Как же ей, чертовке, повезло

Я мысль свою припрятал за улыбкой,
Зачем чужие рушить миражи?
Ведь эта вера, хрупкая и зыбкая,
Порой нужнее, чем сухая жизнь.

Она ж, не видя моего сомненья,
Продолжила восторженный рассказ,
Ловя в окне свое же отраженье,
И блеск своих преображенных глаз.

«Он так умен, он цицерон и лекарь,
Он знает Блока, ценит Боттичелли,
Он в прошлой жизни был, наверно, греком,
Чьи статуи в веках ещё не постарели».

А поезд мчал, глотая километры,
Стучали мерно стыки под ребром.
И уносили прочь шальные ветры,
Ее слова сверкали серебром.

Я думал: «Боже, как же мы порою
Рисуем образ, выдумав его,
И слепо жертвуем своей душою
Во имя идеала своего».

Она вздохнула: «Скоро остановка…
Он будет ждать, конечно же, с цветами».
И поправляла робко и неловко
Прическу бережно себе руками.

Состав притормозил. В огнях перрона,
Средь суеты, толпы и голосов,
Стоял мужик у третьего вагона
С авоськой, полной свежих огурцов.

Она к нему рванулась, как ракета,
Забыв про чемодан и саквояж.
И в поцелуе растворилось лето,
И рухнул вмиг придуманный мираж.

А он, смущенно пряча взгляд усталый,
Сказал ей просто: «Здравствуй, как дела?
Я тут с работы… Мать просила сала…
И огурцов вот к ужину взяла».

И в этой фразе, будничной вдали,
Без Боттичелли, Блока и прикрас,
Таилось больше истинной любови,
Чем в сотнях самых идеальных фраз.

Я отвернулся к темному окошку,
Скрывая отблеск в собственных глазах.
Порой мы ищем сложную дорожку,
А счастье - в самых искренних вещах.

И понял я, что профили и вкусы -
Лишь мишура, лишь внешний маскарад.
А настоящей жизни все союзы
Не на словах, а на делах стоят.

И пусть в руке не роза, а авоська,
И пусть не грек, а слесарь из депо,
Но если ждут тебя так просто в гости,
То это, право, лучшее кино.

А поезд дальше тронулся лениво,
Скрипел вагон, качаясь тяжело.
И я подумал: «Как же все красиво…
И как же ей, чертовке, повезло».