Сбитые барометры

    Живёт в нашей хрущёвке Сергей Андреевич. Он своего рода домовой наш подъездный, очень рукастый мужик. Сломается что у кого — к нему идут. По профессии он  мастер часовых дел, но мог и холодильник починить, и гвоздь вбить, если потребно. Человеком был он тихим, но тишина его — не как у покойного Игоря Петровича, а какого-то иного рода. Наверное, вернее сказать — был он человеком невозмутимым.

    Работал он в своей крошечной мастерской, что размещалась в бывшем угольном сарае. Всю жизнь возился с шестерёнками, пружинками — с тем, что можно разобрать, почистить, собрать и увидеть ясный, понятный механизм. Но люди, как  мы понимаем, механизм весьма замысловатый. Разобрать его, конечно, дело нехитрое, а вот собрать да так, чтобы и понять после — уже совсем иная история.

    Придёт, бывало, к нему тётя Катя с третьего этажа с кухонными часами, а уходя, бросит:
    — Вы, Сергей Андреевич, конечно, скряга, раз в мастерской своей никак ремонт не сделаете, можете ведь, все знают какие у вас руки. 
    А он лишь брови поднимет да промолвит:
    — Часики ваши в четверг готовы будут, — и продолжит работу.

    Домоуправитель наш, Валерий Иванович, мужчина нервный, крикливый, мог гавкнуть, мимо проходя:
   — Андреич, ну ты скрытный конечно. Злопамятный, что ли? Или не доверяешь никому?
    Сергей Андреевич кивал:
   — Возможно и так. Замок на вашей двери, кстати, я починил.

    Как-то разговорились мы с ним, сидя на лавочке. А поболтать-то я, как вы поняли, любитель, особенно ежели человек интересный. Я не выдержал да и  спросил:
    — Сергей Андреевич, да как же ты так умеешь? На тебя братия наша соседская вешает ярлыки всякие, как на вешалку пальто, а ты будто и не замечаешь. Я бы на твоём месте давно объяснил всем непонятливым, что ты — не вешалка.
Он достал свои часовые щипчики, покрутил их в руках, словно это был самый важный инструмент для нашего разговора, и поведал мне историю из детства.

    Жил он с матерью и дедом. Отца и не знал никогда. Да чего там — половина страны если и знает отцов, то воспитывается зачастую мамками да бабушками.
В детстве мать, вечно озабоченная и тревожная, часто кричала на него:
   — Ну какой же ты неуклюжий. Вечно всё роняешь, вон чашку опять разбил! Ну ничего, мать новую купит, работает-то она на полторы ставки, чтобы кружечки новые покупать. Аккуратнее быть нужно, сынок.

    Много она ему всякого такого наговорила за годы. А как присказка гласит: скажи человеку, что он свинья, так он и захрюкает вскоре. Поверил он матушке своей — а кому же ещё верить дитю, коли не мамке родной? В общем, уверовал он, что  и правда неуклюжий. Пока однажды дед ему конструктор не подарил. Помните, ведь были такие — металлические, с винтиками да болтиками. Собирали они с дедом всяко-разное. И вот однажды Серёжа посмотрел на свои руки, державшие собранного из деталей робота, и спросил  у деда:

   —Дед, а как так выходит, что я, неуклюжий такой, такого робота собрал?

    Поглядел на него дед, щёку небритую почесал и говорит:
   —Видишь ли, — начал он медленно. — Люди — они как барометры. — Дед-то на метеостанции работал долго. — Но не обычные, а сбитые. Их стрелка показывает не настоящее давление, а их собственное, внутреннее. Один ходит с вечной «грозой» в душе — вот он на всех и льёт дождь упрёков. Другой с «ветром» пустоты — тот всех пытается сдуть с пути, лишь бы не казаться себе незначительным. А третий с ярким «солнцем» самомнения — ослепляет всех своими лучами, не разбирая, греет он или жжёт.

   — И что же с этим делать-то? — спросил маленький Серёжа.

   — Да ничего, — усмехнулся дед. — Не бери в голову чужую погоду. Если на тебя льют дождь обвинений, это не всегда значит, что мокрый именно ты. Это значит, что у человека в душе пасмурно. Если тебя обдувают ветром критики — это не ты шатаешься, это у него внутри сквозняк. Ищи, внучек, факты, а чужие мнения им и оставь. Факт — это то, что ты сделал. Мнение — это то, что кто-то по этому поводу почувствовал. Вот смотри: то, что ты уронил чашку — факт. А «неуклюжесть» — это мнение. Переживает мамка-то твоя просто, тревожится, что ты что-то ещё разобьёшь.

    — Так вот, взял я тогда за правило, — сказал Сергей Андреевич, — держать при себе два воображаемых ящика. В один, маленький и железный, я складываю факты. «Ты опоздал на пять минут». «Ты не помыл посуду». Факт — он как винтик: его можно проверить, взвесить. Либо он есть, либо его нет. А в другой ящик, большой и дырявый, я мысленно сбрасываю всё остальное: «ты безответственный», «тебе на всех наплевать», «ты эгоист». Это чужой сор, чужая погода. Ящик-то дырявый, вот весь этот сор сквозь дырки и высыпается. Мне его нести  без надобности.

    Сидел я тогда и думал: теория дедовская красивая конечно, да только сложновато её на себя примерить. Но жизнь — штука интересная, в тот же вечер она мне и подкинула повод проверить её. Позвонил мне начальник тогдашний, человек сложный, вспыльчивый, властный. Устроил  мне скандал из-за пустяка, закончив тирадой: «Да ты просто тюфяк, тюлень бесхребетный!»

    Слушал я его, а внутри всё уже бурлило. Но думаю: дай-ка теорию испробую. Подождал, пока гроза утихнет, и спокойно ответил:
    —Уважаемый директор, факт в том, что я не согласился с вашим предложением. Всё остальное — это ваша злость на мой отказ. Она ко мне отношения не имеет. Доброго вам вечера.
И воцарилась в трубке тут та самая тишина, что бывает после внезапно кончившейся грозы. Человек, лишённый возможности обвинять, стоял, не зная, что и сказать.

    И понял я тогда, что Сергей Андреевич был не столько часовых дел мастером, сколько мастером по сортировке реальности. Он аккуратно, как щипчиками своими часовыми, отделял чужие искажения от простых, честных фактов. И жил в мире, где знал точный вес своих поступков, не отягощённый гирями чужого мнения. И в этом мире было удивительно тихо и спокойно, как в его мастерской, где все часы шли в унисон, отбивая единственно верное время — его собственное.

октябрь 2025