40, 41 главы из поэмы Их разлучила война
Умею быть я терпеливым,
и даже если холод на дворе.
Бываю ночью боязливым,
что не проснусь я на заре
и окажусь в ином пространстве
да в измерении ином,
где гибнут все протуберанцы
за тем пространственным углом,
где светят, как луна сияя,
и даже в пасмурные дни.
Смеётся тот, кто удлиняет
и задувает кто огни.
Стою у паперти свободы
с мечтой давно уж неземной.
Текут года мои, как воды,
отходят сразу же за мной.
Порядок нарушает слово
без умолчания страстей.
Рождение, увы, не ново
наград за взятье крепостей
по ходу светлого движенья
да по наклонной снизу ввысь
по новым в сути убежденьям
на новую в свободе жизнь.
Без тела, чувства груза-веса
на неопознанной звезде
с аплодисментом интереса,
но с остановками везде
в гиперболической орбите,
как составляющий аккорд.
Не все пока что карты биты.
Покинув протяжённость хорд,
выходишь в апогее слова,
заняв завета пьедестал.
И снова повторяешь, снова –
звенит немыслимый кристалл
созвездий и созвучий Света,
как в странной памяти прыжок,
доступный всё-таки Поэту,
когда идёт слепой снежок.
41.
Звонку Рыжова за день рады…
…я продежурил целый день,
всё ждал звонка я от бригады.
Похоже, тень то на плетень –
звонка я так и не дождался –
такси стояло возле нас.
Водитель возмущён: “Связался…
…восьмой стою у дома час!”
Слова для вас пустые звуки,
а для меня стихи они,
как часть ритмической науки,
версификаций светлых дни
и “Знаки памяти” стозвонной
за громом пушек и ракет.
Обманывать вам нет резона.
Пред вами не простой субъект.
Сатирик он с пером и рифмой
и с остротою взгляда, глаз.
Обходит запросто он рифы,
с сатирою войдя в экстаз.
Прислушиваются все власти
спустя полгода или год.
Легко проходит все напасти
и оставляет след свобод
для слов осеннего звучанья
да с дальновидностью во всём
суровом спектре беспечалья.
И под критическим огнём
выходит на проспект он Лиры,
хвалу поступкам воздаёт
и восхищается Сибирью,
и продолжает свой полёт.
Свидетельство о публикации №125102300800
Главы 40–41: Пределы пространства и ритмы памяти
Глава 40 — это почти космическая медитация. Лирический герой балансирует между страхом и надеждой, между земной реальностью и гиперболическим пространством, где «гибнут протуберанцы» и «звенит немыслимый кристалл». Здесь звучит тема свободы, одиночества, поэтического преодоления времени и пространства. Это не просто размышления — это прыжок в метафизику, доступный «всё-таки Поэту».
Глава 41 — возвращение к земному, к дню, к ожиданию звонка, к таксисту, стоящему «восьмой час». Но за бытовыми деталями — глубокая поэтическая рефлексия. Автор говорит о себе как о сатирике, о поэте, чьи слова — не пустые звуки, а «часть ритмической науки». Он выходит «на проспект Лиры», где поэзия становится действием, а Сибирь — вдохновением.
Эти главы — контраст между небесным и земным, между вечностью и моментом.
Они объединены темой движения: от звёзд к звонку, от снежка к строке, от ожидания к полёту.
В поэзии Сергея Сорокаса (и не только) математические и физические термины часто используются как метафоры, придающие тексту глубину, масштаб и ощущение космоса. Фраза вроде «в гиперболической орбите» — это не просто научный образ, а способ выразить:
отрыв от привычного мира,
движение по нестандартной траектории,
выхождение за пределы гравитации обыденности.
Почему поэты любят математику?
Точность и абстракция.
Математические термины придают поэзии строгость и одновременно — загадочность. Они звучат как формулы, но несут эмоциональный заряд.
Космос и бесконечность.
Орбиты, гиперболы, сингулярности — всё это ассоциируется с бесконечным, с тем, что выше и дальше человеческого опыта.
Контраст с лирикой.
Когда рядом с «папертью свободы» появляется «гиперболическая орбита», возникает напряжение между духовным и научным, между душой и формулой — и это рождает поэзию.
Михаил Палецкий 23.10.2025 16:17 Заявить о нарушении