гликерия отпусти, гликерия отпусти...

«гликерия отпусти, гликерия отпусти, гликерия отпусти», –
так чёрная пела кровь, бежала по краю дна, и вторила песня дёгтя:
на утренних – дикий мёд, на питерских – мандельштам, бесштанно и без пяти,
вот ваше стихотворе, вот ваше стихотворе, со мной, гражданин, пройдёмте,

и плакал артём белов, и в чердынь летел вагон, звенел голосок обид:
– я питерский мотылёк, я жужелица в тени, смешная кофемашина,
таблеточный паша прайс, весь колба ходячих стен, и детство по мне бежит,
спаси деструктивных нас, мы медленный газ-погас, не трогай слепого сына,

не трогай кирилла, блин, не трогай кирилла, блин, не трогай кирилла, блин, –
и тьма расступалась, тьма, и воин редел и рдел про белые флаги, флаги,
мы все василёк в зобу, бескостный висок-звонок и детства бесштанный сын,
ходатайства писк смешной, по венам лимонный сок и рцы на его бумаге,

и с чем срифмовать кошмар, эзопов комар, угар, на рифму пойдёт «кар-кар»,
вороны-москвички, блин, судачили без костей, и лился порожний пилснер,
я тоже пришёл сюда, ходатайство подписать, я двинулся в пьяный бар,
такой конструктивный дейт, бумажечку замарать, и – вовсе не заступился,

нет вигдоровой в беде, нет силы её добра и диккенсовой кости,
нет фурцевой во клею, и свет, пробуждённый в шесть, сколочен, по-детски начат, –
«гликерия отпусти, гликерия отпусти, гликерия отпусти», –
так чёрная кровь горит, стучит осетину в грудь, бабачит, звенит и плачет,

батрынчу вот на шесть лет, а может быть, будет штраф и мишины корабли,
а может быть, будешь ты, а можешь быть – новый хармс, а лучше – лайтовый летов;
а утром – всё вновь и вновь: сиянье литерату и ярмарки книжной пли,
дегуста и формаслов, усвоенный рыболов, опрос молодых поэтов.