Цикл прозаических миниатюр. Когда вздрагивает небо

Ярден. Дорога ползком.

Когда солнце поднимается над пустыней, оно делает это медленно — будто боится тревожить тишину.
Но в то утро над фестивалем "Нова" тишина уже была мёртвой. Песок дрожал от взрывов, дым клубился, как тьма, сошедшая на землю. Сотни людей бежали, спотыкались, кричали, теряли обувь, телефоны, надежду.

   Ярден Роман-Гат — стройная, улыбчивая, с русыми волосами и ясными глазами — бежала, держа за руку мужа и на руках — дочь, девочку четырёх лет.
Они были на празднике, где должно было звучать слово "жизнь". Но это слово сорвалось ветром, когда с неба упали первые ракеты.  Они добежали до дороги. Машина.
Супруг посадил дочь на заднее сиденье. Но крики, выстрелы, хаос…И вдруг — террористы. Машина остановилась.
Решение Ярден было мгновенным, как удар сердца:
— Возьми её и беги!
Муж выхватил ребёнка, нырнул в сторону кустов. Она осталась, чтобы отвлечь внимание. Бежала в другую сторону — в песок, в пыль, в смерть, чтобы увести за собой взгляд погони.
Потом была дорога — ползком. Глина, кровь, хрип, солнце.
Пули рядом, но она всё ещё двигалась. Не за себя — за ту, маленькую, что где-то там, может быть, уже в безопасности.
  Её поймали. Повели, связав руки. Повели в Газу.

Пятьдесят четыре дня плена. Без окон, без света, без новостей. Лишь память о детских волосах на щеке — как единственная молитва. Говорят, она старалась разговаривать со своими надзирателями, искала в них хоть тень человеческого — спрашивала об их семьях, о детях, будто этим могла напомнить им, что даже в аду у каждого может быть мать.

   Когда её отпустили, мир был другим. Она — другой.
Но дочь — жива. И в этом было всё оправдание боли.
   Теперь, когда Ярден идёт по улице, люди оборачиваются.
Но не потому, что узнают. А потому, что от неё исходит что-то особенное — какая-то прозрачная, тихая сила.
   Она не говорит о себе "героиня". Она говорит просто:
"Я — мама". А мама всегда идёт первой, даже в темноту.