Александр Куприн

«Почти все мои сочинения – моя автобиография. Я иногда придумываю внешнюю фабулу, но канва, по которой я ткал, вся из кусков моей жизни.»
Александр Куприн.

«Желтков писал так:
«Я не виноват, Вера Николаевна, что Богу было угодно послать мне, как громадное счастье, любовь к Вам. Случилось так, что меня не интересует в жизни ничто: ни политика, ни наука, ни философия, ни забота о будущем счастье людей – для меня вся жизнь заключается только в Вас. Я теперь чувствую, что каким-то неудобным клином врезался в Вашу жизнь. Если можете, простите меня за это. Сегодня я уезжаю и никогда не вернусь, и ничто Вам обо мне не напомнит.
Я бесконечно благодарен Вам только за то, что Вы существуете. Я проверял себя – это не болезнь, не маниакальная идея – это любовь, которою Богу было угодно за что-то меня вознаградить.
Пусть я был смешон в Ваших глазах и в глазах Вашего брата, Николая Николаевича. Уходя, я в восторге говорю: «Да святится имя Твое».
Восемь лет тому назад я увидел вас в цирке в ложе, и тогда же в первую секунду я сказал себе: я ее люблю потому, что на свете нет ничего похожего на нее, нет ничего лучше, нет ни зверя, ни растения, ни звезды, ни человека прекраснее Вас и нежнее. В Вас как будто бы воплотилась вся красота земли…
Подумайте, что мне нужно было делать? Убежать в другой город? Все равно сердце было всегда около Вас, у Ваших ног, каждое мгновение дня заполнено Вами, мыслью о Вас, мечтами о Вас… сладким бредом. Я очень стыжусь и мысленно краснею за мой дурацкий браслет, – ну, что же? – ошибка. Воображаю, какое он впечатление произвел на Ваших гостей.
Через десять минут я уеду, я успею только наклеить марку и опустить письмо в почтовый ящик, чтобы не поручать этого никому другому. Вы это письмо сожгите. Я вот сейчас затопил печку и сжигаю все самое дорогое, что было у меня в жизни …
Я не знаю, как мне кончить письмо. От глубины души благодарю Вас за то, что Вы были моей единственной радостью в жизни, единственным утешением, единой мыслью. Дай Бог Вам счастья, и пусть ничто временное и житейское не тревожит Вашу прекрасную душу. Целую Ваши руки.
Г. С. Ж.»
Александр Куприн. «Гранатовый браслет»

Книжка Куприна попалась мне в зимнем лагере «Кочевник», год был 1971 или 1970. Мы жили в брусовом доме в лесу километрах в двадцати от 108 километра Минки, дальнюю комнату занимали девочки, а ближайшую к выходу – мужичьё. Читали мало, только на ночь, вот тогда я неспеша и как следует прочитал Гоголя и Куприна. Куприн мне очень понравился, особенно «Гранатовый браслет», «Олеся» и «Поединок». Тут странное дело: «Гранатовый браслет» не просто понравился мне или запомнился, ведь я тогда толком ничего не запомнил, что сестёр было две, что у мужа был товарищ, прокурор или помощник прокурора, я даже цвет гранатового браслета представлял себе как темно-зелёный, но главное я понял и прочувствовал, какая бывает любовь, полная самопожертвования и трагедии. Не особенно задумываясь почему и как, для себя я выделил Купринских женщин, и Анна была первая среди них, а Шурочка из «Поединка» - вторая. Но давайте вернемся к рассказу «Гранатовый браслет», а история в принципе очень простая: бедный чиновник с нелепой фамилией Желтков влюбился в замужнюю даму.
В день своих именин княгиня Вера Николаевна получила от Желткова в подарок золотой браслет с пятью крупными гранатами-кабошонами густо-красного цвета, окружающими зелёный камень — гранат редкого сорта. Будучи замужней женщиной, Вера посчитала себя не вправе получать какие-либо подарки от посторонних мужчин. В результате, он понял, что всё напрасно, и застрелился. Заплаканная княгиня поняла: «любовь, о которой мечтает каждая женщина, прошла мимо неё». Всё дело, конечно, как написано, или, если хотите, изложено. Классно изложено! Ведь, по сути, всё это чересчур романтично и надуманно, ан, вот и нет, всё в меру. В этом рассказе одна из главных тем Куприна: тема роковой любви. Женщины Куприна – чистые и добрые, как Вера и Олеся, склонные к состраданию, к поклонению, к терпению, эти женщины явно похожи на вторую жену Куприна, Елизавету. Другое дело Шурочка, героиня «Поединка», довольно-таки гнусное создание, в результате ее задумки погиб главный герой Куприна - Ромашов. Осталось у Ромашова «запах волос Шурочки, ее духов и прекрасного молодого тела.» Чёрт его знает, дело не в том, что этого за жизнь мало, дело в том, что это всё сделано прямым и наглым обманом.
     Несколько раз встречал, что «Поединок» - центральная вещь Куприна, наверное, так и есть. Некоторые вещи в Ромашове меня не то, что бы раздражают, но непонятны, ну нельзя же быть такой мямлей! А уж Шурочка тут как тут, хвать! - сожрала Ромашова.
А дальше по жизни я мало читал русскую классику, да и то, типа как фоновое чтение, но в конце 90-х мне пришлось по делам поехать в Ижевск, поездка была насыщенной и трудной, по дороге в Ижевск я ехал в одном купе с попом и муллой, причем они были в гражданке, о своих взглядах на мироздание они по началу помалкивали, только не пили спиртного, что было странно и подозрительно, особенно для того времени. А возвращался я один и купил на вокзале здоровенную книгу Куприна практически со всеми его произведениями. Читал всю ночь и с тех пор проникся я к Куприну.

Сначала, о жёнах. Куприн начинал как офицер в третьеразрядном гарнизоне, где ничего кроме карт и пьянства не было, но первыми же своими рассказами обратил на себя внимание, а во многом на его становление оказали влияние его женщины. В феврале 1902 года Куприн женился на Марии Карловне Давыдовой (1881—1966), приёмной дочери Александры Давыдовой, вдовы директора Санкт-Петербургской консерватории, композитора и виолончелиста Карла Юльевича Давыдова. После смерти мужа в 1889 году Александра Давыдова стала редактором «Мира Божьего», а в 1902 году Мария Карловна возглавила журнал, и вскоре Куприн стал редактором художественного отдела журнала своей жены. Отношения Куприных испортились в середине 1900-х годов, в основном из-за бесконечного пьянства пристрастия Куприна. Вел себя Куприн невероятно хамски, пил и вечно путался с женщинами разного типа. По воспоминаниям Надежды Тэффи, со стороны это всё выглядело достаточно весело, но конечно не для Марии Давыдовой. Однажды Мария Карловна, возмущённая его поведением в компании пьяниц и проституток, разбила графин о его голову. Другой случай, когда во время безобразной ссоры он попытался поджечь её платье, стал для них последним. Прожив вместе пять лет, супруги развелись в марте 1907 года, однако официально документы о разводе были получены только в 1909 году.: в 1907 году они развелись. Позже Мария Давыдова вышла замуж за советского дипломата Николая Иорданского. Её воспоминания были напечатаны в 1966 году, книга называлась «Годы молодости». Её письма к Иорданскому хранятся в Библиотеке Российской академии наук. Во время гражданской войны в 1918 году Мария Куприна-Иорданская эмигрировала в Финляндию, затем в США. В 1960-х годах Мария Куприна-Иорданская вернулась в СССР, жила в Москве. Умерла в 1966 году. Похоронена в Москве, на Введенском кладбище.
    Второй женой Куприна была Елизавета Генрих (1882–1942), дочь венгерского революционера Морица Ротони-Генриха. Она воспитывалась в семье Дмитрия Мамина-Сибиряка, мужа её сестры Марии. В начале 1900-х она была сестрой милосердия. В 1907 году пара поженилась и поселилась в Гатчине. После возвращения Куприных в Россию Елизавета Куприна-Генрих посвятила себя составлению и публикации литературного наследия мужа. Она покончила с собой в 1942 году во время блокады Ленинграда, и тут я всегда вспоминаю, сколько же народа погибло в Питере во время блокады, уму не постижимо. А сейчас они там судят-рядят, кто ту войну выиграл: американцы, норвежцы или финны? Тьфу ты, господи.
    У Куприна жизнь была тяжелая, понять, что и как происходило, в общих чертах понять можно, если бы он меньше пил, прожил бы дольше, и возможно интересней. Итак,
Александр Иванович Куприн был русским писателем, 7 сентября (26 августа) 1870 – 25 августа 1938. Родился он в Наровчате, Пензенская губерния, в семье Ивана Ивановича Куприна, государственного служащего в Пензенской губернии и Любови Алексеевны Куприной, урождённой Кулунчаковой. Его отец был русским, а мать происходила из татарского рода, который в XIX веке потерял большую часть своего состояния. В 1880 году Куприн был зачислен во Вторую Московскую военную гимназию, а в 1882 году переведен в кадетский корпус. Осенью 1888 года Куприн покинул кадетский корпус, чтобы поступить в Александровскую военную академию в Москве. Летом 1890 года он окончил академию в звании подпоручика и был направлен в 46-й Днепровский пехотный полк, выбранный им наугад, в Проскурове (ныне Хмельницкий), где провёл следующие четыре года.
     В годы военной службы Куприн опубликовал небольшой роман «Впотьмах» и несколько рассказов. Некоторые из первых его публикациях были посвящены армии. Его недовольство армейской жизнью стало главной причиной его отставки летом 1894 года. После увольнения со службы, не имея никаких определённых планов на будущее или «каких-либо знаний, академических или практических» Куприн отправился в пятилетнее путешествие по юго-западу Российской империи. Он перепробовал множество профессий, в том числе работал зубным врачом, землемером, актёром, цирковым артистом, певчим, врачом, охотником, рыбаком и т. д. Каждая из этих профессий впоследствии нашла отражение в его художественных произведениях. Всё это время он занимался самообразованием и читал. Летом 1894 года Куприн приехал в Киев и к сентябрю уже начал работать в местных газетах. В 1896 году «Русское богатство» опубликовало «Молох», первое крупное произведение Куприна, в котором он критиковал стремительно развивающийся российский капитализм и отражал растущее недовольство рабочих в стране. С тех пор он лишь дважды ненадолго возвращался к этой теме: в рассказах «Поединок» и в «В недрах земли». В марте 1896 года восемь его очерков о конкретных людях, занятых конкретным делом, были опубликованы в небольшом издании под названием «Киевские типы», первой книге Куприна. В 1897 году вышел его второй сборник «Миниатюры» с одним из самых известных его рассказов о цирке — «Алле!» — который получил высокую оценку от Льва Толстого. Об отношениях Куприна и Льва Толстого я напишу ниже отдельно. В 1897 году Куприн отправился на Волынь работать управляющим имением, затем поехал в район Полесья, где помогал выращивать махорку. В сентябре 1901 года Виктор Миролюбов, редактор «Журнала для всех», пригласил Куприна в этот популярный петербургский журнал, и в декабре тот переехал в Питер. 
    В Петербурге Куприн оказался в центре русской культурной жизни. Он подружился с Чеховым, с которым регулярно переписывался вплоть до смерти последнего в 1904 году, часто обращаясь к нему за советом. Дружба Куприна с Иваном Буниным продлилась почти сорок лет и продолжалась в эмиграции. В феврале 1903 года основанное Горьким "Знание" опубликовало сборник из восьми рассказов Куприна, среди которых "Дознание" и Молох. Лев Толстой похвалил сборник за яркий язык; и критики были почти единодушны в своем одобрении, указывая на близость Куприна по темам и технике исполнения Чехову и Горькому. Горький в письме к Телешову в марте 1903 года поставил Куприна на третье место среди русских писателей после Чехова и Андреева.
    В 1904 году Куприн начал работу над «Поединком». Этот роман был задуман на втором году службы в армии об «ужасах и тяготах армейской жизни» и был опубликован 3 мая 1905 года. Создание этого романа стало для Куприна своего рода катарсисом.
    Приветствуя свободу, которую принесла Февральская революция, он предвидел, к каким крайностям могут привести дальнейшие потрясения, и предостерегал от того, чтобы Россия погрузилась в кровавую оргию. Октябрьская революция мало что прояснила в политической позиции Куприна. В статьях, которые он публиковал в различных газетах до середины 1918 года, его отношение к новой власти оставалось неоднозначным. Он признавал историческое значение большевиков и восхищался Лениным как "честным и мужественным человеком". Тем не менее, работая некоторое время с Максимом Горьким в издательстве "Всемирная литература", он критиковал продразверстку и политику военного коммунизма, утверждая, что большевики угрожают русской культуре, и что они принесли страдания крестьянам.
    16 октября 1919 года Гатчина была взята Белой армией под командованием Юденича. В октябре, когда белые отступали на запад, Куприн отправился с ними в Ямбург, где воссоединился с женой и дочерью. Через Нарву семья добралась до Ревеля, а в декабре уехала в Финляндию, и затем отплыли во Францию.
Следующие семнадцать лет, проведённые в Париже, ознаменовались упадком творчества Куприна и его пристрастием к алкоголизму. Опечаленный разлукой с Россией, он стал одиноким и замкнутым. Бедность семьи усугубляла ситуацию. «Я остался нагим ... и обездоленным, как бездомный старый пёс», — писал Куприн своему старому другу Ивану Заикину. Всё это мешало ему писать. «Чем талантливее человек, тем тяжелее ему жить без России», — сказал Куприн репортёру в 1925 году.
К 1930 году семья Куприна жила в нищете и была по уши в долгах. Его гонорары за литературную деятельность были мизерными; в парижский период он сильно пил; после 1932 года у него начало ухудшаться зрение, а почерк стал неразборчивым. Попытки его жены открыть переплётную мастерскую и библиотеку для эмигрантов обернулись финансовыми катастрофами. Возвращение в Советский Союз было единственным решением материальных и психологических проблем Куприна. В конце 1936 года он наконец решил подать заявление на получение визы. 29 мая 1937 года, проводив в путь только свою дочь, Куприны отправились с Северного вокзала в Москву. 31 мая их встретили там представители писательских организаций и поселили в гостинице «Метрополь». В начале июня они переехали на дачу, принадлежавшую Союзу писателей СССР, в Голицыно, под Москвой, где Куприн лечился и отдыхал до зимы. В середине декабря они с женой переехали в квартиру в Ленинграде.
        Годы, проведённые в Париже, подорвали его здоровье и превратили его в старика. Трагические перемены заметил писатель Николай Телешов, его друг с начала 1900-х годов. Навестив Куприна вскоре после его приезда, Телешов увидел его растерянным, бессвязно говорящим и жалким. «Он уехал из России... физически очень крепким и сильным, — писал он позже, — но вернулся измождённым, ... слабым, безвольным инвалидом». Это был уже не Куприн — человек выдающегося таланта; это было что-то ... слабое, печальное и явно умирающее». Позже Бунин утверждал, что роль Куприна была исключительно пассивной: «Он не поехал в Россию — его привезли туда, очень больного, уже во втором детстве», — писал он.
     Возвращение Куприна обеспечило публикацию его произведений в Советском Союзе, но после этого он практически ничего не написал. В июне 1937 года, в первую годовщину смерти Горького, «Известия» опубликовали «Очерки воспоминаний» Куприна. В октябре вышел очерк «Моя родная Москва». Воспоминания о последних днях Куприна, опубликованные в Советском Союзе, рисуют нам образ человека, довольного своим возвращением на родину. С другой стороны, в своём рассказе о последних месяцах жизни Куприна писательница Лидия Норд нарисовала образ разочаровавшегося старика, который чувствовал себя чужим на родине.
В январе 1938 года здоровье Куприна ухудшилось. К июлю его состояние стало тяжёлым. Он уже страдал от болезни почек и склероза, а теперь у него развился рак пищевода. Операция мало чем помогла. Александр Куприн умер 25 августа 1938 года и был похоронен на Волковском кладбище в Литературных мостках в Ленинграде два дня спустя.

Александр Куприн стал одним из самих популярных и читаемых русских писателей. получил высокую оценку коллег-писателей, включая Антона Чехова, Максима Горького, Леонида Андреева, лауреата Нобелевской премии Ивана Бунина и Льва Толстого, которые признали его истинным преемником Чехова. Я хочу остановиться на отношениях Куприна и Толстого, мне это интересно, да и важно, что Лев Толстой выделял Куприна среди всех русских писателей, считал, что среди русских писателей Куприн – особый, других таких нет. Однажды в Ясной Поляне был в гостях Репин, и Репин попросил Толстого почитать что-нибудь. Тот быстро выбрал два рассказа Куприна «Ночная смена» и «Allez!» По воспоминаниям Олега Михайлова, Лев Толстой, кончив читать «Ночную смену» сказал:
- Ни у кого вы ничего подобного вы не встретите. Я был в военной службе, вы не были, - обратился он к Репину, - женщины совсем ее не знают, но все чувствуют, что это правда. Репин живо отозвался:
- Ещё бы! Куприн – бывший офицер, ему и карты в руки.
- Да, он хорошо знает все, о чем пишет. – согласился Толстой. – Мы тут несколько вечеров подряд читали вслух его «Поединок». Очень хорошо, только где пускается в философию – неинтересно.
- Превосходный рассказ, - сказал Репин. – но одни отрицательные типы выведены.
- Полковой командир - прекрасный положительный тип, - возразил Толстой. - Какая смелость! И как это цензура пропустила, и как не протестуют военные? Пишет, что молодой офицер мечтает о том, чтобы, во-первых, метить вверх, если придется стрелять в народ, во-вторых, пойти шпионом-шарманщиком в Германию, в-третьих, отличиться на войне. Он в слабого Ромашова вложил свои чувства.
- А корпусной командир - это Драгомиров, - заметил Сергей Львович.
Толстой согласился:
- Новый писатель пользуется старыми приемами. Дает живое представление о военной жизни. Затем он начал читать рассказ о трогательной маленькой цирковой наезднице. Но когда дошел до сцены самоубийства, его старческий, слегка альтовый голос задрожал. Толстой отложил книжку в мягком переплете, вынул из кармана серой бумазейной блузы фуляровый платок и поднес к глазам. Рассказ "All;z!" так и не был дочитан.
Успокоившись, Толстой сказал:
- В искусстве главное - чувство меры. В живописи после девяти верных штрихов один фальшивый портит все. Достоинство Куприна в том, что ничего лишнего. Куприн - настоящий художник, громадный талант. Поднимает вопросы жизни более глубокие, чем у его собратьев…»

Из произведений Александра Куприна:

«Но к началу сентября погода вдруг резко и совсем нежданно переменилась. Сразу наступили тихие безоблачные дни, такие ясные, солнечные и теплые, каких не было даже в июле. На обсохших сжатых полях, на их колючей желтой щетине заблестела слюдяным блеском осенняя паутина. Успокоившиеся деревья бесшумно и покорно роняли желтые листья.»
Александр Куприн. «Гранатовый браслет»

«… Иди ко мне ближе... как раньше... Иди же!..
Она обняла его обеими руками и зашептала, щекоча его лицо своими тонкими волосами и
горячо дыша ему в щеку:
 – Ты меня не понял. У меня совсем другое. Но мне стыдно перед тобой. Ты такой чистый,
добрый, и я стесняюсь говорить тебе об этом. Я расчетливая, я гадкая...
– Нет, говори все. Я тебя люблю.
– Послушай, – заговорила она, и он скорее угадывал ее слова, чем слышал их.
– Если ты откажешься, то ведь сколько обид, позора и страданий падет на тебя. Нет, нет, опять не то. Ах, Боже мой, в эту минуту я не стану лгать перед тобой. Дорогой мой, я ведь все это давно обдумала и взвесила. Положим, ты отказался. Честь мужа реабилитирована. Но, пойми, в дуэли, окончившейся примирением, всегда остается что-то... как бы сказать?.. Ну, что ли, сомнительное, что-то возбуждающее недоумение и разочарование... Понимаешь ли ты меня? – спросила она с грустной нежностью и осторожно поцеловала его в волосы.
– Да. Так что же?
- То, что в этом случае мужа почти наверное не допустят к экзаменам. Репутация офицера
генерального штаба должна быть без пушинки. Между тем если бы вы на самом деле стрелялись, то тут было бы нечто героическое, сильное. Людям, которые умеют держать себя с достоинством под выстрелом, многое, очень многое прощают. Потом... после дуэли... ты мог бы, если хочешь, и извиниться... Ну, это уж твое дело.
Тесно обнявшись, они шептались, как заговорщики, касаясь лицами и руками друг друга,
слыша дыхание друг друга. Но Ромашов почувствовал, как между ними незримо проползало что-то тайное, гадкое, склизкое, от чего пахнуло холодом на его душу. Он опять хотел высвободиться из ее рук, он она его не пускала. Стараясь скрыть непонятное, глухое раздражение, он сказал сухо:
– Ради Бога, объясни прямее. Я все тебе обещаю.
Тогда она повелительно заговорила около самого его рта, и слова ее были как быстрые
трепетные поцелуи:
– Вы непременно должны завтра стреляться. Но ни один из вас не будет ранен. О, пойми
же меня, не осуждай меня! Я сама презираю трусов, я женщина. Но ради меня сделай это, Георгий! Нет, не спрашивай о муже, он знает. Я все, все, все сделала.
Теперь ему удалось упрямым движением головы освободиться от ее мягких и сильных рук. Он встал с кровати и сказал твердо:
– Хорошо, пусть будет так. Я согласен.
Она тоже встала. В темноте по ее движениям он не видел, а угадывал, чувствовал, что она
торопливо поправляет волосы на голове.
– Ты уходишь? – спросил Ромашов.
– Прощай, – ответила она слабым голосом.
– Поцелуй меня в последний раз.
Сердце Ромашова дрогнуло от жалости и любви. Впотьмах, ощупью, он нашел руками ее
голову и стал целовать ее щеки и глаза. Все лицо Шурочки было мокро от тихих, неслышных слез. Это взволновало и растрогало его. – Милая... не плачь... Саша... милая... – твердил он жалостно и мягко.
Она вдруг быстро закинула руки ему за шею, томным, страстным и сильным движением
вся прильнула к нему и, не отрывая своих пылающих губ от его рта, зашептала отрывисто, вся содрогаясь и тяжело дыша:
– Я не могу так с тобой проститься... Мы не увидимся больше. Так не будем ничего бояться... Я хочу, хочу этого. Один раз... возьмем наше счастье... Милый, иди же ко мне, иди, иди... И вот оба они, и вся комната, и весь мир сразу наполнились каким-то нестерпимо блаженным, знойным бредом. На секунду среди белого пятна подушки Ромашов со сказочной отчетливостью увидел близко-близко около себя глаза Шурочки, сиявшие безумным счастьем, и жадно прижался к ее губам...
 – Можно мне проводить тебя? – спросил он, выйдя с Шурочкой из дверей на двор.
 – Нет, ради Бога, не нужно, милый... Не делай этого. Я и так не знаю, сколько времени про
вела у тебя. Который час?
 – Не знаю, у меня нет часов. Положительно не знаю.
Она медлила уходить и стояла, прислонившись к двери. В воздухе пахло от земли и от
камней сухим, страстным запахом жаркой ночи. Было темно, но сквозь мрак Ромашов видел, как и тогда в роще, что лицо Шурочки светится странным белым светом, точно лицо мраморной ста туи.
 – Ну, прощай же, мой дорогой, – сказала она наконец усталым голосом.
 – Прощай.
Они поцеловались, и теперь ее губы были холодны и неподвижны. Она быстро пошла к во
ротам, и сразу ее поглотила густая тьма ночи. Ромашов стоял и слушал до тех пор, пока не скрипнула калитка и не замолкли тихие шаги Шурочки. Тогда он вернулся в комнату.
Сильное, но приятное утомление внезапно овладело им. Он едва успел раздеться – так ему
хотелось спать. И последним живым впечатлением перед сном был легкий, сладостный запах, шедший от подушки – запах волос Шурочки, ее духов и прекрасного молодого тела.»
Александр Куприн. «Поединок»

Приложение 1:
В письме Вере Желтков упоминает Сонату Бетховена, можете послушать:
Beethoven Piano Sonata #2 In A Major, Op. 2, No. 2 - 2. Largo Appassionato by Daniel
Barenboim
https://yandex.ru/video/preview/10048932388859659803)
Приложения 2:
1.         Надежда Тэффи: Воспоминания, Александр Куприн
            https://www.youtube.com/watch?v=EDC_1UGsGdg
2.         «Гранатовый браслет»
            https://www.youtube.com/watch?v=j5_6sV_yDlU
3.         «Яма»
            https://www.youtube.com/watch?v=MsMbBnRsh44
4.           «Олеся»
              https://www.youtube.com/watch?v=gTDHD-Pib5Y&t=1679s
Фото: Александр Куприн

22.10.2025