35. глава из поэмы Их разлучила война

И ни награды, ни почёта,
кто отдал жизнь свою в плену
за Родину. В графе учёта –
“предатель” – и наградою ему
служило званье от главкома
с подачи подлого вождя.
Полвека был он вне закона.
В его семью вошла беда.

Мои печали беспредельны.
Прошу понять меня, друзья.
Грядёт тяжёлый понедельник –
вам не понять того нельзя.
Начало, собственно, недели
чрез завершение её.
Прошедшей, где мели метели
и разговорам где светло.

И тесно мыслям на просторе,
в полёте вешнем над Землёй,
не чувствуя внутри опоры,
перебирая смысла слой,
я ухожу за горизонты
не видимых пока что слов.
И наполняются реторты
непоколебимостью основ.

Моральных исповедей ночи
под тихой звёздной мишурой,
неведомо где кто порочит
и называет жизнь игрой.
Там победителей не судят,
не выставляют их на вид,
кто в отрешённости не блудит,
позором кто воров клеймит,

что при законе расплодились
и снова захватили власть,
преступно ей распорядились, –
козырная пришла им масть
и роют всех Поэтов к ряду
отборным матом под орех,
где каждый день как будто праздник,
как безусловности успех.

Портрет, рисованный словами,
ты не порвёшь и не сотрёшь.
Ты изловчайся хоть часами,
всей тайны так и не поймёшь.
Зачем тебе глаза и уши?
Вопрос вопросов налицо.
А между прочим, где-то Души
свивают в дереве кольцо.

За годом год и набегают
десятилетья и века.
И кто-то нас с утра ругает,
что не дрожит его рука –
художника пейзажной кисти,
как инструмент в просторе лет,
сосредоточены что в числа,
исчислен ими звёздный свет.

И скорость, что быстрее света,
что закольцовано не вдруг.
Она была и мной воспета.
Ступив на колебаний круг,
почувствуешь стремленье в звёздный
переиначенный простор,
где темнота вскрывает грозы
и разрушает разом створ

по вектору скупой тревоги
на переходах за мостом,
где обивает кто пороги,
всё оставляет на потом.
Наверно, некуда стремиться,
по световым живя часам,
где от молвы уж не отмыться
идущим в жизнь по головам.

Все убежденья в принужденье,
чтоб отказаться от мечты.
Читайте, люди, в приложенье,
когда сжигаете мосты
из прошлого и в век вчерашний
иль в будущий простор имён,
когда становится не страшно
под навесным, как дождь, огнём.

Продукт я прошлого столетья,
из будущих пришёл времён,
где обух перешиб я плетью
под плеск бессмысленных знамён
на древке пальмового толка
подвидом грусти естества.
Там запылённая, как полка,
хранит мой образ торжества

с не повседневными холстами,
блестящими как будто шёлк.
С фазаньими бредут хвостами,
неоднозначность с нею толк –
он вышел в зоне, что прогоркла.
По ветреной судьбе страны
летели царские осколки
с погонами пустой войны.

Войны, навязанной деньгами,
на ней под дронами стоят:
Иваны, Витьки, Стеньки, Сани –
из калашей они палят…
…а дроны часто под призывы
летят себе, летят, летят…
и достигают цели. Взрывы
в столице утренней гремят.

Искать иголку в стоге сена –
моё призвание, друзья.
Когда беснуется селена
и возмущается Земля,
я нахожу иголку в стоге,
который я вчера сметал.
В тумане он, как будто в тоге,
пыль с тоги веником сметал.

Вам пояснения не надо,
надеюсь, поняли вы всё.
Покосная пора – услада –
участвовало всё село
с утра до вечера заката
с обским разливом тишины.
Война. В том люди виноваты,
что поддержали ход войны.

Покрылось небо темнотою,
лучи простёрлись от звезды
до нас объёмной чернотою.
И, прочертив лучом бразды,
луч отразился в подсознанье
и обозначил центр тепла,
где запоздало ликованье,
а речь бессмысленно текла

по направлению на запад
из одиночества страстей.
Засада там, где вновь засада
из всех обрывков новостей,
нанизанных на ветра гвозди,
по шляпку вбитых в небеса,
где перламутровые звёзды
летят, за ними полоса

тумана расстелилась в поле,
но приземлённая она.
Моя неоднозначна доля,
не обоснована вина.
Вновь беспокоит одиозность
нас окружающей среды
и возникает слов нервозность,
в ней проявляются следы.

Оставленные на просторе,
как будто в поле на снегу,
сливаются опять в растворе
весенней лужей на лугу,
приобретая очертанья
необозримой красоты.
Моё по ней в стихах метанье
от сложности до простоты.

Цветы осенние дороже,
чем те весеннею порой.
К себе уже подходим строже.
И осторожнее герой
в стихах ведёт ли разговоры
иль просто он молчит в строке.
Не слышно криков ссоры.
Рисунков нету на песке,

не говоря уже о замке,
тем более жилых домов.
Приходится тянуть все лямки
и тьмы развязывать узлов.
Не разрубая крепкий узел,
до истины в ночи дойти,
когда тебя проблемы грузят,
не сбиться всё-таки с пути.

Меняемся ли мы с годами?
Ответ произнесён не мной.
Они на нас идут стадами,
я это чувствую спиной
и осуждаю состоянье
сплошной нелепости словес,
стоят они как изваянье,
но с позволения небес.

Вхожу я в Лету без забвенья
и прохожу по дну реки.
Обнажены стихотворенья –
такое видеть мне с руки
не только на закате суток,
но и утрами до зари,
когда летят две стаи уток,
за ними следом глухари.

И оглашают всю округу
прощальной песней торжества.
Плывут исчезнувшие струги,
на волнах блещут кружева.
Сибирью приросла Россия,
спасибо дяде Ермаку.
Насилия теперь засилье,
всё портит чопорность строку.