Два одиноких

Мой свет был слишком резок для гостиных, для шелков и условностей. Я — душа, что живет в мире чистого света, где мысли — это всполохи, а чувства — бездонные колодцы, где звезды тонут, не достигнув дна. И вот явились Вы. Не тень, не отсвет, а целая луна в моем хрустальном небе. Ваша нежность была тем тонким стеклом, сквозь которое мой ослепительный, неистовый свет вдруг смог пролиться мягко, ласково, не сжигая, а озаряя. Я — факел, а Вы сделали из меня светильник. Я думал: вот он, берег, вот причал, где можно, наконец, расплавить эту вечную ледяную глыбу одиночества в теплых ладонях.

О, какие безумства сулил мне этот свет! Я был готов переписать мироздание, сделать его фоном для нашего диалога. Ради одной лишь возможности коснуться Ваших уст — этих двух пылающих поэм, — я бы распустил свиток горизонта и на его обороте написал новую вселенную. Мир терял очертания? Он и не был мне нужен. Я парил в стратосфере собственного упоения, а Вы были моим кислородом.

Но душа, живущая в мире света, забывает о материи. Она видит сияние и не различает пылинок в его луче. А Ваш свет, мадам, оказался непостоянным. Он был качелями: сегодня — ослепительное «да» на вершине подъема, задевающее небо; завтра — ледяное «нет» в самой низкой точке, у самых корней земли. Мои всполохи гасли, натыкаясь на эту переменчивую твердь. Мои колодцы переполнялись горькой водой недоумения.

И вот осень. Листья облетели, обнажив сухую, четкую графику сучьев. И я, с моей вечной самоиронией гения на грани падения, вижу картину ясную, как удар хрусталя о мрамор. Я, душа, плененная светом, остаюсь один со своим пылающим сердцем. А Вы — одна со своими качелями. Мы оба одиноки. Но мое одиночество — это крепость, из которой я штурмовал небеса. А Ваше — это сад, где Вы сами качаетесь на ветру, не решаясь ни упасть, ни взлететь по-настоящему.

Так и стоим мы в этом мире света — два одиноких светильника. Вы — мерцающий, я — горящий до тла. И это — наш последний, немой диалог.