О Ведьме и Колодце

Эта история — не о ведьме,
а о женщине,
что устала быть отражением.
Каждый, кто глянет в этот колодец,
увидит не её —
а себя,
в момент, когда любовь превращается в память.
> «Красота — не милость,
а способ забыть, кем мы были до того,
как полюбили.»

Жила ведьма старая на краю леса —
там, где туман вцепляется в ветви,
а воздух пахнет плесенью и забвением.
Когда-то — девицей светлой была,
но красота её, как луна в колодце,
утонула без следа.
И память её, изъеденная временем,
бормотала обрывки заклятий,
словно зубы без губ.

Болезнь склерозная глодала её мозг,
словно мышь древние пергаменты.
Она помнила — была вода,
и в воде пел голос,
и тело её светилось, как полынь под солнцем.
Но теперь — лишь треснувшая бочка на чердаке
и запах старого сена.

Она грела воду,
вбрасывала ромашки, полынь, сухие слёзы трав,
и сидела, слушая,
как ночь скребёт в ставни когтями ветра.

И заплакала ведьма, —
от тоски, от гнева, от того,
что красота — это боль,
а память — не милость.
И слёзы её потекли под крыльцо,
растопили землю,
и оттуда выползла змея подколодная,
молча, как сама совесть.

Змея подняла голову,
глянула на ведьму глазами —
зеркалами без дна —
и прошипела слова знатные,
которые ведьма знала когда-то,
да забыла.

И вот, едва произнесла их вслух,
почувствовала — кожа гладкая,
руки молодеют, ногти блестят,
сердце бьётся юно.
Схватила змею — ах, дура старая! —
и швырнула в бочку,
сама за ней нырнула,
но — вынырнула та же,
только с шишкой на лбу и с насмешкой на губах.

— Ну что ж, — сказала она,
— видно, не в воде дело.

Тогда взяла лопату,
и стала рыть землю —
копать колодец.
Каждый удар отдавался в груди,
словно сердце билось с каждым вздохом глубже.
Она рыла дни и ночи,
пока луна не выросла в небе,
как белая язва.

На полнолуние вода пришла.
Тихая, тяжёлая,
с запахом подземных звёзд.
Ведьма сварила отвар —
ромашковый, полынный,
горький, как её судьба —
и вылила в колодец.

Поймала змею —
уже смирную, почти родную,
и, не сказав ни слова,
нырнула вместе с ней в глубину.

И чудо свершилось:
из воды поднялась дева —
в волосах звёзды,
на коже — свет рассвета.
Такой красоты мир ещё не видел,
и, может, не вынесет снова.

А мимо как раз скакал Андрей —
на чёрном коне,
с глазами, в которых отражались костры и пропасть.
Он увидел деву —
и сердце его, как мальчишка, споткнулось.
Он подумал, что это дар судьбы,
а она — улыбнулась.
Ведь знала: красота — всего лишь новая маска,
а в её взгляде по-прежнему горел
старый, ведьмин огонь.

О Деве и Всаднике

Андрей скакал — вороной конь дымился,
словно ночь под ним дышала огнём.
Слух шептал — в тех местах ведьма жила,
но юноша не верил в старые страхи:
молодость не знает меры и смерти.

Он увидел её — из колодца восставшую,
вода стекала по коже, как утренняя мантия,
волосы — ручьи света,
а в зрачках её — звёзды,
старые, уставшие,
как будто видели уже все войны мира.

— Кто ты? — спросил Андрей,
и голос его звенел,
как меч, только что вынутый из ножен.
— Твоя мечта, — ответила она,
— или твой страх,
смотря, как любишь смотреть.

Она улыбнулась, и в улыбке — тайна,
вкус жертвы и спасения.
Андрей спешился,
но земля под ногами дрогнула —
будто сама чувствовала:
не к живой он идёт,
а к той, что вернулась из-под земли.

Он коснулся её руки —
и кровь в жилах обожгла его,
словно кто-то влил в сердце
всю тоску мира.

— Ты холодна, — прошептал он.
— Я стара, — ответила она.
— Но прекрасна, — сказал он.
Она засмеялась.
Смех был, как звон разбитого стекла.

— Красота — не милость, Андрей,
это наказание.
Те, кто смотрят на неё,
теряют душу,
а те, кто владеют ею,
теряют покой.

Он не слушал.
Мужчины редко слушают,
когда им шепчет судьба,
особенно в женском обличье.

Она шагнула ближе,
вода капала с ресниц,
и каждую каплю земля принимала,
как кровь.

Андрей обнял её,
и луна, словно свеча, дрогнула.
Тень от их тел легла на колодец,
и в глубине воды
что-то вздохнуло,
старое, упрямое,
не умершее до конца.

Она почувствовала это —
старое «я», ведьминское,
что не желало исчезать.
И подумала с горечью:
«Красота — это не дар.
Это временное забвение проклятия».

Она посмотрела на Андрея —
и впервые не как на добычу,
а как на зеркало.
В его глазах отражалась не дева,
а старая ведьма,
с морщинами, что знали солнце и луну,
и смехом, что пережил время.

И тогда она поняла —
магия удалась не потому,
что вернула тело,
а потому, что позволила душе
вновь почувствовать себя живой.

О Любви и Прахе

Они жили в избушке у леса,
там, где туман стелется, как обещание,
а утро пахнет змеиной кожей.
Андрей построил дом —
из сосен, что шептали во сне его имя.
Она ткала занавеси из росы
и молчала, когда он звал её солнцем.

Он любил её — страстно, беспамятно,
как любят те, кто ещё не знает цену чудесам.
Она — отвечала, но тихо,
словно боялась, что любовь разоблачит её чары.
Ведь ведьма знала:
всё прекрасное — временно,
и даже нежность имеет срок,
как луна — свои фазы.

Ночи были долгие,
она гладила его волосы,
а в глазах — искала не себя, а забвение.
Но чем дольше он смотрел на неё,
тем чаще тень её отражалась
в воде колодца —
не девой, а старухой,
в морщинах которой жила вся тоска мира.

Он стал замечать:
в её смехе есть сталь,
в её взгляде — усталость веков,
а руки порой пахнут землёй,
не духами.

— Кто ты? — спросил он однажды.
— Та, кого ты сам создал, — ответила она.
— Ты увидел красоту —
и назвал её любовью.
А я всего лишь отозвалась на зов.

Он отпрянул,
словно бы холод ударил ему в грудь.
— Значит, всё это — обман?
Она усмехнулась:
— Нет. Просто правда без грима.

Он ушёл ночью,
конь его храпел и бил копытом землю,
а она стояла босая у колодца,
где отражалась луна,
та самая, что была ей богиней и палачом.

Слёзы текли по щекам,
и каждая — становилась жемчужиной боли.
Она знала:
магия кончается,
всё возвращается к праху.

Когда рассвело,
деревня нашла у колодца
две тени, сплетённые навеки:
одна — в платье девы,
другая — в прахе земли.

Говорят, Андрей вернулся —
с разбитым сердцем и без дыхания,
и нашёл её —
уже старой,
но с улыбкой, как свет сквозь пепел.

Он обнял её,
и земля дрогнула,
и луна потухла,
а колодец запел —
глубоко, как память рода,
как сама любовь,
что умеет превращать даже смерть
в продолжение заклятья.

И только ветер шепчет в тех местах:

> «Не ищи вечной красоты —
ищи вечное чувство.
Оно — страшнее,
но правдивее всех чар».



Эхо Колодца

Прошли века.
Лес вырос заново,
и корни старых сосен сплелись с костями забытых.
На опушке стоит колодец,
заброшенный, но живой.
Ночью он поёт —
и если прислушаться,
в воде можно услышать дыхание двух сердец,
схваченных последним поцелуем.

Старухи шепчут у печей:

> «Не пей воды из того колодца —
память проглотишь».
Но девушки приходят всё равно,
в полнолуние,
с распущенными волосами,
и глядят в глубину —
в надежде увидеть не своё лицо,
а то, каким его хотят видеть другие.



Иногда вода вспыхивает,
как серебро на солнце,
и кажется — вот-вот поднимется
та самая дева,
что пленила юного Андрея.
Но это — лишь отблеск звезды,
застрявшей в прошлом.

Говорят, если бросить туда ромашку,
и прошептать своё имя,
вода ответит эхом —
и если эхо звучит дважды,
значит, ведьма услышала тебя.
Она не злится —
она просто помнит,
как больно быть забытой.

Иногда путники видят,
как по тропе у колодца идёт женщина в сером,
с лицом, что не запомнишь,
и с глазами, где отражается луна.
Она улыбается —
не страшно, не зло —
а так, как улыбается та,
что знает цену всему:
и красоте, и любви, и одиночеству.

И если спросишь:
— Кто ты?
Она ответит:
— Та, кто научилась быть собой,
даже в чужом теле.

А потом исчезнет,
словно туман в рассветном лесу.

И только колодец зашепчет вслед,
словно молитву,
словно песню,
словно тайну,
что всегда была женщиной.

> «Не ищи вечной юности, путник,
ищи вечную правду.
Ведь в ней — вся магия,
и вся любовь,
и весь конец.»