Ну, здравствуй

Ну, здравствуй, тишь. Опять вдвоём с тобою.
Четвёртый час, а сон – ни в зуб ногой.
Сижу. Одна. Веду сама с собою
Какой-то спор, бессмысленный, тугой.

А за окном – фонарь, как глаз циклопа,
Глядит в упор, мол, что тебе, мадам?
Ведь ты не жертва звёзд и гороскопа,
И не  заложница, ходящая по снам.

И вроде да. И дом – не то что хата.
И на столе – не хлебная  вода.
Но отчего ж так горько, так проклято,
Как будто жизнь ушла – и навсегда?

А память, дрянь, подсовывает кадры:
Вот тут – сглупила, там – не дождалась.
Тут промолчала, где кричать бы надо,
Тут резанула, вовсе не стыдясь.

И каждый жест, и каждое словечко,
Что я швырнула, злости не тая,
Теперь горит, как адовая свечка,
И освещает только лишь меня.

Меня одну. В квартире полусонной.
Где эхо – гость, а зеркало – судья.
И этот суд, безмолвный, незаконный,
Вершит мой самый строгий враг – то я.

И я себе шепчу: «Ну, будь ты проще!
Ну, отпусти! Ну, хватит грызть и есть!
Не ты одна брела по этой роще,
Где на деревьях – зависть, злоба, месть».

Да толку что мне в  этом разговоре?
Себя простить – труднее, чем врага.
Врагу простишь – и выкинешь, как в море,
А ты с собой – на долгие года.

И вот сижу. Судьбинушка-злодейка
Мне подливает в чашку пустоты.
А на душе – потёртая фуфайка,
И в сердце – незаделанный прорыв.

Пора бы спать. Но мысль, как мышь, скребётся:
«А если б так?.. А если б не тогда?..»
И кто-то там, внутри, опять смеётся:
«Эх, милая... Какая ж ерунда!»

Ну, может, и она. Пройдёт, наверно.
Я заварю покрепче свежий чай.
Прости, душа. Я так с тобой неверна.
Но я учусь.
Ты только... не серчай.