Фламенко

"...даже если я танцую на другом конце Света,
я танцую для тебя..."

1.Был вечер. Он уже дрожал,
шатался и искал опоры,
как будто бы точил кинжал
и метил в сердце байлаоров.
Спиной искал дверной косяк,
чтоб отдышаться и не кончиться.
Там танцевали, но не так.
Там танцевали. Вечер корчился,
мотал косматой головой,
кидался на танцоров тенями.
И ,наконец, полуживой
забился в угол под ступенями.
И там нашли, и свет в глаза,
пытали острыми кометами,
его опять тащили в зал,
и слух кололи кастаньетами.
Сападеато, стон досок,
мотивы с порванными звуками,
Стучал каблук, скользил носок,
и танец становился мукою.
Кто ликовал! Кто умирал,
Кто бил огнями в зал прицельными.
И зал от счастья ликовал!
Там танцевали - их оценивали.
Красивых, гибких, молодых,
Холодных, как вода, кипящих,
Маститых, простеньких, худых,
замысловатых, настоящих.
И Музы с гребнями в волнах
волос холеных, павших тайнами,
купали зал в полутонах
букета огненной касальи. И
в этой битве нерв тугой
под сердцем бил крылами птичьими.
Одна менялась за другой,
и зал не замечал различия.

2. На сцене стул. И токаор-
цыган в потрепанном чалеко.
Как выковавший меч Азор,
своей жены коснулся деки.
Неспешно проводя рукой
по нежной коже обечайки,
посеял в струнах непокой...
и вдруг заставил крикнуть чайкой.
И, с криком слившись всей душой,
дал голос ей, заставил жить ее.
Как будто бы вином - собой-
поил и требовал соития..
А голос, плавкий и тугой,
ей в сердце лился жгучим оловом.
Гитара вторила мольбой,
стонала арфою Эоловой.
И  в вязкой гулкой немоте
зал, находясь в оцепенении,
следил за пальцами, как те
ее крушат сопротивление.
Вдруг, тишиной весь мир накрыв,
дал стать для зрителей замеченной:
на сцене, руки заломив,
стояла пожилая женщина.......

3.Старуха. За спиной, как скорбь,
струилась шаль потоком рдеющим,
от глаз чужих сокрыв собой
лавину страсти нестареющей.
Она прогнулась, не спеша
дать жизнь застывшему движению.
Но тенью выросла душа,
и кинулась вперед к сближению.
Она искала и звала,
вздымала руки от отчаянья:
то замирала и  ждала,
гитары слушая стенания.
И вечер вздрогнул и восстал-
Узнав ее дыханье близкое.
Он ждал ее, он призывал,
выглядывал, молил, выискивал...
Две встречные волны сошлись
в своем безумии порочном,
и сотни жал в сердца впились
жужжащих, жалящих и точных.
Старуха била каблуком
быстрей, быстрей, как одичалая!!
Лишь токаору был знаком
обряд их горького венчания.
Грудь разрывало от тоски-
взмывали руки ввысь в агонии.
Стучали бешено в виски
видения фантасмагории.
И милого звала, звала.
И милый отвечал призывами.
Не танцевала — яд пила,
до жадности нетерпеливая.
Вилась оборванной струной,
Влачила крылья птицей раненой,
И остро, колко, как иглой,
стучала ритм взрывной и пламенный.
И , выбив из-под  юных ног,
опору спеси и решимости,
Дуэндэ — танца дух и Бог,
поил цыганку одержимостью.
Невинность девичью дразня
порочно-сладким предвкушением,
до исступленья доводя,
кровь отравляя искушением.
Он прыскал в зал своим огнем,
вдохнув в  Кармен былую грацию.
Пел песнь всех песней и  времен,
мир превращая в декорации.