Цикл прозаических миниатюр. Когда вздрагивает небо

Старик и свет.

   Он всегда просыпался рано —ещё до утренних молитв, до того, как солнце коснётся крыш.
Звали его Йосеф Леви, семьдесят девять лет, ветеран, вдовец, человек, для которого порядок был последним законом жизни.

   В то утро порядок рухнул. Всё рухнуло. Сначала — грохот,
потом — звон стекла, а потом — тишина, такая, в которой слышно, как трещит собственное сердце. Йосеф сидел в мамаде*, сжимая в руках фотографию жены, и думал: "Опять. Только не это". Но за стеной, в соседней квартире,он услышал плач. Тонкий, детский, растерянный. Сначала хотел подождать, но сердце не выдержало.
Он открыл дверь, вышел в коридор — а там, в полутьме,
стояла соседка Римон, молодая мама, с двумя малышами на руках, и не знала, куда идти.

— В мой мамад, — сказал он. — Быстро.
— Там места мало, — ответила она.
— У меня тоже мало жизни, — усмехнулся он. — А места хватит.
  Они зашли, дети прижались к нему, он укрыл их курткой,
и сидел так, пока стены дрожали от ударов. Он гладил мальчика по волосам, шепча: "Это просто гром. Просто гром…"
  Через несколько часов дом загорелся. Огонь подбирался к их этажу. Йосеф, кашляя, открыл дверь, сказал:
— Идите за мной.
И, опираясь на палку, повёл их вниз по лестнице,
сквозь дым, где ступени уже плавились от жара. На улице он рухнул на колени, детей передал спасателям. А сам остался сидеть на асфальте, глядя на дом, который когда-то был его вселенной. Когда к нему подошёл врач, он только сказал:
— У меня больше нет дома.
Но эти — теперь мои.

  Через несколько недель, когда вернулись электричество и вода, на пепелище нашли лампу — старую, медную. Её поставили у входа в новый дом, где поселилась Римон с детьми. Каждый вечер она зажигает её, и свет падает на стену, в форме человеческой фигуры —
седой, высокой, с палкой в руке.
Она говорит детям: "Это Йосеф. Он остался, чтобы мы могли идти дальше".

* Мамад-защищенная бетонная комната.