Элегия

    Двадцать
два мне, Господь.

    За окном
загорелось полночное
зарево. Из кувшинов ветвей
ветер выпил
    кленовые листья.
Бог вскормил новый мрак.
    Фитиль
тени зажёг себя
заново, чтобы в душу мою
сделать именем родины выстрел.

    Я на казнь пришёл сам.
Ядра памяти рвали мне сердце.
Кровь впитала в себя
околевшая почва бумаги.
    Дождь рыдал
и не мог, и не мог я, родная,
согреться, как в подвальной 
грязи безымянное тело бродяги.

    Снова выйдя в простор
звёзд хрустальных рассыпанных
    бисером
по кустам облаков,
облетающих ночь городка.
     Я смотрю в сотый раз,
как он полнится пьяными крысами
полюбившими спирт из дрянного ларька.

     И общаги гудят
сквозняками чахоточных окон,
чернью выпивших морд веселятся
вокруг голоса.
     Только я свою жизнь
камнем сердца влачу одиноко,
выдыхая туман сигарет в небеса.

     Я устал от всего:
от небес, зажигающих звёзды,
от холодных лучей
остывающей зимней луны.
     От гнетущей тоски,
разбросавшей, мечты по погостам,
и от нищих дворов моей богом забытой страны.