Интервью с Валерией Салтановой. Альманах Гражданин

В новом номере литературного альманаха «Гражданинъ» вышло большое интервью со мной Леонида Кутырёва-Трапезникова. Интервью для меня очень непростое, в котором я пытаюсь многое в своей жизни – и в личной, и в творческой – осмыслить.
Предлагаю его вашему вниманию.
Ссылка на альманах («Гражданинъ» № 11) – на моей страничке внизу.

О ГЛАВНЫХ ЦЕННОСТЯХ, ЛЖИ И ПРАВДЕ И МНОГОМ ДРУГОМ…
Интервью с Валерией Салтановой

Л. К-Т.: – Валерия, что для Вас значит понятие «Родина»? Какое значение Родина имеет для Вашей жизни? Некоторая часть людей считает, что родина там, где жить можно свободно, комфортно и богато. А, к примеру, космополиты вообще не признают никакой родины, утверждая, что они граждане мира. Есть крайние позиции: вот националисты, вроде бы любя свою родину, ненавидят и готовы уничтожать людей других национальностей. А что думаете Вы о нашей Родине – России – и своем месте на этом безграничном пространстве и среди этого великого многонационального народа?

В. С.: – Какой сложный, многообъемлющий вопрос! И в то же время простой – потому что отвечать на него мне легко, и это не вызывает никакого напряжения, никакого душевного дискомфорта. Тут надо понимать, что я выросла в семье, где свято чтили память моего героически погибшего в Великую Отечественную деда, Бориса Игнатьевича Замышайлова. Он был человеком необыкновенным, по рассказам тех, кто его знал, – высокой нравственности, с яркой индивидуальностью, пытливым умом, невероятно талантливым в самых разных областях. Мечтал стать профессором истории, но война нарушила все планы – в 25 лет он погиб под фашистским танком, по словам очевидцев, бросившись под него с бутылкой горючей смеси. Как ни было больно семье, мы знали: наш дед не мог иначе! Ответственный и честный, с высокими идеалами, он защищал Родину от фашистов, вторгшихся незваными на нашу землю, защищал свою любимую жену, свой дом, свою маленькую дочь – мою маму. И я убеждена: в минуты смертельной опасности, в роковые для Родины часы личное у людей с высокими моральными устоями отодвигается на второй план. Интересы Отечества, интересы других людей побеждают страх перед смертью, становятся важнее собственной жизни. Так рождаются герои, так творятся большие победы. И, конечно, именно с такими идеалами в сердце росла и я, формировалась как личность. Гордость за деда, безусловная любовь к России, к русскому народу, частью которого я имею счастье быть, ощущение великой причастности к русской культуре, традициям, корням, истокам, роду своему и истории – тем самым, по Пушкину, «отеческим гробам», – то главное, что держит на плаву, даёт силы, направляет по судьбе. То, что питает душу и окрыляет даже в самые трудные минуты жизни. Без России, вне России себя не мыслю. Честно скажу: раньше, будучи максималисткой, осуждала эмигрантов – теперь стала мягче и мудрее. И великодушнее. Понимаю: в жизни всякое бывает, иногда нас могут накрывать непосильные обстоятельства, из ряда вон ситуации и душевные состояния. Однако сама никогда не то что не планировала уехать в более тёплые страны или комфортные условия жизни, но и категорически отказывалась от подобных предложений (а такие предложения бывали!) или советов. Я русский писатель, для меня язык мой и служение моему Отечеству – в славе его и бесславии, поражениях и победах – единственно приемлемый вариант существования. Вернее, бытия. Даже первое моё стихотворение (то есть мной самой признанное как первое качественное и, значит, настоящее!), написанное в 18 лет, было из разряда гражданской лирики:

Плыву по реке… Едва научившись, плыву.
Эльбрус вдалеке.
               Машук где-то рядом, чуть дремлет.
Лежу на песке. Дышу, наслаждаюсь, живу.
Люблю этот край.
            И птиц его звонкие трели.
Зачем мне чужие и берег, и даль, и песок,
Когда у меня такое – взгляните! – богатство,
Когда я могу, едва развязав поясок,
Уплыть далеко и всё-таки дома остаться?
А вы из Болгарии только что. Взгляды резки.
Сквозь модные стёкла глядите.
                Идёте вразвалку.
Чем вас покорили её Золотые пески?!
И здесь золотые!
             Их только никто не назвал так…

Кстати, что касается патриотической позиции применительно к творчеству, то здесь я прошла довольно непростой путь внутренней работы, оценочных изменений… Дело в том, что я долгое время считала правильным не выпячивать своих политических убеждений в стихах – полагая, что поэзия субстанция вечная, надмирная, а значит, должна быть понятна и близка представителям любых партий и конфессий. В моём окружении было немало либералов (и русофобов, как я теперь понимаю), однако лбами мы не сшибались, а спорные моменты я сама старалась обходить, ибо зачем ссориться с хорошими людьми. И я, пожалуй, даже гордилась тем, что мои стихи одинаково, как нынче выражаются, «заходят» и либералам, и ура-патриотам, и оппозиционерам, и людям глубоко аполитичным. Направляющей для меня в этом отношении была строка из цветаевского гениального «Тоска по родине!..»: «Двадцатого столетья – он, // А я – до всякого столетья!» И ещё я всегда замечала такую закономерность: мои стихи нравятся порядочным, добрым, душевным людям, а мерзавцев они раздражают!
Да и в общем-то я сама долго не принимала никакого участия ни в политических дебатах, ни даже в выборах. Мне казалось, поэт выше всего кратковременного, преходящего, а политика – именно преходяща. Нет, я горячо любила свою страну, и у меня, безусловно, были стихи о времени, о событиях в стране, о Родине, которые в 90-е писались с большой горечью, но это были в большей степени общие фразы, лишённые конкретики, это была безадресная боль, глубокая печаль от происходящего без указания правых и виноватых, без точно обозначенных причин и реалий – как это было свойственно, например, чичибабинской лире или перу нашей республиканской поэтессы Надежды Мирошниченко, писавшей на пределе откровенности – в том же программном стихотворении «Русский гимн»:

Вышита красным и чёрным по белому
Родины вещая суть.
В бешенстве тщится орда оголтелая
Крест её перечеркнуть.

…………………………….
Вот и открыты и тайны, и замыслы,
Вот нам и проще идти.
Самая русская и православная,
Лучше тебя не найти…

Правда, оба эти поэта намного меня старше, так что, возможно, я просто ещё не созрела в те годы – 90-е, нулевые – для прямого разговора с читателем и ещё не могла, не умела и не желала одновременно, писать так открыто, мне не хотелось задевать чувств людей других национальностей, выпячивать свою русскость, обозначать красные линии, заострять ракурсы… Я передавала свои чувства образно, опосредованно, при помощи косвенных средств выразительности:

Неужели разучилась Фёкла
Жать пшеницу и детей рожать?
Неужели розовые стёкла
Не устали лгать и искажать?

Сколько ж лет глазеть остервенело
В эти стёкла – и не верить им?
Неужели ж нам не до предела
Солон хлеб и горек отчий дым?

Но кому я задаю вопросы –
Не тебе ли, дорогая Русь?
Не тебя ль так сумрачно стыжусь?..
И, как землю остужают росы,
Тихо сердце остужает грусть…

Стихотворение «Неужели разучилась Фёкла…», которое я сейчас процитировала, написано в 1990 году. И такой грусти, смешанной плотно с саркастическими нотками, в моей гражданской, социальной лирике тех лет было немало – это хорошо известные воркутинцам и жителям Республики Коми, где я тогда жила, стихи «От страны не оставили камня на камне...», «Предновогоднее…», «Нешкольное сочинение», «Гололёд», «На Бульваре пищевых отходов…», «Тридцать капель дождя…» – и другие.

Я действительно не была тогда готова выражать свои чувства в лоб. И, скажу откровенно, я себя не подгоняла. Я даже в 24 года, это 90-й год, написала стихотворение об этом:

Ещё в пути все главные слова.
Я их не тороплю. Они успеют.
Они мой неокрепший дух жалеют.
Пора цветов. Земля – в созвездье Льва.
Пою любовь, а думаю о том,
Что предстоят душе моей иные
И темы, и пространства временные;
Что осень рыжим промелькнёт хвостом,
Что под снегами скроется трава,
Что там уже весна не за горами…
А значит, жизнь пойдёт по новой грани
И новые отыщутся слова.

Это был определённый этап, когда я написала много хороших стихов, в том числе и в жанре любовной лирики, которые действительно примиряли всех, поскольку нравились, что говорится, и белым и красным. Я была поэтом для всех, и, может быть, на тот момент это было правильно.

Но случаются времена, когда нейтральная позиция становится равна предательству. И я это очень хорошо почувствовала, когда началась СВО. И даже несколько раньше, когда в январе 2022 года я написала свою «Алёнушку» («Кто мы – у совести спроси…») – острое, бескомпромиссное стихотворение о положении русских в России, собравшее почти три тысячи читателей на моей страничке, где у меня на тот момент было всего 300 друзей. А уже через месяц, в конце февраля 22-го, родилось стихотворение «Мне нисколько не стыдно быть русской». Тут нужно оговориться, что для русского человека все народы имеют одинаковую ценность, все имеют право на жизнь и собственную идентичность, на будущее. И я сама с детства привыкла уважать людей других национальностей: в Воркуте жили люди со всей России  – коми, украинцы, татары, чуваши, буряты, цыгане, евреи, узбеки… Меня в младших классах как-то мальчишки наши хулиганистые в школе донимали, я же была яркой брюнеткой: «Скажи, ты грузинка, грузинка, да?» И помню, что я с достоинством отвечала: «Нет, я не грузинка, я русская. Но если бы я была грузинкой, гордилась бы. Разве в этом есть что-то плохое?» И мальчишки отстали… Однако при этом я хочу, чтобы русский народ, к которому имею честь принадлежать, в своей стране имел все права. Так вот стихотворение «Мне нисколько не стыдно быть русской» буквально взорвало интернет – 19 с лишним тысяч читателей, сто репостов, тысяча лайков и более тысячи друзей, прибавившихся за месяц! Притом что многие немедленно покинули мою страничку – кто-то и с проклятиями, не без этого. Но меня это больше не пугало. Потому что тогда я осознала всем сердцем, что у меня есть моя целевая аудитория, что я знаю, кто со мной рядом, плечо к плечу и в горе, и в радости – это мой народ, а также представители всех национальностей России, кого Запад тоже считает русскими и кто сам себя считает частью России и русского народа, потому что мы и вправду одна большая семья. Я после начала спецоперации по причине идеологических расхождений во взглядах потеряла многих старых друзей – это было непросто и весьма болезненно, но я не жалею, ведь я приобрела ещё больше новых, чётко расставила приоритеты, больше не боюсь писать на любые темы и открывать, обозначать, внятно озвучивать свою позицию – и, кажется, впервые по-настоящему счастлива. Да, во время военных действий выбор должен быть очень определённым, иначе, пытаясь остаться хорошим для всех, ты рискуешь работать (пусть и косвенно!) на врага. А значит, служить дьяволу. Я – с Россией. И друзья мои тоже. И других у меня теперь нет.

Л. К-Т.: – Валерия, что связывает Вас с Православием? Долгие годы в СССР мы все были как бы в стороне от религии, а потом вернулись к ней. Однако возвращение на путь истинный для многих не стало искренним. Что значат для Вас понятия «Бог» и «душа»? И отражается ли это в Вашем творчестве?

В. С.: – Теперь бы сказала, не задумываясь: быть русским и не быть православным невозможно! Но когда-то я этого не понимала и прошла, наверное, достаточно традиционный путь вместе со своей советской родиной, своими соотечественниками, родившимися после революции. То есть это путь от полного атеизма – до искреннего и убеждённого православного мирочувствования. Как такое могло получиться? К счастью, человеку по силам менять свои взгляды, становиться мудрее и совершеннее, учиться на собственных, а иногда и на чужих ошибках. Наша психика, наша душа способны совершать эволюцию за тот небольшой промежуток, что именуется человеческой жизнью, и мне кажется, именно это и произошло со мной. Смешно вспоминать, сколь наивной и в то же время упёртой я была в детстве и юности, отрицая существование Бога. Но я тогда верила официальным источникам, а они провозглашали религию опиумом для народа. Хотя сёстры моей родной прабабушки в Пятигорске были глубоко верующими, но сама Бусичка (так мы, близкие, звали мою прабабушку, Евдокию Ивановну Замышайлову), была атеисткой, как и мой прадед. Он – директор школы, она – заведующая детским садом, оба коммунисты, люди партийные и известные в городе, не имели права ходить в церковь и подавать «дурной пример». Тем не менее меня всё-таки крестили в пятигорской церкви шести лет от роду втайне от моей бабушки, донской казачки, убеждённой атеистки и женщины крутого нрава.

Каюсь, в двадцать шесть лет в запальчивости я даже написала стихотворение, где просила Бога не помогать мне, дать возможность самой совершить все свои ошибки:

Иду на свет. Одолеваю путь.
Передо мной, Господь, не поднимай завесу:
Дай отыграть вслепую эту пьесу,
Дай, в сотый раз отчаявшись, рискнуть.

Дай мне самой вести ошибкам счёт,
И подводить черту, и наслаждаться
Свободой побеждать иль ошибаться.
Я разберусь, где ангел и где чёрт.

Не отрезвляй же зоркостью ума.
Пусть на тропе и узкой, и колючей
Сломаю шею, иль забьюсь в падучей,
Иль напрочь сгину в пропасть, но – сама!

Я здорово поплатилась за это дерзкое и опрометчивое обращение к Всевышнему. Ведь поэтическое послание имеет очень большую, буквально сакральную силу – недаром Тютчев говорил, что «нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся», имея в виду поэтическое слово, конечно. Оно может стать вещим, оно может стать и роковым – вспомните хотя бы рубцовское «Я умру в крещенские морозы…» Думаю, Господь внял моим страстным словам и оставил меня своей заботой, вот и тыкалась я носом незнамо куда, и брела столько лет, спотыкаясь, по бездорожью, пока не пришла к Нему с покаянием и смирением. Нельзя, ой, нельзя человеку мнить себя всесильным – только осознание собственной малости и смирение перед всеми испытаниями делает нас и нравственнее, и защищённее!

Однако к вере я пришла много позже – уже в Литературном институте. Видимо, душа искала ответов на многие вопросы, и они постепенно пришли. Повлияла и любовь – избранник был верующим, чувство помогло многое переосмыслить, на многое взглянуть по-другому, и всё как-то сложилось тогда вместе. Не было никаких явлений свыше или церковных таинств. Просто однажды вечером в Воркуте я подошла к тёмному окну, вгляделась в зимнюю непроглядную заполярную темень и совершенно ясно осознала: Бог есть. Объяснить это невозможно. Это даже не знание – это чувство, растворившееся в сердце раз и навсегда. Безо всяких сомнений и лишних вопросов.

А если говорить о творчестве, то к православной теме в стихах я пришла, уже публикуясь в соцсетях, то есть где-то к 2018 году. Это тоже произошло как-то само собой, ненавязчиво. Возможно, душа созрела для таких стихов (видите, как часто я употребляю в разговоре слово «душа», это уже само по себе о многом говорит! А в стихах у меня этого понятия и того больше). Кстати, большое заблуждение многих авторов православной лирики, считающих, что достаточно знать Библию, чтобы нравоучать всех в рифму. Нет, для православных стихов куда важнее личностная глубина автора, опыт души (опять-таки!) и, без сомнения, высокое мастерство стихосложения. В современной России, на мой взгляд, лучшие православные стихи пишут поэтессы Олеся Николаева, Ольга Флярковская, Елена Русанова, Валентина Паевская, Виктория Можаева и Марина Бирюкова – кстати, её творчество хорошо представлено в нынешнем выпуске нашего альманаха.

И вот два года назад я написала прямо противоположное тому своему юношескому посланию, поставив эпиграфом небезызвестные и популярные у нас в стране уголовные заповеди «Не верь, не бойся, не проси»:

И верь, и бойся, и проси –
Заветы эти не лукавы:
Господня воля на Руси
Куда сильней людской управы.

На кротость спесь смени скорей,
Смири гордыни псов кудлатых –
Свет православия мудрей
Гнилых тюремных постулатов.

Проси – и свержен будет тать,
И подоспеет помощь в битве...
Придёт по вере благодать
И упование в молитве.

Правда, я не считаю, что у меня чистая православная лирика – я всё же человек хотя и верующий, но не воцерквлённый, и пишу, скорее, духовно-философские стихи, отражающие только мой личный путь, мои открытия и прозрения. Помогло мне выйти на этот жанр отчасти и то, что в соцсетях невольно следишь за календарными датами и воодушевляешься общим подъёмом – а православные праздники теперь, слава Богу, проходят у нас широко и дружно. Когда ведёшь свою личную страничку, у которой немало подписчиков, это – словно твоя маленькая газета, где ты стараешься освещать по мере сил всё происходящее в стране и мире. И освещать, конечно, как поэт прежде всего. Так возникли мои молитвы в стихах, поэтические обращения к Господу, стихи по случаю Рождества, Крещения, Благовещения и т.д. А также одно из самых знаковых моих стихотворений на эту тему – «Возвращение Рождества», написанное в 2021 году, в котором я, в общем-то, всё объясняю:

Под новогодних песен баловство,
Икру и дедморозову гармошку
У нас у всех стащили Рождество –
Взаправду спёрли, а не понарошку.

Не знали дети праздников таких
В СССР – и нет ворью прощенья!
Особенно у нас, у городских –
Ни Рождества, ни Пасхи, ни Крещенья...

Я не ропщу – с молитвой в естество
Проникли православные мотивы.
Но Новый год родней, чем Рождество:
Нет крепче пут, что в детстве обрели вы!

И в русскую укутываясь грусть,
Я тьму неверья постепенно рушу,
Я год за годом Рождеству учусь,
Я вифлеемский свет впускаю в душу.

Л. К-Т.: – Сейчас в мире стало слишком много лжи. После распада СССР люди думали, что вот теперь-то мы будем жить по правде, но получилось так, что стали жить во лжи. Либеральный мир постоянно навязывает нам свою ложь. Что Вы думаете об этом? И, в конце концов, нужна ли человеку правда? И ещё: Ваше творчество допускает отсутствие правды в текстах?

В. С.: – О, вопрос о правде… Правду, как оказалось, люди не очень-то и любят, хотя лично для меня это единственно возможная форма жизни – жизнь по правде. И это не поза и не рисовка, нет! Это весьма болезненная тема, кстати, так как я с детства вообще была патологически правдива, и маме меня приходилось сдерживать и как-то корректировать эту мою абсолютную искренность. Иначе это могло обернуться и против меня, и даже против семьи, ведь всегда кто-то рад использовать твою откровенность тебе же во зло. Мне объясняли, что правду нужно говорить не всегда, и вот тут я впадала в ступор, пытаясь совместить и как-то примирить между собой необходимость быть честной и в то же время совет говорить правду дозировано. Это в раннем детстве. Потом я немного научилась жизненной хитрости, но признаюсь, что не сильно преуспела в искусстве лукавства и интриг. Говорить правду мне сподручнее и проще – и совесть чиста, и не нужно напрягаться, вспоминая, где, кому и в чём соврал. По-моему, это ужасно – врать и пытаться запомнить, с кем и насколько исказил реальное положение вещей. А ведь ещё могут поймать и разоблачить! Бр-р-р…
В одном же из своих стихотворений, обращённом к поэту, я прямо ставила честность во главу угла всякого творчества. Это – 2003 год:

Боишься? А нужно быть голым.
И страшно, и зябко… Но нет,
В красивом наряде глаголом
Тебе ль прикрываться, поэт?

Глядишь ли в кромешные ночи,
Вдали прозреваешь ли свет –
Не бойся, не бойся пророчить,
Иди обнажённым, поэт!

О, нет ни малейшего смысла
Кормить по полям вороньё,
Плодиться иль складывать числа –
Не в том назначенье твоё.

Пусть всё это ляжет в основе
Не рыбьей – мирской требухи.
И быт твой, и подвиг твой – в слове,
Твоя амбразура – стихи!

Иди! Под камнями и смехом
Останется истины след,
Откликнется в будущем эхом
Твоих прорицаний, поэт.

О моих стихах с самого начала многие говорили, что они имеют сильное эмоциональное воздействие на читателя, да и сейчас те, кто любит мою поэзию, меня нередко благодарят именно за оголённость чувств, за силу эмоций, за искренность. Но разве в стихах можно лгать?! Стихи здорово мстят тем, кто пишет не душой, а головой и приёмами, потому что они фонят и фальшивят в любом случае. Знаю одного лишённого сердца поэта, обожающего писать о чувствах. Его лирика пафосна и безвкусно напыщенна, ведь ему приходится имитировать эмоции, а точная дозировка ему не известна… Я же пишу, не прячась за лирическую героиню, для меня творческий процесс предполагает определённую (и немалую!) степень исповедальности, хотя и не без использования всей палитры художественных средств. Конечно, стихи – не лирический дневник, и их не стоит воспринимать плоско, примитивно, считать их полным, дословным отражением моей жизни, но я ручаюсь, что пишу только так, как думаю и чувствую. В данный конкретный момент, добавила бы я, поскольку я человек меняющийся, эволюционирующий, подверженный различным настроениям. И нередко бывает, что об одной и той же проблеме или событии у меня в разные отрезки жизни возникают абсолютно разные мнения и выводы. И разные стихи. Однажды, например, в октябре 93-го, я в течение двух дней написала два стихотворения о любви, обращённые к одному человеку, но заряженные диаметрально противоположно. Когда я это поняла, я сделала диптих и назвала его «Два дня». Он показывает, как чувства, мысли и желания могут практически мгновенно меняться под воздействием внутренних процессов или внешних обстоятельств на совершенно полярные:

I
Когда разлюбила? Вчера.
              Разлюбила вчера,
Легко разрубила узлы,
                пуповину и путы,
Легко отстранилась.
          Легко, ибо знала: пора.
И время распалось
             молекулами на минуты.

Не плачь же, разлюбленный мой,
                ибо плакать – старо,
Слова – театральны,
            и жест каждый где-то украден…
…Но имя твоё, как в бреду,
                выводило перо
На белых страницах снегов,
                простыней
                и тетрадей.

II
Я вдруг поняла, что люблю, –
                и рассеялся мрак.
Вчера не могло,
          а сегодня случилось такое!
Наверно, пропойцы выходят вот так
                из запоя,
Наверно, шахтёры
              выходят вот так из забоя –
На свет из тоннеля, наверно,
                выходят вот так.

Я вдруг поняла,
           что тебя я любила всегда –
И до, и во время, и после…
                А впрочем, а впрочем,
Давай эту дату
         к той – первой – любви приурочим,
Войдём в эту реку.
            И пусть в ней другая вода!

Что же касается лжи, которая сегодня практически стала нормой жизни, то это удручает невероятно! Особенно поражает, что лгут не просто так называемые «маленькие» люди (это всё-таки не масштабная ложь, а, так сказать, враки в частном порядке), но лгут президенты стран, лгут политики, от которых зависят жизни людей и исход войн, лгут те, от кого ждут защиты целые народы! Да ещё как изуверски лгут! Какого голоса совести, какой правды можно ожидать от тех, кто устраивает перфомансы с трупами, убивает детей и сбивает пассажирские самолёты, чтобы доказать, что Россия «агрессор»? Вообще информационная война, развязанная в последние годы Западом и навязываемая России, сильно поколебала мою веру в человечество. Это такое нравственное дно, за которым уже только инфернальные бездны… И да, я бы сказала, что патриоту, настоящему, конечно, а не человеку, работающему патриотом – а у нас сегодня и такая «партия» образовалась! – лгать приходится гораздо меньше, ибо у него обычно слово не расходится с делом, он дома, он на своём месте, ему ни к чему раздваиваться, у него нет биполярных признаков. А вот либералам, ждунам, тихушникам, иноагентам и прочим не согласным с действиями нашего президента и российским политическим курсом, врать приходится немало. И это не ложь во спасение – это ложь трусов и приспособленцев, а если она что и спасает, так только их собственные шкуры. Весьма продажные, кстати, за которые я не дала бы и ломаного гроша.
И как поэт, открывший в себе ещё и способность к инвективе, то есть жанру, предполагающему обличительное, гневное высказывание, я в последние годы немало пишу не просто на темы добра и зла, но именно о борьбе правды против засилия лжи, причём на всех уровнях. Пишу, как мне это и свойственно обычно, страстно и горячо. А в ноябре 22-го я даже написала «Молитву о правде», соединив таким образом разные жанры – но я люблю эклектику во всех видах, если её результатом является счастливая, то есть удачная синергия смыслов и образов:

Порой не поймёшь, что делать, свой дух поправ да
Взывая почти обессиленно к небесам:
– Господи, помоги только тем, с кем правда,
Ну а с кем она, Господи, это Ты знаешь сам!

Глядят на Россию небес сине-синие блюдца,
И я знаю железно, за что нынче словом борюсь:
Не Запад с Востоком без устали нынче бьются,
Не НАТО с Россией и не с Украиной Русь! –

Нет, в полюшке чистом суде́б не на жизнь, а насмерть
Правда сражается с сонмом циничной лжи...
Господи, Боже, услышь мой неловкий анапест,
Тем помоги лишь, кто с правдою, не откажи!

И сколько б ещё ни кружиться уставшей планете,
Всё-то будет права заявлять на неё шелупонь...
А наша-то сила в правде, добре и свете –
И держит её, и питает небесный огонь!

Мы в том заодно – пермяки, псковичи, черновцы,
Вятчане, орчане (названья ласкают слух!),
Мы хоть и заблудшие – всё же Господние овцы,
В бурьяне недоли не даст нам загибнуть пастух.

Всё беснуется в душах нечистых адово пламя,
Сгорая в безумной топке, век сходит с ума...
Господи, будь только с правдой, дай нам её знамя,
Позволь нам восполнить духовные закрома!

Л. К-Т.: – Могли бы Вы, Валерия, назвать три самые важные для Вас ценности в жизни и объяснить этот выбор? Три главных ориентира жизни, которые Вы никогда не предадите.

В. С.: – Ну, тут, пожалуй, я просто обобщу сказанное прежде – ведь мы уже, так или иначе, коснулись основных ценностей моей жизни. Это – Родина, это – истина и это – поэзия. Оговорюсь сразу, что семья как одна из немеркнущих ценностей бытия для меня, пожалуй, входит в понятие Родины. А любовь и православие пусть будут частью истины, ибо истина неотделима от веры и нравственности.
Итак, почему именно такой выбор? Ну, наверное, потому что это три ипостаси, благодаря которым я несмотря на все искусы и испытания сумела остаться человеком, состояться как личность и даже просто физически выжить. На этих понятиях держится, как я это вижу, жизнь нравственная, жизнь одухотворённая и жизнь, понимаемая как служение людям. А я всегда именно в таком служении видела своё предназначение.
И если оставаться верной своей Родине и верной своему главному делу жизни для меня естественно и напряжения не вызывает, то хранить верность истине порой бывает не так просто, как может показаться. Я, к сожалению, наверное, идеалистка, а идеалистов не всегда жалуют – особенно в наши прагматичные, долларовые времена. Я же бываю весьма тверда, когда дело касается принципиальных, базовых моментов – таких, как вопросы совести или профессии. И я бываю неудобна, ведь за истину приходится и сражаться. Я ведь пишу иногда статьи о графомании, о вкусовщине в литературе, обо всяких неприглядных явлениях нашей действительности. Мне порой оппоненты, обиженные моей критикой, в горячке говорят, что я злая и категоричная. Но на самом деле многие сегодня подрастеряли такое качество, как принципиальность, и этот «максимализм» и «категоричность» не что иное, как принципиальная позиция, профессиональная честность либо попытка просто расставить всё по своим местам. Ведь на самом деле в вопросах морали и не бывает немного белого и чуть-чуть чёрного. Есть моменты, когда нужно очень чётко осознавать и разграничивать: вот это – поэзия, а это – бессвязный набор безграмотных фраз, это – зло, а это – добро, это – великодушие и милосердие, а это – подлость, гнусность и предательство. В свете этих нравственных исканий в октябре 22-го родилось стихотворение «Белое и чёрное»:

Тьме – чёрный подвал, сатанинский оскал,
Зиянье срамотных щелей.
Чтоб белое с чёрным никто не мешал,
Нам тоннами нужен елей.

Фемида и вправду бывает слепа
С изнанкой у всех на виду.
Добро без меча что цветок без шипа –
Беззубая роза в саду...

Тьме – полчища крыс, бесноватый сатир
И свастики мрачный покров...
Чтоб белое с чёрным не путал наш мир,
Нам в храме искать докторов...

Бездушное сердце не знает стыда –
В нём злобы полярные льды...
Но туча вполнеба – ещё не беда,
А только предвестник беды.

Ты, чёрное, белому, слышь, не указ!
Ты, белое, честь береги!
Лишь зёрна от плевел отделятся – враз
Отступят в смятенье враги.

За белым – любовь, а за чёрным – вражда.
Расставь их подальше, раздвинь
И больше не смешивай их никогда,
Во веки веков. И – аминь.

Попадают ко мне на сатирическое перо и графоманы, и представители так называемой «сетевой поэзии», и другие горе-деятели от литературы и различные неприглядные явления. В последние годы я неожиданно для себя освоилась и в таких жанрах, как поэтическая публицистика и социальная сатира. Ну не зря же я уже более двадцати лет состою в Союзе журналистов! Навыки публициста как-то сами собой проникли и в поэтическую кухню. Таковы мои стихи «Про званья и титулы», «Размышления у парадного контакта», «Потоку сетевой поэзии», «Попали в рифмопереплёт», «Про некоторые экспериментальные стихи» и другие. Показательно в этом плане и стихотворение-протест против современного новояза «Страдательное филологическое».

Век инфы. Крах весны.
Не чуя вверх ступеней,
Бегу, задрав штаны,
За сетевою феней.

Здесь молодёжь меня
Положит на лопатки,
Хоть меньше в ней огня,
И слог не столь уж хваткий,

Но всё же отстаю,
Но всё ж не догоняю,
На косность я свою
Беспомощно пеняю.

Духовный антиквар
Мой просто мрёт от криза,
Когда ему зашквар
Летит в лицо и жиза.

И создают, как грипп,
В мозгу бредовый ветер
Все эти рофл и трип,
Емнип, сорян и хейтер...

Однако чем пенять,
Оттачивать укусы,
Не легче ли принять
Теперешние вкусы?

Не лучше ль, как в ребро,
Попробовать влюбиться
В баян, телегу, бро,
В табло – увидеть лица?..

Весь флуд и бла-бла-бла
Кропить живой водою...
В конце ж концов была
Я тоже молодою –

Мы говорили «блин»,
Мы «парились» и «гнали»
И все мы как один
Язык попсой ломали!..

Язык не имет срам,
Он снова хлам отринет,
Он одолеет спам,
Он сам себя починит!

...Но омерзенья дрожь
Во мне – взамен улыбки –
От немощных, как грош,
От гаденьких, как ложь,
От режущих, как нож,
Печальки и пасибки...

Могу твёрдо сказать, отвечая на Ваш вопрос, что Родину, поэзию и истину я не предавала. И не предам. Хотя были у меня такие тяжёлые времена, когда даже поэзия переставала сиять своими высокими куполами. Но тогда спасла вера в Бога и мамина любовь. И поэзия вернулась и вновь обняла меня своим спасительным огнём. И я поняла, что она не уходила и не умирала, просто это я чуть было не предала саму себя. А этого нельзя допускать ни при каких обстоятельствах!
Было у меня в 2001 году такое маленькое стихотворение, в котором, кажется, все три ипостаси сходятся:

Это сложно, но всё-таки можно
Жить стихами и верить себе,
Знать, что истина столь непреложна,
Сколь судьба не подобна судьбе.
Знанье сердца и острое зренье
Нас хранят и от бед, и от зим.
А когда победишь исступленье –
Будешь ты уже непобедим.

Л. К-Т.: – Я знаю Вас, Валерия, как одну из самых ярких и талантливых поэтесс русского мира. Ваша техника стихосложения филигранна и безупречна. Как сложилась Ваша творческая жизнь, как Вы пришли к такому высокому уровню мастерства, каким образом поэзия стала Вашей судьбой?

В. С.: – Видимо, всё было предопределено. Потому что специально я ничего не делала, я сразу родилась с этим набором генов и хромосом. С самого малюсенького малолетства я бормотала какие-то фразы и стишки, напевала песенки и мелодии. Лет в пять я уже сочиняла домашние спектакли в рифму и без, которые разыгрывала в одно лицо: автор, актёр и зрительный зал, три в одном. Помню, один спектакль был комедийный о домогательствах девушки к молодому человеку (именно так, а не наоборот, в том и юмор!): она, сидя на скамеечке, всё время пыталась призадрать юбочку повыше, парень же смущался, тянул край юбки вниз и стыдливо восклицал: «Как вы сидите?!» – «Ах, извините!» – тут же ответствовала ничуть не посрамлённая соблазнительница и вновь игриво оголяла коленки. Второй спектакль был без стихов, однако там присутствовала мистика. Сюжет такой: к матери, у которой сын служит в армии, приходит почтальонша. Мать кидается к гостье, с мольбой воздевает руки, и вдруг лицо почтальона начинает меняться, глаза западают, рот искажается, и постепенно она перевоплощается в саму Смерть. Между ними происходит крайне драматичный диалог, в ходе которого мать понимает, что сына больше нет. Я попеременно изображала и того, и другого персонажа, и слёзы, когда передавала эмоции матери, заливали моё лицо. Но уточню: я никогда не мечтала быть актрисой, как многие девочки, – полагая, что это слишком зависимая профессия, где всё решает режиссёр. Меня увлекало именно написание сценария, работа над текстами и сюжетом. В начальных классах параллельно писала басни, рассказы, стихи… В десять лет написала рассказ «Тополя» о смерти маленькой девочки – повествование велось от лица её мамы. Думаю, трагедия, тема смерти влекли меня как нечто непознанное, хотелось заглянуть за границы видимого, понять устройство человеческой психики… В десять же лет написала и первую свою песню. В двенадцать была готова повесть о дружбе, которую сначала хотела назвать «На пороге юности», но оказалось, что такое название уже существует. Огорчилась, потому что герой повести восклицал в конце:

Не боюсь никаких я трудностей,
Что готовит жизнь для меня!
Мы стоим на пороге юности,
Мы стоим на пороге дня.

Повесть зачитали старшеклассники в воркутинской школе, и она попала ко мне обратно уже в перепечатанном виде, с кучей ошибок. Рукопись же вернуть мне так и не удалось.
Творчество было моей ежеминутной потребностью, поэтому мне не пришлось ничего выбирать. Хотя в течение определённого периода жизни я полагала, что стану профессиональной пианисткой, однако литература в конце концов взяла верх, и это было настолько властно, что я подчинилась.
Конечно, моё мастерство росло, ведь я отдавала писанию всё свободное время, прихватывая значительную часть и от ночного сна. Так и привыкла жить, не досыпая – иначе просто не успевала бы воплотить все свои задумки. Помимо оригинального творчества я ещё и устраивала себе самой многочисленные мастер-классы – писала подражания и пародии, овладевала различными стилями. Я делала это неосознанно, мне просто нравилось пробовать себя в разных жанрах, нравилось заниматься литературным творчеством. Это происходило ещё совершенно безотчётно, но крайне продуктивно и насыщенно. Так, я писала пародии на ростовского поэта Даниила Долинского, стихи которого попались мне под руку в журнале «Юность», и стилизацию под романы Золя – у нас дома было полное собрание сочинений французского классика, потом увлеклась Маяковским и настрочила целую тетрадь а-ля трибун революции. Помню кусочек:

Что вы, дамочка,
               какие слёзы?
Не слёзы,
       дамочка, –
                таю!
Или
   стал
      корой
           берёзы,
Берёзовый сок
           пускаю.

Таким образом, как я теперь это понимаю, я оттачивала технику, искала свой голос, пробуя себя в самых разных стилях и жанрах. Даже не ведая, что в игровой форме (а для меня это в детстве было просто развлечение, как у кого-то куклы или машинки!) накапливала необходимый писательский опыт и багаж. Поэтому само собой разумеется, что сочинения в школе писала только на пятёрки, хотя круглой отличницей никогда не была. А школьные сочинения обычно писала так: одно для себя, сразу в чистовик, и ещё два – для подружки и какого-нибудь классного балбеса в их же стиле. Писала я быстро, соблюдая конспирацию, и даже допускала некоторое количество ошибок, иначе учительница просто не поверила бы, что это они писали сами. Друзья успевали переписать мои тексты в тетрадки, и в результате выходило три пятёрки – у меня и у них. И ни разу никто не заподозрил подлог! Чем я была весьма довольна, ибо стилизация удалась на славу.

Мне иногда было непросто со сверстниками, ведь они, к моему огорчению и удивлению, не думали над многими вопросами, которыми я постоянно задавалась. Возможно, им тоже было со мной нелегко, но в целом я пользовалась уважением ровесников, особенно за способность часами пересказывать прочитанные книги. В детстве я часто лежала в больницах, и там это моё умение пригодилось стопроцентно: перед сном я вроде Шехерезады рассказывала очередную историю, останавливала её на самом интересном месте, и весь следующий день соседки по палате с нетерпением ждали наступления очередного вечернего сеанса. Кстати, в больницах я разыгрывала и кукольные спектакли, а ребята мне помогали. А чего время зря терять!

Так получилось, что все эти первые литературные опыты я никому не показывала. Не то что это не было никому из взрослых нужно, но просто я сама никого не грузила своими увлечениями и проблемами, да к тому же я сама себе была строгим судьёй и долгое время не была собой довольна. Мне не нравились мои пробные вирши, всё получалось не так, как я чувствовала, и, главное, не так, как у классиков, а хуже я не хотела – меня устроил бы только самый высокий уровень. Так что одно время я даже думала, что, возможно, стану прозаиком. В соседнем подъезде жила девочка Ира, мама которой, Алла Нечаева, училась в Литературном институте – впоследствии она стала известным писателем-краеведом в Рязани. Мы дружили и с девочкой, и с её мамой, они были чудесными и гостеприимными, и однажды, когда мне было лет пятнадцать, Алла Михайловна взяла мои рассказы и отвезла их в Москву, показать на курсе и в деканате. Вернулась она очень воодушевлённой, обняла меня и сказала, что всем понравилась моя проза, и они зовут меня в Литинститут, как только я окончу музыкальное училище. «Наша, наша девочка, – сказали они дружно, – талант!» Помню, какая это была радость для меня. Однако до решения поступать в Литературный было ещё очень и очень далеко. В Литературный уже в начале 90-х меня уговорил подать документы Роман Дмитриевич Юнитер, журналист, умница, друг нашей семьи.

Первые свои стихи, которые я сама достаточно высоко оценила, я собрала в отдельную тетрадку. Их было одиннадцать. И я показала их нашей учительнице литературы, Людмиле Владимировне Бурьяк (светлая ей память, её давно уже нет на свете!). Она вернула мне их со словами, что ничего не понимает в стихосложении и ей, к сожалению, нечему меня научить, но в том, что это не просто стишки, каких ей немало приходится читать в тетрадках учеников, она уверена твёрдо. «Это настоящая поэзия, моя девочка, – сказала она. – И тебе нужна помощь и оценка мастера».
Моя подруга, Оксаночка Пустовойт, посоветовала мне ставить под стихами даты. «Так делал Блок», – уверенно заявила она, и я повиновалась. После этого, упорядоченные и приведённые к определённой системе, стихи пошли неостановимо.

Л. К-Т.: – У Вас довольно длительный творческий путь. Могли бы Вы разделить его на какие-либо значимые периоды и дать им определённые характеристики?

В. С.: – Пожалуй, я бы разделила своё творчество на два основных периода. Первый – это два десятилетия с 84-го по 2006 год, так называемая ранняя лирика, предполагающая наработку собственного почерка и голоса. Это период наибольших технических экспериментов в поэзии и поиска своих форм и жанров. Вообще это было очень творчески плодотворное время, время молодых и дерзких исканий, сопровождающихся острыми приступами неверия в себя и такими же безумными приливами эйфории, когда всё кажется по плечу и сам чёрт не брат. Затем произошли трагические события в моей жизни, наслоившиеся одно на другое – это и семейные наши утраты (за одно десятилетие мы с мамой практически потеряли всю нашу семью), уход из жизни старшего брата, гибель мужа, смерть друга, Романа Юпитера, который знал, наверное, все мои стихи наизусть и вообще был мне как отец… Добавилось страшное разочарование в людях из-за предательства тех, кого я считала друзьями – я прежде всего имею в виду воркутинское литературное объединение, которым я долгое время руководила, и крайне непорядочное поведение некоторых его участников по отношению ко мне: они практически стали моими врагами, готовыми и сегодня порочить моё имя, порой опираясь на самую гнусную и беспардонную ложь. Да и другие «братья по цеху» старались укусить, лягнуть, отодвинуть от премий… Не хочется уже всё это вспоминать, это было больно. Я тогда была потрясена человеческой низостью и неблагодарностью, не выдержала ударов судьбы и, к сожалению, впала в длительную депрессию. Правда, был человек, который всегда очень верил и в меня, и в мою звезду, искренне любил мои стихи – это потрясающая личность, необыкновенный Николай Николаевич Герасимов, геолог, поэт, министр промышленности Республики Коми, спонсор первой моей серьёзной книги «Сквозь жернова времён», вышедшей в 1999 году (до этого были две маленькие книжки, сделанные на ризографе добрейшим Владом Можайкиным, сыктывкарским бардом). Но Коля Герасимов жил уже в Сыктывкаре, хотя всё равно поддерживал меня, и мы дружили до самого его безвременного ухода в 18-м году. Сейчас общаемся с его замечательной семьёй – женой Олей Беловой, младшим сыном Ильёй. Прекрасные, одухотворённые, светлые душой люди! Спасибо, что они есть в моей жизни.

А тогда… Последовало десятилетие ухода от ежедневного поэтического труда: в этот немаленький отрезок времени я переехала из Воркуты в Ростов-на-Дону, потеряла понимание, что и для кого писать, разуверилась в людях и собственном даре, почувствовала тщету всех своих надежд. Спасала работа: я упорно приобретала навыки литературного редактора, овладевала техникой работы за компьютером, становилась на крыло как издатель книг, а ещё писала много песен, освоила компьютерную программу «Финале», делала аранжировки для фортепиано – и так далее. А вообще жила как в тумане: без преувеличения – это были очень непростые времена. Добавились и болезни, пришлось пройти через множество тяжёлых операций. Стихи писались, но эпизодически. Честно говоря, на тот момент я думала, что поэтическое вдохновение в том объёме, к которому я привыкла, уже не вернётся. Враги, которых я прежде считала друзьями, торжествовали: «Салтанова исписалась!» (мне это напоминает хрестоматийное визгливое шакалье «Акела промахнулся!») Для них это были годы триумфа: наконец-то зеркальце не скажет, что есть кто-то румяней и белее!

Но и я, и они ошиблись. Неожиданно в моей жизни появились люди, изменившие мой настрой и придавшие мне сил. Это замечательная семья из Ярославля с дочерью-подростком. Мы познакомились в Крыму на керченском фестивале «Зов Нимфея», сблизились, я стала помогать одарённой девочке, поддерживать её. Сначала я с ней подружилась, а потом уже и с её родителями. Они поддержали меня морально, высоко оценили моё творчество, Андрей (так звали отца девочки, его не стало прошлым летом, о чём горюю), технически подкованный человек, начал учить меня, как пользоваться соцсетями. Говорил, что ничего талантливее моих стихов в современной поэзии не читал. Готов был слушать меня часами, постепенно растапливая все мои внутренние льды. Объяснял, что мне необходимо показывать свои стихи, выходить к людям, учиться всему новому, что предлагают современные коммуникации. Я как человек консервативный долго сопротивлялась, совершенно не понимая, зачем мне всё это надо. Однако Андрей победил, сопротивление было сломлено, и в 2018 году я сначала зарегистрировалась на сайте Стихи.ру, затем – ВКонтакте, а несколько позже и на Фейсбуке (правда, оттуда я ушла сразу после начала СВО). Так началась совершенно новая для меня жизнь. И стихи вернулись. Вернулись в меня, уже совсем другую, и сами они уже были другими. И таким образом в 18-м году начался второй период творчества – более зрелый, с более техничными и разноплановыми текстами, в которых, конечно, больше нет той пронзительной любовной лирики, но есть достаточно яркая лирика гражданская, духовная и философская. Что-то я сохранила из себя прежней – например, приверженность классическому стихосложению, искренность письма, верность собственным идеалам. А всё остальное уже диктует время, которое не стоит на месте. Как будет развиваться этот путь, загадывать не хочу – жизнь покажет.

Л. К-Т.: – Гражданская лирика, патриотические стихи. Мало кому удаётся в этих жанрах добиться настоящей поэзии. Чаще всего в таких жанрах у многих поэтов звучат фальшивые ноты и виден след конъюнктурности. Вот Вам удаётся избежать этого. Вы добиваетесь гармонии искренности, мастерства, правды, смысла и чувства. Как это получается у Вас и почему?

В. С.: – Спасибо большое за высокую оценку моего труда, мне это дорого! Что тут скажешь? Есть ли какой-то рецепт хорошей патриотики? Ну разве что в самых общих чертах. Прежде всего, я была абсолютно захвачена происходящим – в мире, на Украине, в России. То есть буквально есть и спать не могла, смотрела телевизор, читала репортажи, следила за боевыми действиями. Два первых года войны я почти не спала ночами, потому что каждую ночь записывала стихи, которые шли сплошным потоком. Меня просто накрывало, темы появлялись сами, их было много, они возникали вместе с ударами сердца… Ко мне как будто подключили какую-то электростанцию. Правда, нельзя забывать, что после первых выплесков эмоций стихи необходимо править, и порой править жёстко. Иногда от первоначального замысла вообще мало что остаётся. Но я в этом смысле к себе беспощадна. Потому что написанные в горячке стихи без включения внутреннего редактора невысоки в цене. Параллельно я ещё писала много публицистики на тему СВО – ко мне на страничку потянулись сотни людей, поначалу растерявшихся, испуганных, подавленных… И я тогда многих патриотически настроенных своих подписчиков объединила, мы вместе думали, вместе мужали, вместе проходили этапы нашего продвижения в зоне конфликта и этапы осознавания своего места в новом, меняющемся мире. Мне верили, у меня учились и энергетически, морально подпитывались. Это было приятно, но ещё больше – ответственно, ибо писатель – это не слава и не почести, а прежде всего ответственность за слово, ответственность перед читателями. Это потом уже я в соцсетях увидела немало клонов своих стихов, во всех вариантах их перепевов, а поначалу я практически одна подняла и наметила множество современных острых тем, которые теперь, как круги по воде, расходятся по соцсетям.
Наработкам мастерства помогло и писание стихов на заказ: когда-то в конце 90-х – начале нулевых, чтобы выжить (в частной газете, где я работала, зарплату не платили по полгода), я начала брать заказы у самых разных людей и организаций. Поначалу не хотела, было как-то неудобно, но ко мне охотно обращались, так как я была в городе человеком известным, с литературным авторитетом, и в конце концов я даже вошла во вкус. Опять-таки решая множество различных стилистических и эстетических задач – а приходилось писать и чествования глав концернов, и колыбельные малышам, и стихи для любимого, и семейные поздравляшки, – я незаметно для себя приобрела навыки техничного письма на любую тему. Что очень пригодилось мне в написании патриотических стихов, особенно – социальной публицистики.

Чтобы написать некоторые свои стихи об СВО, мне пришлось изучить немало материалов самой разной направленности – от топографических карт до географических названий и исторических фактов. В этом жанре не может быть никакой отсебятины и ошибок, автором всё должно быть тщательно проверено, чтобы не стать посмешищем и не занизить тему. Так, к примеру, писалось стихотворение «Певучая память эпох»:

Ты послушай, послушай – за эти слова
Мы обязаны скифам, и тюркам, и грекам:
Как же память медвяная предков права,
Все созвучья и смыслы собрав по сусекам!

Доброполье, Харцызск, Виноградное, Бык,
Красногоровка, Райское, Береговое –
Сам собой набирается неги язык,
Создавая и пестуя слово живое!

Очеретино, Ракша, Весна, Благодать,
Святогоровка, Мирное, Зайцево, Яма:
Произнёс – и до счастья рукою подать,
И парит многомерно души голограмма...

Волчий Яр и Коровий, Рубцы, Редкодуб,
И Долина Зелёная рядом с Заречным:
Только скажешь – и тотчас движения губ
Призывают быть искренним и человечным!

Город Счастье как символ свободной земли,
Старый Крым, Мелитополь, Донецк, Волноваха
В сердце русское с отчею кровью вошли
Необузданной волей степного размаха!

Тихо Камышеватое спит в камышах,
И Разбойничий лес нежит всплески и вздохи,
И в Зелёном Яру тонет в зелени шаг –
Здесь великой палитрой смешались эпохи.

Шёпот волн городищевского ковыля,
Красногоровских далей щедроты и сини –
От античности память ведём, не с нуля! –
Это русская наша от веку земля,
И стоять ей вовеки, и зваться Россией.

Ещё крайне важно, чтобы стихи были самобытны – как бы ни был остр поднятый вопрос, но перепев чужих образов и приёмов не выдвинет текст на высокие позиции. Вообще петь с чужого голоса не стоит, хоть очень многие сегодня закрывают на это глаза – и писатели, и редакторы. К большому моему сожалению и огорчению.

Но главное, наверное, всё-таки в том, что без настоящей боли не будет и настоящей гражданской лирики – будут лозунги, будут образы, сюжеты, но нерва, тока, ожога не получится. А во мне, когда на нас обрушился коллективный Запад, так болела Россия, что иногда думала, сердце не выдержит. Как я сказала когда-то в одном стихотворении: «Мне русское – всего больней». Мне казалось, что я сама – поле боя, я сама падаю и умираю там, я сама страдаю в этих страшных мариупольских подвалах («Там, в мариупольском подвале, // И я, распятая, лежу»! Потому и написала такие болевые стихи – «В мариупольском подвале», «Летят самолёты», «На границе» и другие. И вырвалось как-то в одном из стихотворений: «И проходит сквозь меня эта линия огня». И это не декларация – это то, что я на самом деле чувствовала. Забавно, кстати, слышать утверждения, что писать о войне может только тот, кто воевал, кто бывает на линии фронта. Нет и ещё раз нет: без литературного таланта все эмоции и опыт – пустой звук! И, кстати, сегодня набирают обороты стихи воинов и даже их жён, считающих, что только у них есть моральное право говорить стихами о войне. Это совершенно неверный, крайне непрофессиональный и даже вредный подход. Безусловно, хорошему поэту не помешают поездки на фронт и общение с солдатами, но это не главное при создании художественного произведения. И вся эта военная любительщина в конечном итоге поляжет тоннами макулатуры, осядет мёртвым грузом на книжных полках как свидетельство непомерных человеческих амбиций. Увы.

За два с лишним года написалось такое количество стихов о войне, о русофобах, о провокациях Запада и внутренних врагах, в самых разных ракурсах и тематических ипостасях, что одну за другой я издала книги философской и гражданской лирики «Вровень с Россией» и «Время правды», которые были отправлены на фронт и в библиотеки Донбасса. Это был мой посильный вклад в дело победы (помимо небольшой волонтёрской работы, которую я осуществляю, помогая закупать провизию для отправки супов-каш нашим воинам). Кончилось, правда, тем, что довела себя до нервного истощения, началась жёсткая бессонница, вегетативные проблемы, вследствие чего пришлось насильственно взять себя под узду, сбавить обороты. Да и повторяться не хочется – в поэзии очень важно не перепевать самого себя, идти всё время вперёд, постоянно выдавать что-то новое, неожиданное, свежее. Вот мне иногда говорят: «А вы раньше не так писали…» Конечно, не так! Хороша бы я была, если бы всю жизнь просидела на одном приёме, на одном способе выразительности! У меня и манера меняется, и слог. К тому же каждая тема, каждый сюжет требует своего подхода, своего стиля, архитектоники, ритма, звукописи – и так далее…
И всё же ничего не получится, если у тебя не болит, не печёт, не саднит, не ухает в груди. Если ты не захвачен стихом всецело. Поэт не имеет права беречь себя. Потому что писать нужно и можно только тогда, когда дышать больно. А иначе не получится ничего стоящего.
Да я иначе и не умею.

Л. К-Т.: – Два вопроса профессионала к профессионалу. Первый. Сюжетные стихи – это маленькие поэмы. Это очень сложное направление поэзии. Есть ли у Вас сюжетные стихи и поэмы? Такие формы весьма привлекательны для читателей и очень значимы для любого поэта. Второй вопрос. Работаете ли Вы над разнообразием поэтики в своих стихах? Например, в таких компонентах техники стихосложения, как ритмика, строфика, фоника.

В. С.: – Относительно сюжетных стихов и тем более поэм – нет, это не мой стиль и подход. Я всегда считала и считаю, что заниматься нужно только тем, что хорошо получается. Мне же обычно лучше всего удавались более краткие формы поэтического высказывания, причём иногда достаточно было двух строф, чтобы выразить желаемое. Сюжетные стихи требуют более пространного построения, а я обычно немногословна. И ещё в моей стилистике часто присутствует не законченная картинка, а только штрихи, настроение, отзвук чувства, тень от пережитого, послевкусие, обобщённый концентрат… Хорошо это подметил Вячеслав Лютый, кажется, заглянув в самую суть моей художественной манеры: «Биографические вехи очень условно присутствуют в её исповедальной лирике, где нет осязаемости событий и поступков и обозначены только смысл и психология произошедшего». Точнее не скажешь! Вообще всегда считала себя мастером кратких форм, но вот гражданская тематика подвигла меня к написанию более протяжённых вещей. Как знать, может быть, так дойду и до поэм? Шучу, конечно… Думаю, что это всё-таки не моё, а писать, потому что «так надо» или «это кому-то нравится» – не в моих правилах.

Что касается разнообразия поэтики, то безусловно в этом направлении работа идёт постоянная. Как я уже говорила, самое экспериментаторское время было у меня в 90-е, когда училась в Литинституте. Замахивалась на многое: верлибры, белые стихи, логаэды, дольники, восьмистрофику, шестисрофику, длинную строку под Левитанского, лесенки под Маяковского – и так далее, вплоть до собственных изобретений. Надо сказать, что у меня большое ритмическое разнообразие в стихах, богатый диапазон размеров – скорее всего, благодаря музыкальному слуху. Во всяком случае, когда я сдавала экзамен по стихосложению нашему профессору лингвистики Александру Ивановичу Горшкову, оказалось, что в моих стихах есть практически все основные приёмы и размеры, какие только были известны науке на тот момент.

И сейчас у меня нередко появляются стихи, выбивающиеся из стандартных ямбов-хореев. Но я скажу так: если раньше я искала разную форму, пробовала её на зубок, демонстрировала, что я умею и так, и эдак, то теперь, и давно уже, для меня технические приёмы не самоцель. Важно, чтобы была гармония между замыслом и воплощением, между внешним и внутренним. У меня стихи часто бывают довольно лаконичными по содержанию – а такая начинка требует лаконичной же обёртки. Поэтому я люблю короткую строку, например – в которой, кстати, не так легко работать, как кажется на первый взгляд. Но и длинная строка мне мила, певучая, особенно в трёхдольниках, она даёт богатейшие возможности! Главное, воды туда не налить, всё тщательно отжать, чтобы не только слова – буквы ни одной лишней не болталось. Важно вот что понимать: нельзя брать размеры произвольно, загонять в них сюжеты и думать, что это стихи. Здесь выходит на первый план Её Величество авторская чуйка, без неё никак. А попросту – художественное, творческое авторское чутьё. Поэтому нельзя, например, к классическому, строгому, ёмкому содержанию присобачить вдруг пёструю и расшатанную архитектонику. Это будет мертворождённое построение с кучей лишних слов. Или сложный по мысли, метафоричный текст пытаться загнать в пушкинский ямб – сдержанная форма кастрирует и перечеркнёт и всю красоту задумки. Может быть, поэтому я никогда не увлекалась сонетами – это прокрустово ложе, мешающее моей свободе и вгоняющее мои выразительные средства в определённую степень схематичности. То есть при жонглировании техническими приёмами существует опасность, что поиски формы могут выродиться в формализм, а это – смерть поэзии, смерть художественности. Поэтому я ещё раз повторю: я всегда стараюсь идти от самого стиха, от мысли, от темы, от первых звуков, которые пришли. Они задают тон всему остальному, дальше я уже подстраиваюсь под то, что начинает вырисовываться, чутко прислушиваюсь к тому, чего хочет сам текст, куда его ведёт. Я не рублю по живому, не ломаю через колено свои стихи – они растут у меня естественно, как трава или деревья, вызревают, приобретают определённую текстуру и звук, и порой я сама до конца не знаю, что же это будет. Как мать не вполне понимает, каким родится её ребёнок, так и я не могу видеть результат, пока он сам ещё не оформится и не созреет. Правда, благодаря опыту это иногда довольно быстро происходит, но вообще когда как. Бывает, что бьёшься над одним словом с неделю, а то и дольше. Я и к рифме так же отношусь: интересная, новая, яркая рифма это здорово, но не самоцель, поэтому иногда люблю найти и такую, но не чураюсь и простых, и даже откровенно избитых вроде «кровь – любовь». Главное же, чтобы были выполнены поставленные задачи, чтобы случилось то, чего я жду от этого стихотворения. И когда моему внутреннему редактору больше нечего сказать, я как художник оглядываю полотно и говорю: да, теперь всё. Это оно. Это очень трепетное чувство, кстати – когда ты понимаешь: получилось, эх, удалось что-то такое выразить, чего никак прежде не мог ухватить!
А примеры не привожу – их слишком много, тут, чтобы разобраться, нужно просто читать мои стихи.

Л. К-Т.: – Валерия, Вы целиком погружены в литературу. Это и стихи, и литературная критика, и многочисленные статьи о творчестве других поэтов, и литературоведческие очерки, и рецензии на книги, и многое-многое иное… Ваша работоспособность поражает. Как Вы можете это объяснить?

В. С.: – Вы знаете, Лео, удивительно, но только сейчас я смогла полностью отдаться любимому делу. Конечно, я служила поэзии всегда, сколько себя помню, но мне приходилось урывать на дело всей моей жизни время и силы, словно это хобби. А зарабатывала деньги на хлеб насущный я учительским трудом, библиотечным, корректорским и редакторским. И очень часто работу было ой как непросто совместить с литературной деятельностью – обычно за счёт сна, выходных, личной жизни и собственного здоровья. Вообще остаться верной своему призванию – это почти подвиг, ведь пришлось отказаться от очень многого, запретить себе многое ради главного. Помню, Сергей Есин, ректор Литинститута, когда я поступала, сказал нам, абитуре: «Я вами горжусь, ребята, ведь вы выбрали путь нищеты во имя служения Слову». Это был 1993 год, о котором я писала:

Девяносто третий год,
Девяносто страшный.
День грядущий нас зовёт,
Держит – день вчерашний.
И рецептов не даёт,
Как душе стать чище,
Девяносто пьяный год,
Девяносто нищий.
Мы опять у той двери,
Из которой вышли.
Вновь за нас решит жюри,
Кто в забеге лишний.
Бог визитками набьёт
Чёрные конверты.
Почтальоном у ворот –
Девяносто смертный.

И это была правда. Скажу сразу: я ни о чём не жалею. Разве что о том, что слишком много своего времени тратила на тех людей, которые оказались недостойны моей поддержки, ответили чёрной неблагодарностью. Впрочем, разве угадаешь заранее? У меня в молодости была большая потребность в литературной среде, и я её в Воркуте усиленно создавала, впрягаясь абсолютно во всё – редактуру, ответы на читательские письма, работу с начинающими авторами, жюрение в конкурсах, подготовку литературных вечеров, написание сценариев для творческих выступлений, подготовку литературной страницы в газете – и ещё многое, многое другое. И всё это я делала бесплатно, я даже руководителем лито была на общественных началах! Материально мне жилось непросто, но я никогда не требовала вознаграждения – наверное, потому что главной наградой для меня была возможность заниматься любимым делом. Глаза счастливых зрителей, читательская любовь, высокий уровень нашего литературного объединения, яркая литературная жизнь маленького шахтёрского города, и всё это во многом благодаря моим стараниям, моему неустанному труду – вот что было для меня в приоритете.
Немало времени ушло и на построение семейной жизни, которая всё равно не сложилась, несмотря на все мои титанические усилия. Три попытки брака оказались, увы, истинным браком. И мысленно возвращаясь в те годы, я понимаю, сколько собственных возможностей как поэт и композитор упустила тогда, сколько личных шансов проморгала, радея за других, бесконечно отдавая, делясь, обучая и продвигая.

С другой стороны, я даже благодарна и моим недругам, и моим нерадивым мужьям… Ведь пусть не сразу, но я научилась ценить себя, своё время и добрую волю. Зато теперь я окружена единомышленниками, которые лишены склонности к мелочным интригам и зависти, дорожат искренним отношением, умеют отвечать добром на добро. Все они талантливы, все индивидуальности, все настоящие друзья. И я не боюсь ни удара под дых, ни сплетен за спиной, потому что самодостаточным личностям это ни к чему. И сейчас, когда жизни, как ни крути, остаётся всё меньше, хочется ещё многое успеть. Задумок громадьё, связанных и с литературной критикой, и со стихами, и с песнями, и с изданием своих книг. Обо всём говорить не буду, но вот Вам объяснение моей высокой работоспособности: я теперь все свои силы направляю в одну сторону. И это даёт результат. Так что просто пожелайте мне удачи…

Л. К-Т.: – Конечно: удачи! И я знаю, Валерия, что Вы внимательно следите за состоянием современной русской литературы. Здесь идут самые разные процессы: и позитивные, и негативные. Как Вы прокомментируете происходящее сегодня в изящной словесности нашего общества?

В. С.: – Отвечу кратко, потому что боюсь, что потом меня будет не остановить. Меня очень тревожит состояние нашей современной литературы и те тенденции, которые наметились уже вполне очевидно. Если тезисно, то это несколько негативных моментов. Первое: отсутствие честной, неангажированной критики. Я сама занимаюсь литературной критикой и вижу, что в обществе утеряны даже сами навыки взаимосвязей критики и художественного произведения, критики и автора. Отвыкли, везде царит вседозволенность, в литературе масса любителей и графоманствующих, очень активных масс из представителей самых разных профессий. Второе: неконтролируемый поток сетевой писанины, мутный и часто малограмотный, начинает деятельно встраиваться в профессиональную литературную среду, и небезуспешно. Третье: мы почти утратили честную редакторскую школу, наши толстые журналы публикуют модных авторов, которые переходят, как вымпелы, из издания в издание, и которых читать порой без слёз невозможно. Уровень старых и уважаемых журналов упал, и это общая тенденция, так что конкретно кого-то называть бесполезно. Легче было бы назвать журналы, которых этот процесс не коснулся. В основном это молодые издания, которые ещё хотят показать уровень, которых заботит престиж. Многих же «стариков» уровень литературы сегодня волнует гораздо меньше, нежели связи и дружеская порука. Четвёртое: литературные конкурсы и фестивали, особенно те, где замешаны гранты и премии, зачастую проходят в закрытом режиме, а победители в них явно заранее определены. О многих подобных конкурсах широко не сообщается, и получается, что в них участвуют определённые писательские группы, из числа которых из года в год и формируются все лауреаты. Это какая-то круговая порука – остаётся только за голову хвататься. Пятое, шестое и седьмое: нет должного внимания к авторам с периферии, к талантливым людям, к ярким явлениям. А они есть, и их немало. Но зачастую они скромны, они безденежны, они неумелы в обращении с компьютером и они беспомощны, как дети, в вопросах самопродвижения. Они талантливые писатели, но не менеджеры, не пиарщики и не продюсеры. И до них сегодня никому ровным счётом нет никакого дела. Ценятся денежные, бойкие, мобильные, тусовочные, всегда готовые проголосовать, за кого скажут, и затоптать, на кого кивнут. То, что они чаще всего лишены литературного дара, никого вообще не беспокоит. А зачем? По этому поводу год назад написала горькое стихотворение «Поэту из глубинки России»:

Он тяжёлый в общенье и в жизни отведал такого,
Отчего от людей перебрался подальше в леса...
Только образов бусинки нижет и пестует слово,
Только пьёт из ручья и приветствует птиц голоса.

Он не ищет друзей, и ему ни к чему перекличка
В соцсетях по ранжиру, и табель о рангах смешон.
Только на руку сядет доверчиво утром синичка
И рассвета запрыгнут лучи, щекоча, в капюшон.

Что поделаешь, если всё резче –
                до слёз достоверно! –
Между каменным лесом и миром природы контраст.
Может, он чересчур нелюдим,
                может, замкнут чрезмерно,
Но зато никогда не растопчет мечту, не предаст.

Хрустнет ветка – а он повторит, пропоёт и запишет
Каждый шорох и отзвук носящихся в воздухе нот...
Потому-то легко переводит, как слышит и дышит,
Со звериного на человечий – и наоборот.

Не привык фестивалить –
                привык к немудрящему делу,
Вот и премий не густо, и славой не обременён...
А стихи золотые, а строчек крылатые стрелы
Пусть хранятся в колчане бессмертья
                до лучших времён...

Есть и ещё неприятные моменты в современном литпроцессе: бездарная Z-поэзия, продвигаемая в мейнстрим, переобувшиеся на ходу либералы, которые работают патриотами и пишут плохо, но в струю, и многое ещё чего можно было бы назвать. В общем, очень неспокойно в датском королевстве, то бишь в отечественной литературе нынче. И вопросов пока больше, чем ответов.

Л. К-Т.: – Ваша работа в качестве Ответственного секретаря и Завотделом критики в литературном альманахе «Гражданинъ» имеет огромное признание читателей. А что для Вас лично значит такого рода деятельность?

В. С.: – Ответ практически готов – он заложен в предыдущем нашем блоке. Литературный альманах «Гражданинъ» под Вашим руководством привлёк меня как честное, патриотичное, профессиональное издание, где все члены коллектива, как в хорошей семье, смотрят в одну сторону. Здесь у меня появилась возможность воплотить то, о чём я всегда мечтала – а именно, показывать российскому читателю то лучшее, что создаётся сегодня в литературе, поддерживать талантливых писателей, давать им выход к их аудитории, а для читателя открывать новые имена, рассказывать о классиках, формировать хороший литературный вкус, делать экскурсы в историю, проводить литучёбу – то есть показывать литературный процесс в его истинном объёме, а не только то, что «партия велит». Что важно, здесь есть возможность осуществлять серьёзные, правдивые, профессиональные критические разборы. Без критики здоровый литпроцесс невозможен! Критика, грамотная, доброжелательная и конструктивная, помогает автору понять себя лучше, вовремя что-то исправить, откорректировать в своих поисках и блужданиях, а читателю – разобраться в сонме жанров, направлений, стилей и имён. А иначе будет то, что мы сегодня уже и наблюдаем, особенно в небольших наших городах и поселениях, где чаще всего заведующие ДК или библиотекари ничтоже сумняшеся определяют, кто писатель, а кто нет. И выходит, что часто библиотеки не с настоящими литераторами общаются, которые действительно создают что-то новое, злободневное и необходимое читателю, а привечают активных тётушек и мужичков-любителей, доморощенных пиитов, а бывает, и горе-прозаиков, перемалывающих в рифму и без сказанное до них. Бесконечные слюнявые панегирики России, природе, птичкам, солнышку и травке, дождику и луне, саду и цветочкам – это ужасно! И вот эти литературные активисты, эти Марьванны и Петровичи на полном серьёзе проводят встречи с читателями, поучают подрастающее поколение, вступают в какие-то дутые, несуществующие союзы, получают благодарности от городских и сельских властей за «личный вклад» и «многолетнее служение». Фантасмагория, да и только – всё с ног на голову!

К счастью, в нашем альманахе всё стоит твёрдо на своих ногах, и у нас уже сложился круг литературных критиков и литературоведов, которым можно доверять – это Ольга Флярковская, Елена Русанова, Влад Санье (Владимир Зангиев), Арсений Ксешинский, Юрий Бородин, Татьяна Рыжова, П. Фрагорийский, Владимир Селицкий, Ваша покорная слуга и другие. Постепенно мы расширяем связи, вовлекая в этот процесс значимых представителей пишущей России – таких, как Сергей Арутюнов, Светлана Скорик, Вячеслав Лютый, Елена Крюкова, Светлана Кошарная (Лана Яснова), Геннадий Рязанцев – да всех разве перечислишь! Каждый из них в силу своей эрудиции, образования, опыта, вкуса, таланта привносит в обозрение произведений литературы что-то своё, свой ракурс и интонацию, свои знания и культуру – и таким образом мы получаем более полную и объективную картину современного литературного процесса. И никаких протекций, никакого взаимного опыления – только талант и вклад в русскую литературу имеют значение, только высокое горение души.
Для меня большая честь оказаться в нашем литературном альманахе, тем более в столь сложное, грозовое для России время. Уверена: вместе мы горы свернём!

Л. К-Т.: – Валерия, у Вас много читателей, товарищей по творчеству, поклонников Вашего таланта, среди которых нахожусь и я. В конце интервью мы ждём от Вас важных слов. Опираясь на наш исторический опыт и учитывая драматичность настоящих событий, что будет дальше и каким Вы видите будущее нашей страны?

В. С.: – Благодарю Вас за такое подробное, сложное интервью, ради которого мне пришлось многое переосмыслить и вспомнить. Мы действительно живём в драматичное, а ещё крайне нестабильное, изменчивое время, поэтому практически невозможно что-то прогнозировать и предсказывать – да это и не имеет смысла. Но я могу сказать, что бы мне хотелось видеть в России будущего. Считаю, что у нас сегодня есть всё для того, чтобы Россия стала по-настоящему сильной, процветающей и независимой страной, опирающейся на собственные многовековые традиции. Страной самой красивой музыки, высочайшей культуры, самой прекрасной поэзии, немыслимых научных, спортивных и художественных достижений и богатейшего языка. Страной православных, семейных и глубоко гуманных ценностей. Несмотря на все потери, санкции и информационную бойню мы сегодня видим, как сплотились наши люди, как снова оказывается в чести дружба и крепкое надёжное плечо – наша соборность, делающая нас несокрушимыми, как поднимается наше многонациональное братство, как растёт народное самосознание, как крепчает наша уверенность в победе и собственной правоте. И хотя далеко не всё зависит от нашего желания и даже усердия, что-то мы всё-таки можем. И должны. Главное – оставаться верными себе, не трусить, учиться ждать и терпеть, никогда не сдаваться, мечтать, честно работать, верить в лучшее и всеми силами помогать фронту.
И с нами Бог, а это значит, что дела наши и помыслы освящены Его святым знамением. Впрочем, я ещё в октябре 22-го написала нечто вроде манифеста – «Русские непобедимы!»:

Я знаю, хоть бдите, хоть спите –
А видите только одно:
Россию без русских хотите...
Замыслили это давно –
Расхитить, разрушить, разграбить,
Пустить наши недра в распыл,
Традиций родник испохабить,
Чтоб корни Иван позабыл,
Чтоб вывести новых иванов –
Без серого чтоб вещества:
Бездушных, не строящих планов,
Не помнящих вовсе родства.
Чтоб властвовать в мире, готовы
На подлость любую и ложь:
Заради духовной половы
Всех русских – на плаху! под нож!
Погоните их, как баранов,
Утративших сан «человек»,
Родство позабывших иванов,
Служить, пресмыкаясь вовек.
А после усадки, утруски
И вовсе на русских забить...
Хотите Россию без русских?
России без русских не быть!
Пропашем мы вас и прополем,
Как тот в сорняках огород,
Но в пыль превратить не позволим
Былинный славянский народ.
Правителей ваших – на мыло,
Чьи руки по локоть в крови!
Великая русская сила –
В огне православной любви.
Пожалованы во спасенье
От щедрых небесных даров
Христово для нас Воскресенье
И Девы Марии Покров.
Любовь и бессмертье едины,
И пламя свечи не трещит,
И русские непобедимы
Под этой защитой защит!