Кали-юга, или приз - Россия, часть 18

92. Античный (почти что) мир.




-Ты знаешь Изяслава? - метал громы и молнии Властитель  бессчетных Вселенных.

- Изю? - переспросил вкрадчивым лукавым голоском из окружных черных дыр некто с тонким лицом и острой бородкой, -  Он юрист...

- Он!!! Мой!!! Раб!!! - неслось отовсюду.   


   Потом мне приснилась говорящая варенная курица, шерше — я думаю — ля фам.

« Не всё халяльное православному кошерно...- решил я, проснувшись в холодном поту.»

   А Адама змея даже не провоцировала срывать запретный плод,  он ни-ни но все равно всё-такки попробовал за компанию.

  «Низвергнитесь, будучи врагами  друг другу!- порешил Господь,-процитировал Руми.»

     Съела  яблоко, съест и Алама.

    Но всё уже это как бы проклятое прошлое.

-  Бабенки... Если  повезет — убьют, не повезет сделают калекой! - сказал  Ницше.

               

                *****



    Сладко потянувшись,  я встал с ложа и  засобирался в дорогу. Меня  ждали далекие заокеанские провинции вместе с  коллегами, наместниками и варварами. По пути я продал Геркулесу авгиевы конюшни и яблоки Гесперид всё по весу оных,  аналогично веса полученных мной золотых талантов, сестерциев, долларов, марок   драхм и рублей, конечно.

 
   Потом сенаторы поручили мне признать неплатежеспособным Колизей, ряд терм и Форум.  Я продал  на корню  каменные скамьи, гладиаторские подвалы, гладиаторов, сенаторские места, коня Калигулы, а так же новенькие  сенаторские тоги и несколько десятков повозок гетер, банных  тазиков и эвкалиптовых веников.

   Нежданно-негаданно  зашел ко мне на следующий (или какой-то там) день императорский сыск во главе с самим Титушкой.

   «Унюхал!... А папа  говорил, что деньги не пахнут! Сколько денариев кидаю на ветер... - грустно подумал я и, пряча вздохи, поделился половиной.»

   
   Но затем я выгодно продал  конфискат: сто бочек фалернского Апулею  и несколько ящиков «Смирновской» и портвейна «Три семерки» Петронию, вернул,  слегка, убыток.

 Затем пришли Плутарх в шести книгах, Тит Ливий в трех томах и синенькие   аттические ораторы.

   Под конец за оставшимся спиртным  мне вспомнилось, как еще недавно не было ни счастья, ни беды способной остановить советское социалистическое отечество на пути к погибели, и знаковые фигуры конца-начала века: Мишка Предатель, Борька Алкаш и несколько могучих олигархов. 


                *****

 «Как же получше  развалить родину?!- думал, почесывая сине-фиолетовую кляксу, Горбатый.»

  Он  пошел  уже совсем криво, сикось-накось, но по-прежнему  безбрежно веря в способность  западных мух приносить мед и конвертируемые деньги. Большая долгая всенародная тризна была впереди и  без него: на соревнования по полному присвоению народных денег, побоищу юридических лиц и государственных суверенитетов его не допустили.

 И он ушел работать в пицерию.

«Олигархическая  идеократия, блин! - немного окосев, грустно думал я,  смотря в телевизор и щелкая каналы.»

  И вот, наконец, козырь.

- Владимир Великодушный - Ясное наше Солнышко! - воскликнул Саловьев-Фирштейн.

В Питере пить, в Бухаресте бухать...- радостно запел Шнурофф.



93.Ничего личного, только бизнес.



- Зачем покупать за дорого ликвидное социалистическое имущество!? - заметил Бирезовский из под земли-морей-океанов, - если можно запросто накупить физических лиц с подписями и печатями.

Да сколько угодно! - поддержал его Джиром Пауер, - Желающих просто море! Океан!

Только не скупитесь, братва! Деньги —  это только золото! Все остальное — кредит!  - поделился законом финансовой жизни банкир Морган,  потомок пиратов.

- Не будем, не будем,- пообещали ему, -  Этой дури  у нас навалом! Больше, чем в мошек!

- Какой клан, такой и план! - понял  по-своему Эскабар.

  Запахло планом и ладаном.

  «Амуаж? - подумала Тшилл, чтобы никого не скомрометировать». Муж плыл по воздуху, качаясь и падая, потом заинтересовался:

Ну как тут там на том свете? Жить-не жить можно или... хау вдую ту... ау ю-ю вэа хим... о-о-о-ке-й-й-й или ноу? Ту ор ту...- и пошел блуждать между трибун, рядов, гендеров и рас. И дальше: между пальмов, лиан и одомашненных тропиков.

 - США уже давно живут без президента, сказал Макс Максимум, - Мы его еще туда-сюда еще не собрали-выбрали!

«Надо было сказать «отсюда», - потом подумал он.»

Его  мне только  и не хватает... - задумчиво произнесла Смерть, набив  косяк трупами  и затягиваясь сладким дымком в сторонке. «Потом нюхну впадинами, согласно географии - подумала она, .»

Если кто-то умирает, значит, это кому-то нужно! - сказал Мойяковский.

«Закон единства и борьбы противоположностей - констатировал Гегель, - Или, все-таки,  отрицания отрицания?»



94. Музы и режиссура.



«Противоположности притягиваются, но долго вместе не живут, - думала Тюлпан, - Но должны же заряжать люди, которые  опустошили?»

    «Пусть тебе снятся только  дайны в театральных аранжировках знаменитого не на весь мир режи-сёра Хермана, такое красивое лицо я видел только  у Фантомаса, - прошептал ей на ухо какой-то голос то ли с сарказмом, то ли без и добавил:

  - А почетного мордвина Дипардьё вообще  затаскали по судам..."

   "На что намекает? - подумала она, - И кто это?»





94.Введение. ZOO или о любви. Короткие очерки личной жизни.





  Первая моя жена была хороша с виду, но дура и кривонога, мечтала маляршей работать.

  Пока я учился в столичном универе, она по-черному забледавала, и я развелся и ушел, покинув даренную моими родителями квартиру «матери и ребенку», платил алименты с ленинской стипендии и подработок по-черному по ночам грузчиком в рыбном порту.

  Чадо же изо всех сил лелеяли мои предки, относились, к чаду, как к котику,  игрались  до тех не далеких пор, пока у мамашки бабло не заканчивалось. Тогда она от них наше изделие изымала,  но через день-два они в слезах являлись за ним, так та не отдает сразу, а хорроры демонстрирует: то в сортире  с детём закроется — топит и воду спускает, то его шейку телефонным проводом душит, то в форточку выкинуть норовит. Тот, естественно, орет, как сто скорых помощей, синий, как непогода, чернеющий язычок высунет, экскременты тоже, а мамашка орет на всю пятиэтажку, пуская перегары, как змея Горыныча, орет деньги давайте, а то его сейчас кончу и себя тоже, ну предки, перепуганные райкиным кино, и дают их ей премией  к моим хиленьким алиментам, и ещё, конечно, свои добавляют.

- Зрелая для любого дурдома! - заметил Ницше.

 - Как сумасшедшие живут? Они бредят! -добавил Кащенко, - А придурки прозревают только после!

   У меня же еще не было судебной практики, и я не знал, что каждая последующая жена, как правило, хуже предыдущей.  Но, примерно, на каждую сто восьмую женщину мне почти везло, но не всегда и не очень.


  Другая бабища, тоже из наших, в смысле горожан ( но этот подвид не то что у нас, даже в джунглях встречается редко).

 Она была такой страшной, что городские акушеры  раз сто засовывали ее обратно, но она все равно вылезала.

 Под ее ногами прогибалась земля. Но она понравиласвь мне из-за любви к необычному и современному  искусству.

  Она была о трех головах, средняя испускала угарный газ страшной силы, левая горяща горящее дизельное топливо, а правая воду,  если предыдущие головы допускали ошибочку и надо было давать задний ход, что случалось не часто.

 Головища были большие, а шейки тонкие, как огородные шланги. Рук было соответственно шесть, она ими при мне трамваи и автобусы ломала, иногда пассажирам удавалась убежать, но недалеко и не всем, судьба их была ужасна. Вообще-то она с гнильцой все любила, запах детства, говорит, но человеков хавала свежими, правда в одежде, потом остатки штанов, курточек, шубок и шляпок выплевывала вместе с обглоданными костями и черепушками


- Кто ты, страшная женщина, измазанная ликером, помидорами и хреном? - спрашивал я сухим ртом  со страху.

- Я — баба твоя! - гулко отвечала она, и мне делалось до жути страшно, но я кое как собирал себя в кулак или в два.

 Наступала нехорошая тишина. Только было
слышно, как хрустят под зубищами моей женщинище стеклянные бутылки, граненные стаканы, железнве пепельница и соседские уши.

Если я подавлюсь и погибну, - напившись, очень достоверно кричала  она, - то заберу все человечество с собой! Весь мир и Гафгав впридачу! - и Станиславский воскликнрул бы: «Верю! Верю! Только не трожь меня!», а местные горожане в радиусе двенадцати километра потели липко и  укакивались со страху.

  Я раньше слыхал, что такое бывает, только был молод и сам себе про это не верил.

- Не сцы! -дружелюбно говорила она мне.
Угу...- соглашался я, как можно более убедительно.
Хорошо, что хоть голова моя   цела осталась, - истекая кровью, прошептал сосед доверительно, - а то у нас пол района безголовыми ходят.

 Но сами мы ничего, как-то ладили.

  Как — бывало - даст! Полетишь через весь город, упадешь в отдаленном районе, а потом минимум неделю до дому добираться. Ведь Гавгаф заканчивается с одной стороны Мурманском и Землею Франца-Иосифа, с другой ЮАР и Антарктидой, с третьей Токио и Филипинами, а с четвертой Москвой и Вашигтоном.


  Вот есть вредные по жизни бабы, которым место только в клетке с орангутангами.

   Кстати, пошли мы как-то в зоопарк...

  Звери в клетках падали замертво от одного ее вида, а тех, кто не околевал, она хватала и за туловище тянула в рот.

   Она залезала в вольеры с ревом: « Голос крови!» набрасывалась на жирафов, слонов и бегемотов пожирая их, словно вокзальные беляши, кого не могла сожрать, тех до неизлечимых увечий надкусывала. С ней самой было все в порядке, только какое-то время отсутствовал нос, откушенный двугорбым верблюдом.

    У посетителей зверинца кровь стыла в артериях и венах, они немели и какались житко от ужаса и страха.

    Ошарашенная видением и дрожащая крупной дрожью  администрация  робко и давая нам цнемалые деньги с двумя болотными черепашками впридачу, просила слезно нас удалится.

   Она хотела съесть и их, но к радости служилых, я  ее еле  отговорил.

- Человек — главное животное! - прошептал  директор зверинца,  выразительно смотря на мою половинку.

     Но с тех пор путь к зверушкам был для нас заказан.
 
    Иногда, правда, мы и сами по себе ссорились, я делал сальто с места, бил ее двумя пятками в зубы средней головы, застревал там, он меня нежно покусывала, сплевывала, и мы мирились.

   Потом она на нервной почве, что пропадает перестройка, начала ржаветь, пошла пятнами, заржавела, опятнилась и умерла,  и я остался один среди гавна, золота и брилиантов.

  Я тогда еще плохо понимал свое социалистическое счастье, в смысле равенства, братства и материального достатка.

-  Так что же такое любовь? -спросил Руми, - Море небытия, сломаны у разума там стопы.

 

               

  На сто восьмой женщине мне обыкновенно везло. Но, как оказалось, только по молодости. Теперь не очень,  да и то не всегда.
               
  На сей раз у сто восьой было нелегкое детство и тяжелая физиология.


  Внутри нее была температура ниже абсолютного нуля, снаружи — 42 и 4.  Поэтому писала она в любое время года льдом, а какала гранитом. Ученые со всего мира изучать ее приезжали, но не далась она им по тогдашнему состоянию науки. Даже в наше время она еще недостаточно изучена, гораздо меньше космоса или глубин подводных.

  В детстве предки ее приучали ходить на горшок, но не получилось. Так они лотков, баночек понастовляют, а она все равно только на палас или в обувь ходит. И еще  полюбила она посреди проезжей части опорожняться, а из-за этот много столкновений и аварий бывало,  из-за эксцессов ее природы — булыжники, гололед  и все-таки ребенок на дороге. У слабовольных нервы напрочь сдавали.

 (Но я до свадьбы  не знал об этом.)

  Курить начала она с молоком матери, та, конечно, ее к пепельницам ввиде пустых консервных банок из под кильки в томате или из-под  из под шпрот   приучить хотела, но тоже не вышло, на пол окурки сплевывала и детской ножкой растирала.

  Характер же у нее с рождения был дурной: брата всё время она старалась перекусить надвое, а мать съесть, соседей вообще  рвала на части, если  только догоняла, ведь у страха глаза велики.

  Губы вообще — огонь, по 74 зуба в три ряда сверху и снизу. И это ей не было еще двадцати лет...А что будет в сто? А что будет в двести? Если человечество доживет? С такой дочкой и родители  далеко не заглядывали, день-два прожили и уже хорошо.

- Я смотрю на женщин, племена их не цивилизованы! - сказал Саснора.
      
  Я облизал губы и потер виски.

- Как мне понять, что это моя женщина? - шепотом спросил я.

— Ты не поймешь, - тоже шепотом ответил он, У тебя просто не будет выбора И добавил:

 - Грудь гибнет от сердца...

- Голова тоже! - сказал Анубис.

- Глаза мудреца просчитывают конец, - грустно сказал Руми.


- Не будь таким пьяницей, о неразумный, с
что придя в себя, испытывает раскаяние, продолжал он, наливая, - Будь из тех пьяниц, что когда пьют вино, разумные трезвые им завидуют.

  «Может, это Омар Хайям? - мелькнула в голове.»

- Буду! - твердо пообещал я, подумал: «Потом! Когда уйду в лес...»



               
                Продолжение следует.