Цикл прозаических миниатюр. Когда вздрагивает небо

Рахель. Семнадцать часов.

Субботнее утро пахло праздником. Рахель Эдри, "савта* Рахель", как её звали соседи, ставила чайник и раскладывала по блюдцам печенье с лимоном и мятой. Утро было мягким, ленивым, сонным. Она думала позвонить сыну полицейскому —спросить, заедет ли он после обеда, и как внуки празднуют Симхат Тора.
   А потом воздух изменился. Сначала — короткий гул, потом сирена. Протяжная, надрывная, такая, что сердце сбивается с ритма. Она подошла к окну —небо было разрезано следами от ракет, соседи кричали, кто-то бежал к укрытию. Рахель спустилась к мужу, помогла ему подняться — он был слаб, болен. Они укрылись в мамаде*, с приглушенным светом, где стены были уютными и домашними, но воздух всегда хранил запах тревогой.
  Сирена не умолкала. Минуты тянулись часами. И вдруг — удары в дверь. Не знакомые, не соседские — тяжёлые, требовательные, как приговор.
  Она открыла. На пороге — пятеро мужчин с автоматами.
Лица чужие, глаза чёрные, в руках — смерть. Мир сжался до узкой полосы света между ними.
— Вода есть? — спросил один.
— Конечно, — ответила она спокойно. — Вы, наверное, устали.
Она впустила их в дом. Не потому, что хотела, а потому, что понимала: если не впустит — убьют. Если кричать — убьют.
Если заплачет — убьют. А если заговорит — может быть, выиграет время. Она поставила на стол чай, вынесла блюдо с
печеньем. Руки дрожали, но она прятала дрожь за заботой.

— Попробуйте, я пекла утром. "Тёплое ещё", —сказала она,
и даже улыбнулась.

Террористы переглянулись, растерянные, будто не ожидали,
что их встретят, как гостей. Они сели. Один спросил, кто в доме. Она ответила: "Только мы с мужем". И показала на мамад*.
  Муж лежал там, под одеялом, бледный, почти без сил.
Один из боевиков пошёл к нему, поднял ствол —и тогда Рахель встала между ними.

— Он болен. Не трогайте. Я с вами. Сядьте, я принесу ещё чаю.

Голос её был тих, но в нём была сталь. Он опустил оружие.

И тут зазвонил телефон. Как гром среди ясного неба, который мог разрушить зябкое равновесие между жизнью и смертью.
Террорист вздёрнул оружие и направил ее на Рахель
— Это подруга. Если я не отвечу она будет звонить без конца.
Террорист опустил оружие.  Рахель взяла телефон и тихо сказала: "Але"Она услышала голос сына: "Мам вы как"?
- Ямит, дорогая с нами все хорошо, спасибо что беспокоишься, тихим спокойным голосом произнесла Рахель. - Я не могу говорить печенье в печке. Береги себя.

    Сын, офицер, услышал её голос — ровный, спокойный,
и понял: она жива, и они там не одни, но она удерживает, отвлекает боевиков. 
   Полиция подошла ближе к дому, но действовать не могла —
слишком опасно.
  Через несколько секунд, в щель ставни, Рахель незаметно передала знак —легким движением руки, будто поправляя волосы, дала понять, что в доме — пятеро. Сын понял.

   Семнадцать часов ада. Она говорила с ними, шутила кормила, пела.  Слушала, как внутри дрожит сердце,
но не позволяла ему выдать себя. Страх — это роскошь, которую она себе не позволила. Но каждое слово, каждая улыбка старой женщины приближала их. Она не знала, сколько у неё есть минут, — и растягивала их, как можно дольше, разговаривая о детях, о Боге, о пустяках. Семнадцать часов — бесконечный день...

   Когда один из них спросил:
— Ты не боишься нас?
Она посмотрела прямо в глаза:
— А вы боитесь себя?
Он отвёл взгляд.
    Под вечер в доме стало темно.
Запах чая и пота смешался с гарью. Они устали. Она — тоже.
Но в голосе всё ещё звучал покой. И когда стемнело окончательно, и во дворе послышались шаги спецназа,
Рахель впервые за день позволила себе молиться.
Без слов. Внутри.

   Штурм был мгновенным. Крики. Вспышки. Тишина. Она стояла у стены, с закрытыми глазами, всё ещё держа в руке пустую чашку.
  Когда её вывели, врачи обнимали, полицейские плакали.
Она лишь сказала:
"Слава Богу, никто не погиб. Это самое главное".
А потом добавила тихо, уже сыну: "Я знала, ты придёшь. Я просто должна была продержаться"

    Теперь её дом в Офакиме —На стене — след от пули, на столе — блюдо с печеньем. Каждое утро запах ванили и мяты снова наполняет комнаты. Потому что даже если в мир приходит тьма, в нём должна остаться хотя бы одна женщина,
которая встречает зло — чашкой чая и мужеством.