Беневша 2

               
                2 глава

Пять лет минуло с тех пор, как они вбили первые колья в эту каменистую
землю. Все вокруг – склоненные под тяжестью невзгод крыши, поля, где
камня было больше, чем хлеба, да и сами их лица, изборожденные ветром
и заботами – все неумолимо указывало на тяжесть жизни. Хотя, как
говорили старожилы, трудолюбивому и в горах легко, но поговорка эта
казалась лишь эхом, затерявшимся в ущельях.
 Однажды случилось несчастье. Холодный ветер принес тревогу.
Волки загнали и растерзали лошадь. Сначала она, диким ржанием, бросилась
прочь в панике, оступилась на каменистой тропинке, и сломала ногу.
Беззащитную, ее быстро настигла серая стая….
 Наутро нашли лишь кровавые следы да клок темной шерсти, цеплявшийся за
колючие кусты. Теперь же, без верного помощника, каждое дело, каждая тропа
давалась с невероятным трудом. Пустота в загоне зияла, как выбитый зуб.
Там, где раньше слышалось теплое, доверчивое фырканье и стук копыт, теперь
звенела тишина.
 Нести бревно? Дойти до дальнего покоса? Спина горела огнем.
 А горы, прежде дававшие приют, теперь нависали каменными громадинами,
безжалостными и пустынными. Солнце, скользившее по ледяным пикам, казалось,
лишь подчеркивало их одиночество и беспомощность перед этой немой мощью.
Люди, конечно, помогали, но им самим трудно.
 Беда не приходит одна. В один день пришло известие, что Гафура убили –
говорят, кровники застали его в горах. И так жизнь была тяжела, а теперь
стала невыносимой. На поле работать буквально некому. Женщина не в силах
выполнять мужские обязанности. Кто будет хлеб сажать? Летом кое-как можно
прожить на подножном корму, но что делать зимой? Глотать ледяной ветер?
Снегом питаться? Родственников тоже нет, чтобы подставить плечо.
И год выдался неурожайным.  Посевы сгорели от засухи. Казалось, сама земля,
из которой они корни пустили, отвернулась от них.
 Мир сузился до размеров дымящейся печки в холодной сакле и бескрайнего,
враждебного поля. После вести о Гафуре время для Салимы превратилось в
тягучее, серое месиво. Каждое утро – надрывная борьба с собой: отлепить
веки, встать онемевшее тело двигаться. Поле… Оно лежало теперь как зияющая
рана, огромное и бесплодное. «Мужские обязанности» … Эти слова обжигали
ее изнутри. Не в силах? Значит, умрут. Она и маленький Мурад, чей сонный
взгляд еще искал отца, который пока не понимал, почему лицо бабушки в
слезах по ночам и почему отец не возвращается. Некому взвалить ярмо на
плечи, пахать, сеять… Некому быть каменной стеной. Летом еще можно
перебиваться. Мысли о ней, о пробирающем до костей ледяном ветре, воющем
в щелях, о звенящей пустоте котла, о тихом плаче Мурада сводили с ума.
 Она судорожно обняла Мурада, вжалась в его хрупкое тепло. Его неглубокое,
теплое дыхание – едва тлеющий уголек жизни.
 «Надо что-то делать, - сорвалось шепотом в его пахнущие молоком
волосы, - надо…».
 Но что? Мысль буксовала, увязая в трясине отчаяния. Ответа не было.
Только завывающий ветер метлой смерти гулял по мертвому полю.
 То, что чудом уцелело под палящим солнцем, было жалким, низкорослым –
не зерно, а слезы земли. Салима обмякла на пороге сакли, невидящим
взглядом глядя на стертые в пыль выжженные склоны гор. Руки, исчерченные
трещинами, бессильно лежали на коленях. Внутри пустота и горечь, холоднее
зимнего неба. Гафур… Его руки, широкие в жилах, сильные и умелые казалось
горы сдвинут. Теперь его не было. А с ним ушла сама почва под ногами,
опора мира.
«Кто будет хлеб сажать?»- этот вопрос долбил в висках, как глухой набат.
  Она попыталась вчера взять в руки мотыгу, тяжелую, как грех, чтобы хоть
немного взъерошить потрескавшуюся, как старая кожа, землю. К вечеру спина
ныла тупой, злой болью, руки сводило судорогой, а в глазах стояли слезы
бессилия и горького стыда. Не женское это дело. Но делать-то некому. 
Сейчас лето. Что делать зимой? Холодный ужас сжал горло. Салима украдкой
взглянула на запас – мешок с мукой, оставшийся с прошлого года, осталось
чуть-чуть на дне.
 Вокруг - глухое безмолвие. Соседи подкинуть горсть зерна, но этого мало,
всех затянула та же трясина. Самим тяжело. Ни кровного родни, кто бы без
вздоха подал кусок лепешки, обогрел взглядом, помог бы словом. Только горы,
безжалостные и вечные, да окаменевшая выжженная досуха земля. Беда, одна
беда кружит над головой, как голодный коршун.
 Бабушка Салима, как глава семьи на людях не показывала своих слез,
держалась, как могла. А что делать Патиме? Она привыкла все время исполнять
просьбы то мужа, то свекрови. Теперь и она не знала, что делать.
Бабушка мудрая, она что скажет, то и сделает. И при сыне нельзя показать
свою слабость. Но что делать, когда сын просит поесть. Как объяснить, что
есть нечего. Когда она от бессилья обнимала сына, то плакала бесшумно и
прятала слезы, но рубашка всегда была мокрая.