Буря в стакане

   Ладно, чего это я все про армию, да про армию. Историй-то много про неё имеется в архивах памяти моей, но не хочется, чтобы хроники моего города N превращались в окопные записки. Раз про архив сказал — вот вам и про архив история.

   Начальником нашего архивного отдела служил Игорь Петрович. Человек-невидимка. Не в том, разумеется, смысле, что его не было видно, а в том, что взгляд на нём не задерживался. Хотя, нет… Не невидимка. Скорее, чёрная дыра. Мне один приятель, который на звёзды по ночам любит смотреть, рассказывал, что чёрные дыры изучают только по тем последствиям, которые они оставляют, а сами эти дыры никто и не видал. Так вот, присутствие Игоря Петровича ощущалось лишь по идеальному порядку в делах, по папкам, расставленным с математической точностью, ну и ещё по тихому, чуть слышному скрипу его ручки. Был он тише воды, ниже травы.

    Как-то зашел я к нему в архив, а дело было весной. Такая апрельская весна, когда снег вроде бы почти сошёл, и появляются мелкие жёлтенькие бутончики мать-и-мачехи. С детства у меня есть чёткая связь: повылезала мать-и-мачеха — стало быть, всё, зиме каюк, здравствуй весна и лето. И настроение обычно такое… ну, не очень рабочее. А тут ещё пятница была, и настроение вовсе стало очень не рабочее. Ну и стал я Игоря Петровича докучать расспросами, что да как.

    И поведал он мне про мать свою, Анну Сергеевну. Женщиной она была старой закалки, из тех, что считают: воспитанный человек не должен быть обузой для окружающих. А ещё лучше — вовсе не привлекать внимания. Она синолог была в университете нашем, Китай изучала. Что именно она там наизучала, Игорь Петрович не сообщил, но, видимо, точно усвоила одно из древних китайских проклятий: «Чтоб тебе жить в эпоху перемен и привлечь внимание властей!». Анна Сергеевна довела это антипроклятие до абсолюта — учила сына, как в эпоху перемен оставаться незаметным. Все мы родом из детства, как говаривал классик, и коли так посмотреть, то сразу понятно, почему Анна Сергеевна воспитывала его, чтобы он ничьего внимания не привлекал. Детство-то её на непростые годы пришлось. В общем, втолковала она сыну, что главная добродетель — не доставлять хлопот. Ни лишним звуком, ни жестом.

   Самым ярким воспоминанием детства был для него один простой ритуал — чаепитие. Мама наливала в стакан крепкий чай, клала два кусочка сахара и протягивала ему ложку.

   —Мешай аккуратно, — говорила она. — Так, чтобы не было слышно. Чтобы ложка о стекло не стучала. Хорошие и воспитанные мальчики не гремят. Некрасиво это.

    И маленький Игорь замирал, сжимая в потных пальцах ручку ложки, и начинал своё таинство. Он водил ею по краю стакана, едва касаясь, двигал так медленно и осторожно, что сахар таял без единого звука. И он в итоге научился, став виртуозом бесшумного помешивания.

    Эта наука стала его главным жизненным принципом. В школе, когда его дразнили, он не лез в драку, а просто отходил в сторону и старался быть ещё тише. В институте, когда лучший друг увёл у него девушку, он не устроил скандала, а просто перестал с ними общаться. На работе, когда начальник срывал на нём злость, он не огрызался, а молча кивал и исправлял несуществующие ошибки.

    Он носил в себе всё. Обиды, разочарования, злость, восторг, любовь — всю палитру человеческих чувств он аккуратно, беззвучно размешивал где-то глубоко внутри, в том самом стеклянном сосуде своей души, до которого он никому не позволял дотронуться. Снаружи была идеальная, абсолютно прозрачная гладь. Ни волны, ни ряби.

    А внутри бушевали ураганы. Мне кажется, он был этаким капитаном корабля в стеклянной бутылке, запертым в собственной безупречности. Он кричал — так, чтобы слышал только он. Плакал — так, чтобы слёзы не оставляли следов на щеках. Спорил яростно и страстно — глядя в потолок своей однокомнатной квартиры глубокой ночью.

    Люди вокруг считали его милым, спокойным, немного занудным, но безотказным сотрудником. «Уживчивый», — говорили о нём. «Хороший человек».

    Умер этот хороший человек тихо, как и жил. От разрыва аорты, говорят, мгновенно. Ни крика, ни стона. Когда разбирали его вещи, нашли распоряжения на случай его смерти. Всё он спланировал: деньги были отложены, костюм в шкафу висел новехонький, с запиской «для похорон», участок на кладбище был давно куплен. В общем, не хотел он утруждать окружающих и доставлять хлопот даже после собственной смерти.

   Мне же бросилась в глаза стопка исписанных листов. И на самой первой странице, выведенным тонким, каллиграфическим почерком, было написано:

   «Всю жизнь я учился мешать сахар в стакане так, чтобы не было слышно. И у меня прекрасно это получалось. Теперь во мне стоит тишина, в которой так громко молчит та самая ложка, которой я так и не смог стукнуть».

   Прочитал я тогда, грустно мне стало. Вышел на улицу, сел на ступеньку, закурил и думал. Вот оно как бывает. Все мы с детства слышали про «бурю в стакане». Но почему-то никто не предупреждал, что самая страшная буря — та, что происходит в стакане, который намеренно держат так ровно, чтобы снаружи никто не услышал, как бьётся о его стены твой запертый, отчаянный шторм.

октябрь 2025