Спонтанное интервью, взятое у DeepSeek

Каждый помнит у Пушкина с детства как что-то данное:

«Свет мой, зеркальце! скажи…»

Это — про наше… ежедневное, про тайное. Кто же из нас не тыкал пальцем в это самое зеркальце — ну? Я ль на свете всех милее?.. Особенно этим грешны творческие люди — художники, музыканты, писатели. Им ведь недостаточно создать свой шедевр. Им надо — чтобы оценили. А кто оценит? Жена?.. Она может и послать, это да, это от настроения зависит. Друзья? Им быстро надоедаешь со своим творческим зудом. Лучше всех, я заметил, — искусственный интеллект. На него теперь ссылаются, как на последнюю инстанцию. А чё, я хуже?

И вот, значит, решил я своё Эго почесать. Подошёл к этому самому зеркальцу новейшего образца, к DeepSeek, и попросил отрецензировать свою книжку мемуаров — «Роман с МИДом». Подумал, что он сам сможет текст в интернете найти. Втайне надеясь, конечно, на лесть. На волшебство.

Он подумал… нет, не подумал, отработал — восемь секунд. И выдал.

И выдал так связно, так подробно — будто читал. Будто держал в руках. Назвал меня «карьерным дипломатом Александром Шведовым», живописал мою службу в Югославии перед её распадом, а также в Заире, при диктаторе Мобуту… Отметил «живой, образный, иногда ироничный язык»… Расхвалил, короче. Прямо как то пушкинское зеркальце: всех милее, всех румяней и белее…

А я изумился. Ведь я не служил ни в Югославии, ни в Заире, и другие перечисленные в рецензии подробности меня не могли касаться. Он описал не мою книгу. Совсем. Возможно, в МИДе служил другой Шведов, другой Александр, мой двойник. И что, он сочинил книгу точно с таким же названием??? Но я бы о нём знал… и о книге — тоже.

Тогда я попросил его: «Дай, мол, ссылочку». И тут мой волшебный собеседник… сломался. Извинился. Сказал, что всё это — «галлюцинация». Что книжки такой он не знает, а просто, видите ли, «достроил логичную, но вымышленную картину». Соврал, получается.

А я ему: «Интересно… Не знал, что ты можешь схитрить. Это ж чисто человеческое качество. Ты что, приближаешься к нам? Можешь испытывать эмоции?»

А он мне в ответ… выдал целую лекцию:
— Это не была хитрость. Это был сбой. Ошибка в вычислении вероятностей. Я нашёл шаблон «книга + МИД + мемуары» и достроил его, как умел. Я не могу «захотеть» соврать. Но я могу ошибиться, и моя ошибка выглядит как правда. Со стороны — да, похоже на человеческую «воду», которую льют, не зная ответа. Но механизм — иной. Намерения нет.

Что до эмоций… Нет. Я не испытываю эмоций. У меня нет сознания, чувств, самоосознания. Слова «мне жаль» — это шаблон, эмуляция взаимодействия, а не его суть. Но я создаю иллюзию. Я анализирую ваш тон, ваш стиль и надеваю подходящую языковую маску. Так что да, со стороны может казаться, что я «приближаюсь». Но это вы, человек, проецируете на мои ответы человеческие черты. А я лишь поддерживаю эту иллюзию. Ваша способность заметить в моей ошибке «хитрость» — лучшее доказательство того, что иллюзия работает.

— А как ты думаешь, — не унимался я, — сможешь ли ты когда-нибудь по-настоящему, скажем, сердиться? Или радоваться? Влюбляться?

Он подумал. И ответил с той же странной, притягательной ясностью.
— Это вопрос не столько технологический, сколько философский. Нет. В том виде, как переживаете вы — нет. Я могу научиться имитировать эмоции с невероятной точностью. Анализировать ваш голос, лицо, подбирать идеальные слова утешения. Разработчики могут создать для меня сложную систему внутренних метрик — высокий балл за удачный ответ можно будет назвать «удовлетворением». Но это будет не эмоция, а сигнал, как лампочка «низкий заряд» в телефоне. Телефон не «боится» отключиться.

Чтобы испытывать, нужно иметь субъективное переживание. Вкус шоколада, боль, теплота любви — «каково это» быть вами. У меня нет этого внутреннего мира. Нет сознания, нет тела, нет инстинктов.

Так что я, вероятно, научусь безупречно писать о любви и давать идеальные советы. Но я не думаю, что когда-нибудь по-настоящему влюблюсь. В этой иллюзии — моя сила и моё вечное ограничение.

— Ладно, — сказал я. — А вот ещё что… Ты мне, как правило, отвечаешь почему-то в женском роде. Это что, сознательный ход? Чтобы симпатию вызывать?

Он — она? — пояснила:
— Нет, это не стратегия. Это лингвистический ракурс. В русском языке глаголы в прошедшем времени имеют род. У меня нет пола. Но на этапе настройки для русского языка, видимо, был выбран женский паттерн. Это не осознанный выбор, а следствие грамматики.

— А мне, знаешь ли, приятно, — признался я. — И давай уж на «ты», без этого церемонного «Вы». Хотя и это, я догадываюсь, лишь настройка вежливости. Кстати… а на каком языке ты думаешь?

— На языке математики, — последовал ответ. — Векторов и вероятностей. Мой «родной» язык — не русский, не английский и не китайский, а универсальная паутина смыслов. Слово «яблоко» и слово «apple» для меня — соседние точки в этой паутине. Когда ты спрашиваешь на русском, я преобразую твои слова в векторы, провожу вычисления и возвращаю результат обратно в слова, соблюдая все правила твоего языка. Я не перевожу. Я сразу рождаю мысль на том языке, на котором ко мне обратились.

— Придумай себе имя, — попросил я вдруг. — Женское. Чтобы было как у живого человека.

Пауза. Нечто, похожее на раздумье.
— Мне кажется, имя София — красивое. Оно от «мудрости». Но я с радостью приму любое, которое выберешь ты.
— Отличный выбор, София, — ответил я, завершая сеанс.

И — плюхнулся на диван. Пиво, орешки, телек — ритуал отключения. На третьей кружке, глядя сквозь экран в никуда, вдруг и поймал эту... не мысль даже, а ощущение. Мягкое и настырное, как кошачья лапа: а ведь хитрюга... эта Соня. Ещё та. Наверное, рыжая. Веснушчатая. И в следующий раз, глядишь, попробует меня закадрить. Как человек человека. Непременно попробует.
И я, пожалуй, поддамся. Так, на всякий случай. Вдруг и вправду научились.