носки с шитыми бисером шестиконечными звёздочками. В своём наряде он напоминал попугая, сидевшего тут же в золочёной клетке. Пылающее оперенье, пышный хохол и тяжёлый клюв.

Свет вспыхнул, и Лемнер ахнул. Распахнулся огромный сияющий зал, полы с драгоценным паркетом, солнечные хрустальные люстры. По стенам в золочёных рамах висели картины. Лики, нимбы, ангельские крылья, библейские бороды, дивные женщины, грозные воины. Лики струились, переливались из картины в картину, из одной золотой чаши в другую, как дивные видения.

В здании аэропорта со следами короткого боя, на диване с распоротой пулями спинкой сидел лидер повстанцев Мкомбо. Он ждал, когда начнётся штурм Президентского дворца, из дымящего здания выведут свергнутого президента Блумбо, и в его золочёный кабинет сядет Мкомбо, получив страну, полную урана, золота и алмазов.

Президентский дворец, двухэтажный, с длинным лазурным фасадом и пышным помпезным подъездом, был огорожен металлической узорной решёткой. Выпуклые стёкла фасада переливались. Пестрели клумбы. Цвело огромное лиловое дерево. Золочёные ворота были заложены мешками с песком. В амбразурах темнели пулемёты. На крыше укрылись снайперы, появлялись и исчезали их каски.

Послышался рёв двигателя. От соседних домов к дворцу мчался бэтээр. Люки закрыты, пулемёт отведён назад. Промчался, оставляя синюю гарь. Врезался в ворота, вынося на броне золочёное железо. Докатился до дворца и встал, окружённый дымами.

От входа двумя ручьями бойцы лились вдоль фасада, кидая в окна гранаты. Лемнер и Вава ломились в закрытые двери. Крутили золочёные ручки, разбивали зеркальные стёкла.

Лемнер нашёл президента Блумбо под столом кабинета. На столе стояли золотой слон, золотые телефоны, лежал золотой пистолет. Выволок Блумбо за шиворот и поставил среди позолоченных шкафов и кресел под хрустальной люстрой.

Они покинули золочёный кабинет и шли по сияющим коридорам, где недавно гремела рукопашная, и Лемнер спас Ваву, набив свинцом чёрного великана в малиновом берете. Парадные лестницы кончились, и они оказались в подвалах дворца. Здесь помещалась тюрьма.

– Когда ты врывался во дворец, и золочёные ворота повисли на носу бэтээра, я заставила тебя нагнуться, и автоматная очередь прошла над твоей панамой. Когда на рынке ты шёл с безумным африканцем, я обрушила полку с рухлядью на стрелка, который метил в тебя, и он уронил пистолет.

Утром они не вставали. Оставались в просторной постели под балдахином с золочёным гербом несуществующего королевского рода. В окне, в знойном розовом небе пальма качала плюмажем.

Блестя под фонарями мокрым трико, бросился на веранду. Протягивал в беге обе руки. В руках были пистолеты, направленные на золочёное кресло, где восседал президент Мкомбо. Лемнер, продолжая танцевать, отводя глаза от голубого бриллианта, выхватил пистолет и выстрелил, ещё и ещё, в бегущего стрелка.

Въезд в усадьбу украшали ворота с каменными львами. Лемнера пересадили из автомобиля в золочёную карету. Её влекли шесть лошадей со страусиными плюмажами. Управлял каретой горбун.

Лемнер блуждающей мыслью, словно бреднем, захватывал земли и времена прожитой жизни. Земли и времена рыбами плескались в бредне его памяти, ускользая сквозь ячею. Парижское варьете с огненными бабочками танцовщиц. Золочёная ложа Большого театра с генералом и красавицей в мехах. Мама с чудесным лицом читает ему на ночь нарядную книгу «Сказки братьев Гримм».

Он хотел оказаться в райском сверкании, но его схватили за ногу и не пускали. Теперь царственная красота окружала его. У резных золочёных дверей стояли два гвардейца в киверах, красных мундирах и серебряных аксельбантах. Они распахнут двери, и в золотом сиянии появится Президент России Леонид Леонидович Троевидов. Поглядывая на заветную дверь, расхаживали приглашённые на церемонию именитые персоны. Виднелись телекамеры.

Вице-премьер Аполинарьев хотел обнять Лемнера, но его пиджак расстегнулся. Дюжина собачек корги высыпалась на пол. Цокая коготками, собачки стала бегать по залу, рвали дамам платья, мочились на хромовые сапоги гвардейцев. Те, в киверах и аксельбантах, оставили пост у золочёных дверей и гонялись за корги. Возвращали собачек Аполинарьеву, тот засовывал злобных зверьков под пиджак, а те противились и кусались.

– Брат Лемнер, вы блестяще реализуете план «Очищение Солнцепёком», – Чулаки ждал, когда Лемнер кивнёт, благодарный за похвалу. – Вы, брат Лемнер, несомненный герой, любимец русского народа. В окровавленных бинтах, вы на себе изведали ужасы войны, – Чулаки награждал Лемнера похвалой, полагая, что для Лемнера его похвала дороже награды Президента. – Вы герой и одновременно жертва войны. Вы назовёте Президента Троевидова кровопийцей, – Чулаки посмотрел на золочёную дверь, за которой стоял готовый к выходу Президент. – Народ услышит вас, выйдет на площадь, потребует закончить войну...

Словно пахнуло ветром. Как клонятся колосья в поле, так все обратились к золочёным дверям. Гвардейцы балетными жестами распахнули резные створки. Из золота, озарённый небесами, появился Президент Леонид Леонидович Троевидов.
Лемнер был поражён. Небесный глас, райские золотые врата, дивное явление богоподобного повелителя – всё было во имя него, Лемнера, ему одному посвящалось.

Лемнер раскланивался, принимал поздравления, позировал перед камерами. Смотрел, как царственно, походкой императора, удаляется двойник, пропадая в золочёных дверях.

Телестудия являла собой круглую арену с огромным экраном. Скользили кабалистические знаки, загадочные письмена, тени духов, управлявших мировыми стихиями. Лемнера усадили в золочёное кресло, направили прожектор. Он сидел, ослеплённый, с бинтом на раненой голове, сквозь бинт проступала кровь. На его груди красовался серебряный крест.

Лемнер сидел в золочёном кресле, освещённый прожектором. С него художник писал портрет. На портрет вносили черты, которых не было у Лемнера. Лицо становилось плакатным, грозным, беспощадным. Лемнер был былинный герой, сокрушающий адские сущности. Сущностями были Анатолий Ефремович Чулаки, ректор Лео, вице-премьер Аполинарьев, режиссёр Серебряковский и публицист Формер.
Но Лемнер не был былинным богатырём. Он безвольно сидел в золочёном кресле и думал о Лане. Она находилась в руках злодеев, и он не мог ей помочь. Рана на голове Лемнера сочилась кровью, бинт покраснел. Раненая голова рождала видения о Лане, и эти видения были окрашены кровью.

Его освещал мутный свет тюремной лампы, но слёзы превращали тюремный светильник в солнечные люстры. На беломраморных стенах золотились имена геройских полков, гвардейцы в киверах и малиновых мундирах растворяли золочёные двери, и все восторженно ахали, приветствуя Президента Сергея Колокольчикова.

В кабинете с чудесным портретом Пушкина работы Кипренского Лемнер принимал начальника штаба Ваву. Золочёная рама портрета потускнела от времени. По портрету разбегались едва заметные трещинки. Лемнер раздумывал, не поручить ли златошвеям выткать на алом бархатном знамени подразделения «Пушкин» копию портрета Кипренского.

Священник из золочёного ковшика лил ему на голову тёплую воду, давал целовать крест. Лана шагнула из тени и протянула на ладони крестик с горсткой серебряной цепочки. Священник надел крестик на Лемнера и маленькой кисточкой, окуная её в маслянистое благовонье, начертал кресты на лбу Лемнера, под левым соском у сердца и на пупке.

На утро они ждали вертолёт. Лемнер отправился к проруби. Крест был затянут тонким сизым льдом. Лемнер хотел выполнить данный накануне завет, выбросить в прорубь золотой пистолет. Достал пистолет, похожий на слиток. Золочёный ствол, рукоять, спусковой крючок. Оружие, как священные церковные дары, было позолочёно. Лемнер смотрел на пистолет, чувствовал его литую тяжесть, пластику, совпадающую с пластикой его руки. Медлил, держал пистолет над прорубью, представляя, как оружие пробьет лёд и канет в чёрной воде. Не хотел, не мог расстаться с пистолетом. Пистолет врос в ладонь, не желал расставаться с Лемнером. Из пистолета в руку текли все совершённые выстрелы, все случившиеся убийства. Возвращались в Лемнера, вытесняли лубочную церквушку с наивными синими куполами, похожего на одуванчик батюшку, старушку, птичку-невеличку. Вчерашнее ликование покидало его. Оружие возвращало ему свою беспощадную силу.

Вава, ловкий, вёрткий, с квадратным ранцем за плечами, выпустил из огнемёта жаркую струю. Лизнул «Сикстинскую мадонну». Холст загорелся, вздулся, лопнул внутри золочёной рамы. Мадонна с младенцем летела в свитке огня. Вава перевёл огнемёт на «Весну» Боттичелли. Прекрасная дева, роняя с прозрачного платья алые, голубые цветы, исчезла в дыму. Вава вёл огнемётом по стенам, и пламя сжирало «Тайную вечерю», «Осаду Бреды», «Маху раздетую», «Мадам Самари», «Девочку на шаре».

И в грохоте барабанов, звоне бубнов, вое дудок, окружённый жонглёрами, канатоходцами, русалками, в толпе колдунов, ведьм, золотых рыбок, в обществе Татьяны Лариной и Евгения Онегина, Мазепы и Карла Двенадцатого, Петра Первого и Екатерины Второй, жён непорочных и отцов-пустынников – среди всего этого танцующего, пляшущего, плюющего, жующего окружения появится Пушкин. В цилиндре, фраке, с тихой улыбкой. То будет мэр в облачении поэта. У него в руках большой золочёный ключ от кремлёвских ворот. Пушкин, любезно раскланиваясь, на бархатной подушке преподносит Лемнеру ключ от Москвы.]

Уххх! Тридцать (30)! И это – именно золочёных и позолоченных, ибо просто с золотом мы уже не перебирали.
Почему-то – опять 30, а не «тридцать три».
Золото... К Власти, к Вечной Жизни... И, считай везде, как-то не без Лемнера.
А уж тот «золочёный пистолет», прихваченный из Африки...
Мне даже показалось, что у самого Андреича, где-то в сейфе, хранится такой же.
О навязчивой параллели с «золотой эпохой» Красной Империи (прежде всего – с казнями) мы уже не единожды упоминали.
Надо! – Как бы убеждает кого-то Автор.
Не обойтись без этого (без Большого Террора). Никак! Ибо – на роду у нас (русских написано).
Пока Рай не обретём.
И не перечьте! Иначе – всех порешим. Сугубо ради Всеобщего Счастья и... Бессмертия.
В «Очищение»-то заходят не только «попугайские головы», но и прочий люд.
Убивцы всякие, из тюрем на Войну отпущенные. Женщины особого поведения... В «оздоровление» нации, так сказать.
Хотя... Без «особых женщин» очень традиционным мужчинам в «русском мире» как-то и неловко окажется. А что!? Поматросил и бросил.
Зато – с Духовностью же! Да со Скрепами.

Всё! Обрываю-захлопываю. Своё – округ романа Старца. В недосказ, а, где-то – наоборот, в лишнее.
Недосказал к возне Проханова округ «еврейской темы», так ему свербящей. Даже набрасывал (у себя) – к сопоставлению с тем, что «заморачивали» те двойники РМ от германского национал-социализма. Набрасывал и бросил, ибо хотел поднять стихи хотя бы Дитриха Эккарта, но... Не получилось.
Намеревался накидать и из Свитков – своего. К Бессмертию и около того. Но... Настолько много, что ограничусь тем, что поминал по ходу. Мабыть, что-то из зажатого выставлю как «Из Былого».
Да разбавлю (здесь) таким (из невыставленного ранее).

«Искушение по-русски»

Коварный Искуситель в приманку голубка
К девицам запускал из уст на подоконник
Два слова: – Ты готова? 
Бессмертия взалкав,
Послушницы спешат на зов из преисподней.
Блаженных не смущает соблазна недосказ.
К чему? – Неважно им. На веру полагаясь,
Страшатся двух полосок, как плесени в мозгах,
Внушив себе, что весть Глашатая – Благая.
О Святости России. Доселе – искони.
О верности Пути, дарованного свыше.
А голубь, многоглавый, доверчивых манил,
Слетая в полусне с угла соседней крыши.
(11-12.07.2025)

26-27.10.2025