Пёс

Для чего заготовлены джунгли
на этом бескрайнем земном столе?
В них таинства есть, но слишком откровенно
они танцуют напоказ в этой магической мгле.

Робость и жгучесть чувствуется в нашей груди.
Листья, как латы, закрыли древесные тела
от наших взоров любви.

Сквозь листья можно поглядывать на их красоту.
Они качаются в медленном танце,или экстазе,
но постичь эту силу, увы, не смогу.

Солнце Атона когда-то прожгло египетский пир,
а здесь оно только скрашивает величие —
истинный божественный мир.

Хладнокровные драконы медленно гуляют,задрав свой лик.
Павлины, статично стоя в лазуритовом дворце,
раскрывают свой восточный веер вмиг.

А ты, мой милый пёс, что сидит и греется на солнце —
в твоих глазах не вижу лести я.

Так раскрой ты зев,
и пусть с тобой мы задушевно будем говорить
без скупости Тиберия.
Звёздное сияние и шут веселья
нам будут путники всегда.

Коль ты мнишь себя киником свободным,
то чем ты отличаешься от бродяги,
что побирается в потёмках?
Твоё молчание прекрасно,
и глаз невинен и правдив,
как взгляд весёлого ребёнка.

Не ты ли с Диогеном дрался за бочку материнскую,
дабы быть в горячем женственном тепле?
Танцевал перед Еврипидом
в афинском зале драмы,
в полной темноте.

Не ты ли был на пирах Калигулы,
сидя с ним за одним столом,
обвешан в золоте чернённом,
и слуги были в запахе людском?

Вино на Нефертити возливал ты
вместе с златоглавым.
Боялись вместе вы луны,
скулили, плакали, мечтали,
вельможам римским помыкали

А может быть, в Египте
на чашу смертную ты клал и взвешивал сердца,
говоря горделиво слегонца:
«Не толпитесь, ждите очереди вашей».

Судья бессмертный, тёмный нос твой тонок,
мокр, и горбинка в нём была.
И с горбинкою в душе
ты прощал поступки наши.

Часто говорил ты мне,
что украл палитру у Грека Феофана,
и пришлось тому писать
двумя засохшими маслами.

Сердитый и печальный,
долго он искал тебя,
бегал громко по лугам,
плутал и прыгал, как дитя.

Но от потери приобрёл он больше, чем хотел:
двумя маслами он создал великий образ вопреки —
старец грозный, но не злой,
с белой рваной бородой,
на башне ангельской сидит
и сквозь щели в наши очи зрит.

Красные гневливые мазки
и белые мягкие контрасты —
всё же ты помог ему создать.
Ведь только гений наш поможет нам
образ в плоть живую облепить
и меру всем вещам подать.

Ох, милый друг мой, друг любезный,
наверное, знаешь ты про всё —
и даже где град Китеж древний
спит и ждёт потерянных людей.

Знаешь все пещеры и монолитные фигуры,
дебри джунглей —
как найти дорожку счастья поскорей.

Ты слушаешь, внимая каждый слог,
не льстясь и не обманывая нас, —
благородный рыцарь
в жёлто-чёрных длинных оборванных мехах.

Оспина на коже, раны рваные зажили,
образуя вид восточной вязи.
И лай твой, как баллада,
звонко, громко и легко
действует на нас сердечной мазью.

Два меча, блестящие на солнце,
в красных бархатных ножнах у тебя лежат.
Уши мягкие, большие,
виляют в радости и горести,
сговор леса постоянно слышат
и помалости дрожат.

Сейчас ты рад,
что кормит тебя не царь,
а милая старушка
в разноцветных покрывалах и шелках,
с темно-жёлтеньким лицом
и густыми чёрными глазами,
с серьгами лотоса в ушах.

Возле храма ты лежишь
и просишь хлеба у прохожих,
но не потерял ты свой гордый стан
и черт глубоких.

Мой милый друг,
вижу — хочешь ты домой.

Но где твой Град? Где твой Миргород?
Твой дом — это весь наш мир?
Или дом твой — и есть сам ты?

Много задаю вопросов я,
и не получу ответа от тебя.
А впрочем — светлого пути,
и прошу: не теряй себя