Цикл прозаических миниатюр. Когда вздрагивает небо

Часть первая

Тали. Дом на улице ветра.

   Утро начиналось спокойно. Тали еще крепко спала, надеясь встать чуть позже обычного. У неё и детей были грандиозные планы на этот праздничный день. В доме пахло пирогами и счастьем.
   Но Тали Хадад проснулась не от детского голоса и не от солнца, а от сирены —той, что режет воздух, как нож по стеклу. Сердце вздрогнуло — не от звука, от предчувствия.
   Первые секунды — тишина в голове, всё будто замерло, а потом тело само вспомнило, что делать. Мама шести детей не первый раз уводила их в укрытие.  Они босиком, в пижамах, с мягкими игрушками, бегут по лестнице вниз. Подвал встречает их влажным воздухом, пыльными стенами, и звуком, который не прекращается. Сирена не умолкает. Пять минут. Десять. Двадцать. А потом — удары. Земля дрожит. Дети плачут. Она прижимает их к себе, шепчет — всё хорошо, это скоро кончится. Но внутри знает: это не обычный обстрел. Она ждёт, но взрывы не стихают, а где-то за стеной — новые звуки, короткие, металлические, будто кто-то бьёт в сердце мира.
   Тали закрывает глаза, считает до десяти, но вместо спокойствия —нарастающий гул, и чувство, что воздух стал тяжелее. Её сын, Итамар, офицер, был на выходных дома. Тали знала об этом. И когда первые выстрелы загремели — она поняла: её семья и её город — в опасности.
  Проходит полчаса. А сирена всё звучит. Взрывы не прекращаются. Это не тот привычный ритм, когда тревога утихает, и мир снова делает вдох. Это — что-то другое. Долгое. Густое. Словно сама земля содрогается.
   И вдруг — тишина. Но не спокойная, а страшная, выжженная.
Тали прижимает детей к себе. В этот момент — звонок. Короткий, обрубленный. На экране — имя сына: Итамар.
Она отвечает, и слышит не его голос, а чужой — сбивчивый, хриплый: "Он ранен… мы пытаемся его вынести… связь рвётся…"
Секунда — и тишина. Телефон обрывается. Она сидит, ощущая, как земля уходит из-под ног. Взрывы снова начинают греметь, но теперь она не слышит их.
Внутри — только одно слово: сын.
  Она встаёт.
— Оставайтесь здесь, — говорит детям. — Мама сейчас.
Они хватают её за руку, но она мягко высвобождает пальцы.
  На улице — дым. Солнечный свет режет глаза.
Птицы, которые утром кружили над крышами, исчезли. Далеко слышно стрельбу. Сначала — отрывочно, потом ближе, потом — очередь.
  Она не верит. Не может поверить. Но мозг уже работает быстрее, чем страх.
   Сын где-то там, в стороне, где теперь гремит война.
Тали бежит. По улицам, где воздух горчит, где асфальт усеян осколками, где каждая дверь может стать границей между жизнью и смертью. Она зовёт его по имени,
кричит, пока голос не срывается. И вдруг — видит.

Сын лежит у стены, тяжело раненый, среди погибших товарищей. Его глаза полны боли.

— Мама что ты здесь делаешь? — шепчет он. — Уходи.
— Нет, — отвечает она. — ты ранен, я увезу тебя.


Она тащит его к машине. Её руки дрожат, но двигаются твёрдо. Машина едет, гремит, по дороге — тела, дым, разбитые окна. Каждый поворот кажется последним. Но она едет. Она не имеет права не доехать. Дважды останавливается —чтобы подобрать раненых. Трижды — чтобы перевязать кого-то на дороге. Она не знает, сколько раз могла погибнуть —и всё равно едет.
    Когда наконец видит скорую, она тормозит резко,
почти падает, но держит сына за руку до самого последнего шага.
— Он жив, — говорит она врачу. — Слышите? Он жив.
   Когда Итамара увезли, она не ушла. Вернулась ещё раз, ещё и ещё. Несмотря на огонь вокруг, она мчалась к другим, к тем, кому никто не мог помочь в тот момент.

   А потом, уже вечером, когда город был в пепле, она впервые позволила себе заплакать. Тихо. Чтобы дети не услышали.

Позже, когда город стихнет, и пепел осядет на крыши,
люди будут рассказывать:
"Женщина из Офакима спасла тринадцать человек".
Но сама Тали скажет просто: "Я — мать. И я не могла иначе".


   Теперь, когда в её доме снова звучит детский смех,
и окна залиты солнцем, иногда ей снится то утро. Сирена. Взрыв. Голоса. И в этом сне она всегда делает одно и то же —берёт за руки детей идёт к двери.
Потому что есть звуки, после которых ты уже навсегда живёшь ими, услышав их однажды.