Легенда о Живом Ключе

               
[Пролог: Шёпот Старого Леса]

Есть край, где туманы, как молоко, белы,
Где сосны-старухи подпёрли небесный шатёр.
Там время течёт не по дням, не в недели,
А в ритме, что задал веков разговор.
Там в чаще, куда не заглянет и сокол,
Среди вековечных, замшелых камней,
Бьёт ключ, о котором идёт тихий шёпот:
Кто выпьет из чаши его — станет всех здоровей.

Не просто здоровей, не просто сильнее —
Он раны любые излечит в тот час,
Вернёт блеск очам, что от горя темнели,
И снимет любую змеиную сглаз.
Зовут его люди — Живой. Но дорога
К нему заросла, и медвежий закон
Царит в том лесу. И у самого лога
Стоит страж-отшельник, хранящий тот сон.

[Часть I: Беда в Княжьем Тереме]

В высоком же тереме, в княжьем престоле,
Не смех раздаётся, а тихий плач.
Княжна Алёнушка, цветок в чистом поле,
Лежит без сознанья, и мудрый врач
Лишь качает седой головою в бессилье:
«То хворь неземная, то порча и тлен.
Ни мёд, ни отвары, ни травы сухие
Не выведут душу из этого плена».

Князь-батюшка брови нахмурил, как тучи,
И бросил по терему клич, как набат:
«Тому, кто найдёт тот родник средь дремучих
Лесов и вернёт мне дитя, — тому рад
Я буду отдать полкняжества в придачу,
И руку Алёны, коль выйдет из тьмы!
Кто смелый? Кто примет такую задачу?
Кто вырвет кровинушку из пасти зимы?»

И вызвался воин, что славился силой,
И вызвался лекарь, что ведал в траве.
Но был среди них паренёк один милый,
Иван, что служил при княжьей псарне.
Не знатен, не ловок с мечом, не богат он,
Но сердце в груди его — чистый кристалл.
Он с детства Алёнушку тайно и свято
Любил, и в сторонке от всех он стоял.

Он вышел вперёд, поклонился до пояса:
«Великий наш княже, не нужно наград.
Позволь лишь пойти мне.
Клянусь, что вернусь я с водою назад.
Не ради богатства, не ради почёта.
А ради того, чтоб она лишь жила».
Князь глянул — в глазах его светится что-то,
Что ярче любого простого чела.

«Иди, — молвил князь. — Коль в тебе столько веры,
То, может, и лес покорится тебе.
Возьми скакуна, что быстрее пантеры,
И меч, что служил ещё прадеду мне».
«Нет, княже, — ответил Иван без утайки, —
Мне конь не поможет, где тропы узки.
Пойду я пешком, в домотканой фуфайке.
Мои провожатые — сердце да зги
Ночные, что путь мне укажут к спасенью».
И с тем он ушёл, растворяясь в заре,
Оставив в сердцах и почёт, и сомненье,
И тихую веру в простом псаре.
               
[Часть II: Испытания Леса]

Идёт наш Иван. Лес сгущается, мрачен.
Корявые корни, как змеи, легли.
И каждый пенёк, мхом седым разукрашен,
Глядит исподлобья, таясь от земли.
То волчий раздастся протяжливый вой,
То филин ухнет, нагнав холодок.
Но парень идёт, не теряя покой,
И шепчет одно: «Потерпи, мой цветок».

Вот вышел к болоту. Трясина и кочки.
И манит его огонёк голубой.
«Постой-ка, дружочек, дойдёшь тут до точки, —
Раздался скрипучий над самой главой
Насмешливый голос. — Куда так торопко?
Присядь, отдохни, выпей браги хмельной».
Иван глянул вверх — на суку кривобоком
Сидит старый Леший, качая ногой.

«Мне некогда, дедушка, брагу твою пить, —
Ответил Иван, поклонившись учтиво. —
Мне нужно княжну от беды искупить,
Найти ключ Живой, что струится нелживо».
«Ха-ха! — рассмеялся лесной бородач. —
Тут всякий второй ищет ключ тот заветный.
Но лес мой не любит ни спешки, ни плач.
Загадку мою отгадай-ка ответно.
Коль сможешь — тропинку тебе укажу.
А нет — так закружишь в болоте навеки.
Что выше любого дворца, накажу
Тебе я подумать, и что глубже реки?»

Иван на минуту задумался, глядя
Не в зыбкую топь, а на небо и лес.
«Что выше дворца — это звёзды, не глядя
Отвечу. Что глубже реки — то до слёз
Простая любовь, что в груди обитает.
Она и есть самый глубокий родник».
Дух леса умолк. Борода лишь седая
Тряхнулась. «Ты прав, — проскрипел он. — Умник.
Иди-ка ты прямо, до старого дуба,
Что молнией в сердце пробит пополам.
Там встретишь того, кто не зол и не грубый,
Но спросит и он, что ты дашь по делам
Своим в этой жизни. Ступай. И не мешкай».

Иван поклонился и дальше пошёл.
Тропинка и впрямь появилась под вешкой
Сухой, и болото он мигом прошёл.
Вот дуб-исполин, в три обхвата громада.
Под ним, на валежнике, серый, как дым,
Сидит волк огромный. И нет в нём повадок
Звериных, а взгляд его мудр и недвижим.

«Я знаю, зачем ты пришёл, человече, —
Промолвил он голосом низким, глухим. —
Я страж этих мест. И пущу я далече
Лишь тех, кто не движим желаньем пустым.
Ты ищешь воды, чтобы жизнь возвратила
Она той, что любишь. Но что ты готов
Отдать за неё? Чем твоя дышит сила?
Богатством? Почётом? Иль клятвой богов?»

Иван опустился пред волком на землю,
И руку на сердце своё положил.
«Я беден, и знатность в себе я не приемлю.
Я клятв не давал, я по совести жил.
Отдать я могу только то, что имею, —
Сказал он так просто, без всяких прикрас. —
Возьми мою жизнь. Я о ней не жалею,
Коль только Алёнушки свет не погас».

И волк посмотрел ему в душу, казалось.
И в жёлтых глазах потеплела печаль.
«Встань, парень. В тебе ещё сердце осталось,
Каких не видал я за прожитый дальний
Свой век. Твоя плата — она высока.
Дороже, чем злато и княжьи палаты.
Иди. Увидишь ручей. Та река
Тебя приведёт до избушки горбатой.
Там ждёт тебя третий, последний вопрос».
И волк растворился в вечернем тумане,
Оставив Ивана средь сосен и рос
Одного, на таинственной лесной поляне.
               
[Часть III: Хранитель Ключа]

Иван шёл недолго. Услышал журчанье,
Прозрачней, чем пенье весенней синицы.
И вышел на круглую, в солнечном сане,
Поляну, где время забыло границы.
Трава — изумруд. А цветы — как сапфиры.
И воздух так сладок, что кругом голова.
И в центре поляны, как сердце для мира,
Бьёт ключ из-под камня, и шепчет слова
На древнем наречье о жизни и тлене.

Вода в нём сияет, как звёзды в ночи.
А рядом — избушка, припав на колени,
Казалось, к земле. Из трубы — ни лучины,
Ни дыма. И тихо. Лишь ключ тот поёт.
Иван подошёл к почерневшей двери,
И сердце забилось: вот-вот, вот-вот
Он тайну веков для себя отомкнёт.

Навстречу шагнул ему старец седой,
Сухой, будто ветка, глаза — два колодца,
Где мудрость лежит вековою водой.
«Я ждал тебя, сын мой. Так в мире ведётся,
Что всякий, кто сердцем дорогу найдёт,
Приходит сюда за последним ответом.
Ты ищешь воды, что от смерти спасёт?
Но знаешь ли цену, что платится в этом?»

«Я жизнь свою отдал бы, отче, без спора»,
— Иван поклонился, как прежде, в тиши.
«Жизнь — плата простая, — ответил без взора
Сурового старец. — Ты дай мне часть души.
Смотри, — он открыл свою дверь, — я тут вечен.
Я пью эту воду и смерти не знаю.
Но каждый глоток — и мой дух искалечен.
Я помню всех тех, кого я покидаю
Навеки в земле. Я не чувствую боли,
Ни страха, ни счастья, ни горькой любви.
Я — камень, что вечность проводит в неволе.
Ты хочешь такой же судьбы? Так живи!»

Иван заглянул в те глаза, что как льдины,
И ужас холодный пробрал до костей.
Увидел он вечность пустой середины,
Без слёз и улыбок, без близких людей.
«Нет, отче, — промолвил он твёрдо и прямо, —
Такой благодати не нужно и даром.
Я смертен, и в этом нет в жизни изъяна.
Я лишь зачерпну, чтоб спасти от удара
Судьбы ту, что светит мне ярче, чем солнце.
Один лишь глоток — для неё, не себе».

«А если, — прищурился старец в оконце
Души его, — дам я два кубка тебе?
Один для неё, а второй — для тебя.
И будете вечно вы юны, красивы,
Жить в мире вдвоём, этот мир возлюбя,
Но дети и внуки пройдут сиротливо
Все мимо, старея у ваших колен.
Согласен на вечность вдвоём, но без смены
Родной поколений, без права на тлен?»

Иван опустил свои очи. Картина
Предстала ему: он и вечно жива
Алёна, а рядом — седая дружина
Их внуков, и вьётся над ними трава
Могильная... Нет. Это счастье — отрава.
«Нет, отче, — сказал он, и голос не дрогнул. —
Любовь не живёт, если нет в ней устава
Природного. Если б я так с ней поступил,
То предал бы всё, чем она мне и стала —
Надеждой на будущий день, на детей.
Мне хватит того, что она б лишь дышала.
Один кубок, отче. И больше не смею
Просить ничего. Лишь глоток для неё».

И старец впервые за век улыбнулся.
И в мёртвых глазах проступила слеза.
«Ты выдержал всё. Этот мир не прогнулся
Под тяжестью лет, пока есть голоса
Такие, как твой. Я ведь дух-искуситель,
Что стражем поставлен у этого плёса.
Не воду ты ищешь, а суть, избавитель.
Ты ищешь любовь, а не вечные росы.
Бери же. Неси. И спеши. Время — птица».

И он протянул ему кубок простой,
Резной, деревянный. И в нём та водица
Сияла, как будто рассвет золотой.
Иван зачерпнул, поклонился до самой
Земли старику, что уже исчезал,
Как утренний пар, над поляною пряной.
И, кубок сжимая, назад побежал.
               
[Часть IV: Возвращение]

Бежит наш Иван, будто крылья за спиной
Раскрылись. Не чует ни боли, ни ссадин.
Лес, прежде угрюмый, теперь стал иной —
Он ветви свои расступал без преградин.
И волк серый тенью мелькнул средь стволов,
Как будто бы молча дорогу хранил.
И Леший с болот не чинил злых оков,
А кочки мхом мягким под ноги стелил.
Весь лес помогал, чуя сердца горенье,
И то, что в руках он несёт не обман,
А чистое, выстраданное спасенье,
Что в кубке простом нёс Алёне Иван.

Вот стены родные, вот терем высокий.
Вбегает наверх, растолкав всю толпу.
А там уж готовят парчовые доски,
И плач долетает к его потолку.
Княжна холодеет. Уже нету вздоха,
И свечи стоят у её головы.
И князь, как подкошенный дуб, одиноко
Стоит, чернее могильной травы.
«Уйди, — шепчет лекарь, — ты поздно, мой мальчик.
Душа отлетела, оставив лишь прах».

Но Ваня не слышит. Он видит лишь пальчик,
Что тонкий белеет в атласных шелках.
Он к ложу подходит, колени склоняет,
И к бледным губам, что как зимний рассвет,
Тот кубок с водою живой подставляет,
И шепчет: «Вернись... без тебя жизни нет».

И капля коснулась недвижного устья.
И следом вторая... И тихий, как стон,
Прорвался сквозь цепи смертельного грустья
Глубокий, спасительный, трепетный вдох!
И щёки зарделись, как маков цвет алый,
Ресницы дрожат, открывая глаза.
Алёнушка смотрит, как будто устало
Спросонья, и катится с глаз тех слеза.

«Иван?.. — шепчет тихо. — Мне снился дурной
И тёмный, холодный, безрадостный сон.
А ты... ты пришёл и укрыл пеленой
Из света... Откуда здесь ты, и где он,
Тот мрак, что меня забирал в свои сети?»
«Всё минуло, радость моя, всё прошло»,
— Ответил Иван. — «Ты живи на всём свете,
Чтоб в мире от взгляда твоего рассвело».

[Награда Сердца]

Что было потом? Был и пир, и веселье.
Князь слово сдержал, хоть и хмурился вид:
«Ты спас мою дочь, отменил новоселье
В могиле. Бери же, что князь говорит.
Полцарства — твоё. И рука моей дочки».
Но Ваня в ответ покачал головой:
«Мне, княже, не нужно ни власти, ни строчки
В указах. Мне нужно лишь быть с той одной,
Кого я люблю. А богатство — нажива.
Коль любит она — вот награда моя».

Алёна ж шагнула вперёд, горделиво,
Но с нежностью глядя, слезы не тая:
«Отец, я пойду за него и в лачугу.
Не тот князь, кто в золоте тронном сидит,
А тот, кто за милую сердцу подругу
Пойдёт через лес, где сам страх сторожит.
Он — князь моей жизни. И точка. И боле
Не нужно ни слов, ни пустых рассуждений».

И жили они. Не в дворце, а на воле,
В простом терему, средь лесных насаждений.
И были у них и любовь, и детишки,
И старость пришла к ним в свой срок, в свой черёд.
И знали они не из сказки, не книжки,
Что ключ тот Живой — не вода, что течёт
Из камня, а сердце, что любит и верит,
И готово жизнь за любовь ту отдать.
Лишь им открываются тайные двери
Туда, где живёт в мире сём благодать.