Постоялый двор Глава четвёртая

Глава четвертая

Неравномерно распределённая по земле божья воля в качестве ли грибного мицелия или спор от плодовых тел, или электромагнитных, или гравитационных волн, а то и сплошных чёрных дыр, не похожих на технологические отверстия и представляющих из себя чёрт знает что, а значит, уму человеческому явление непостижимое, - воля эта накладывает на судьбы России, (территории огромной, даже неприличной для государства величины), особый шарм, обдавая пространства страны то необычной погодой в разных её частях, то отсутствием или обилием событий, происходящих в одном и том же месте по божьей прихоти.

Многотерпеливому русскому люду такой расклад не в нови. Удивить его также тяжело, как и испугать. Разбудить также неподъёмно, как и перевернуть Землю, потому что он, народ русский, в отличие от Архимеда, для своего рычага опоры у других народов не ищет, а вертит им по своему разумению, ни у кого разрешения не спрашивая. Наделённый недюжинным знанием своего потенциала, геометрическим, а отнюдь не сакральным, он предназначен уравновесить мирские потуги в поисках справедливого благоустройства способом весьма необычным, исключительным для общего понимания. Он полагается на «авось», то есть понятие труднопереводимое на остальные земные языки, которое заключает в себя не мечту о счастливом исходе начатого дела, а мечту о мечте, что это дело когда-нибудь да выгорит.

И ведь горит, так иногда горит, что дым Отечества небо затмевает…

Временные рамки для него ничего не значат. Россия и для времени найдёт уголок, где бы его приголубить и дать отдохнуть, как уставшему от детских игр ребёнку мать даёт приют на своей груди, и тот замирает во сне, позабыв о том, что натворил. Благо грудь у матери большая и молоко обильное, а для забвения только этого и нужно.

Состояние в форме эмбриона, детского непосредственного бессмертия, уверенности в защите и тепле домашнего уюта, свойственно любому русскому времени, ещё не вырвавшемуся наружу. Сон как форма жизни оказывается в России главной составляющей её существования. Не даром зима, мороз и уютная берлога являются её символами: эталоном чистоты, здорового обновления и неспешного анализа прожитого вегетационного периода, случившегося в результате полуоборота Земли вокруг Солнца.

Ни для кого уже не секрет, что медведь может проспать шесть месяцев подряд без пищи ни разу не опорожнившись. А выйдет по весне, пожуёт травку, выбьет ею пробку из прямой кишки естественным образом, и пошёл себе жить дальше вершиной пищевой цепочки в любом лесу. Нет ему конкурентов и соперников. Он всеяден, силён и очаровательно глуп. Ибо ему-то как раз и незачем философствовать о вечном, он в нём живёт, хотя и не знает об этом.

Тут напрашиваются параллели. Так дадим им неевклидову силу и вольность! Хлестнём по ушам читателя правдой-маткой! Тем умением спящей медведицы, что собственную мочу и накопившийся жир способна зимой перерабатывать в молоко для рождённых медвежат! До сих пор никто не знает, как она это делает. И слава богу! Медвежата целее будут!..

Знание – сила? Что?! Смеётесь?

Спросите у любого русского, и он вам ответит: кто умножает знания, тот умножает скорбь.

И не важно, откуда он это взял… Евреи не всегда были евреями, просто они были одними из первых, кто это записал… А у русского это живёт в крови. И жило. И будет жить. Этого даже записывать не стоит.

Потому что знаниям, при определённом положении ребёнка в пространстве, можно научить любого. А вот пользоваться знаниями редко, но метко может только истинно русский человек. Доказательств тому приводить не надо. Современная цивилизация тому доказательство.

Не согласны?

А великая русская литература? А балет? А первое государство развитого социализма? А атомные бомбы?.. Цвирк! – и нет её, цивилизации-то!.. И не только её, есть и ещё рычаги… А вы мне всё про Архимеда талдычите… Кто это такой? Кто его видел?..

Радуйтесь, что спят ещё медвежата…

Впрочем, зачем о грустном?

***

Официальное открытие «Медвежьего павильона» в «Вифлеемке» было приурочено к воскресенью 1 мая (по старому стилю) 1894 года. Первые «маёвки» питерских рабочих проходили тут же, в парке, они ещё не приняли политического характера, а организовывались как пикники на природе, где можно было немного выпить и закусить, спеть понравившуюся модную песенку и посудачить между делом о классовой борьбе на только что проклюнувшейся травке, благо погода позволяла.

Помимо «чумазых», подходили к «Вифлеемке» и дачники из мещан и чиновников. Те, что посостоятельнее, подъезжали в экипажах. Было множество офицеров, барышень с маменьками, ну, и, конечно, торговцев вразнос штучным товаром в синих и серых халатах, выкрикивавших названия своей галантереи громче звуков духового оркестра, нанятого Микулой за деньги неведомо откуда у него вдруг взявшиеся.

Дюжину огромных медведей привезли на подводах в больших деревянных клетках. Лошади, тащившие их, были наняты у цыган, и, видимо, уже привыкли к медвежьему духу или были заранее опоены какою-то дрянью, потому что глаза их косили и движения ног были рассеянными настолько, что одна из подвод чуть не придавила представителя прессы, освещавшей это событие в «Петербургском листке» и других органах печати, что повлекло за собой весьма нелицеприятный отклик об устроителях празднества.

Вероятно, именно с подачи пострадавшего репортёра был пущен слух, что две «ручные» медведицы сбежали по дороге из опрокинутых клеток и теперь будут бродить по парку в ночное время, пугая своим видом припозднившихся девиц. Газета рекомендовала дамам и девушкам, проживающим на ближайших к «Вифлеемке» дачах, запастись специальными переносными подсвечниками с отражателем, на фитиль которых клался кусочек ладана. Помимо света это изобретение обеспечивало (как кадило) защиту от нечистой силы и медведей в том числе. А для мужчин в этом же магазине «Кручёных и Ко» (по указанному в газете адресу) можно было приобрести и револьвер с боковым экстрактором американской фабрики «Смит и Вессон» за 32 рубля, а также патроны к нему по цене 8 рублей за сотню. Так, на всякий случай…

Но для зрителей праздник удался на славу. Микула с Фотиньей не успевали подсчитывать барыши. Стальное ограждение и отряд полиции едва сдерживали наплыв возбуждённой публики.

Медведи в стеклянном вольере на радость людям сначала передрались друг с другом из-за богатого угощения. Потом разбежались по углам, растаскивая самые лакомые куски подальше от конкурентов. Позже начали кидаться на стекло, из-за которого их неприличными жестами дразнили мальчишки-хулиганы. Наконец, животные наелись, устали и успокоились, разбежавшись друг от друга подальше, чтобы опорожниться, развернувшись к людям спинами. И улеглись как ни в чём не бывало в большом загоне, усыпанному соломой и опилками.

В башнях гвардейцам подали ужин с дармовой мадерой. Они уже совершили над куполом по паре «звезданутых» забегов с бокалами в руках и теперь, откинувшись в бархатных креслах с девицами на коленях, делили лавры победителей над побеждёнными медведями, которые даже не подняли головы к прозрачному потолку, чтобы взглянуть на своих сатрапов.

Но когда к вечеру внутрь вольера вошли подвыпившие безоружные близнецы и начали по очереди с медведями обниматься и заигрывать, большинство дам в корсетах попадали в обмороки от ужаса, а их усатые ухажёры-гвардейцы начали поскрипывать зубами от зависти с обратной стороны стекольного ограждения, но признаков повторить безумства братьев Дурново публично так и не осмелились.

Маёвка же к ночи завершилась братаниями классовых врагов на травке под раскидистыми соснами, где они во тьме перешли на хлебное вино, полуинтеллигентных женщин из мещан и их озорную прислугу.

Духовой оркестр сменило треньканье балалайки и мандолины. А из кустов уже слышалась «Дубинушка» и «La Marseillaise». Среди общего хора отчётливо выделялись голоса будущего гетмана Украины корнета Павла Скоропадского и будущего президента Финляндии поручика Карла Густава Маннергейма. Их мерзкое интонирование, выпадая из общего полупьяного хора «маёвочников», тогда уже предполагало некую слуховую ущербность, переходящую в самостийную претензию на солирование, не оправданную ни происхождением рода, ни заслугами перед Родиной, Россией, которая их вскормила и дала им преимущественное положение перед другими авансом, в счет будущих побед, со всей своей материнской открытостью и верой в доброту и преданность приёмных сыновей.

Князь Константин, сидя в ротонде Удельного парка с обер-прокурором Победоносцевым за чашкой чая, обратил на эти голоса особенное внимание.

- Ваше Высокопревосходительство, - теребил он задремавшего старшего товарища за рукав шёлкового халата. – Вслушайтесь! И ведь «ухнут» дубинушкой, и «встанут» к оружию в батальоны. А мы чем им ответим? А? Вы вдумайтесь только:
«Боже, Царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу нам;
Царствуй на страх врагам,
Царь православный!
Боже, Царя храни!»
Шесть верноподданических строчек гимна ни о чём!  И всё, милостивый государь! И бог упомянут в контексте сохранения жизни помазанника на «нашу славу» и на «страх врагам», а о самих подданных ни слова! Как этим гимном объединить нацию на жертвенный подвиг во имя земли русской?

Костя явно лукавил, но Константина Петровича разбудил-таки.

Победоносцев поправил сползшее на кончик носа пенсне и по привычке, выработанной на заседаниях Государственного Совета, потёр пальцами кончики ушей, чтобы окончательно проснуться.

- Не ёрничайте так откровенно, Константин. Даже ваше божественное происхождение не даёт вам право сомневаться в помазаннике. Принятый в России общественный договор не предполагает, а обязывает всех граждан подчиняться его царской воле беспрекословно. Кто бы он ни был! Хоть последний смерд, хоть член царской семьи. Даже родная мать, если хотите…

- Не хочу! – обрадовался Константин живому голосу старика. – Но если царь не бог, а человек. А человек осуждён на первородный грех. Значит, и царь грешен и способен на ошибку?

На это Победоносцев процитировал сам себя, намеренно закрыв глаза:

- Стоит только признать силлогизм высшим, безусловным мерилом истины, — и жизнь действительная попадает в рабство к отвлеченной формуле рассудочного мышления, ум со здравым смыслом должен будет покориться пустоте и глупости, владеющей орудием формулы, и искусство, испытанное жизнью, должно будет смолкнуть перед рассуждением первого попавшегося юноши, знакомого с азбукой формального рассуждения. Можно себе представить, что сталось бы с массою, если бы удалось, наконец, нашим реформаторам привить к массе веру в безусловное, руководительное значение логической формулы мышления. В массе исчезло бы то драгоценное свойство устойчивости, с помощью коего общество успевало до сих пор держаться на твердом основании.

- С чего это вы заключили? – спросил князь. – Общество не держится, а движется по твёрдому основанию. Скажем, по рельсам… В совершенно определённом направлении и довольно скоро. Вера за ним последнее время едва поспевает.

- Куда только она бежит, эта грамотная сволочь в ваших купеческих поездах? Не подскажете ли? А я вам скажу: друг от друга и закрыв глаза! А должны смотреть в одну сторону, и вера должна быть одна, а воплощение её на земле – царь наш Российский. И никаких авторитетов больше! Единоверие и самодержавность! А остальные пусть утрутся, если жить в мире хотят. Причём в мире, защищённом от любого внешнего врага, как вы понимаете… Помните русскую сказку про «Теремок»? Жили в тесном и ветхом здании мелкие звери, весело жили, а пришёл медведь и взобрался на крышу, чтобы повеселиться со всеми, да теремок тот и раздавил. И чем сказка кончилась? Не помните? Собрали звери теремок вместе по брёвнышку и построили новый, чтобы на всех хватило… Так вот медведь – это Россия. Она разваливает чужие ветхие устои не для того, чтобы повеселиться, а чтобы собрать всех под одной крышей для пущей безопасности. А сильнее медведя в лесу зверя нет!.. Хорошая сказка, не правда ли?

Обер-прокурор усмехнулся уголком губ, не надеясь на ответ от князя. А тот и не думал отвечать. Сказанное Константином Петровичем о медведе было аллегорией уже расхожей, но Двоекуров не стал разочаровывать старика. Пусть его думает, что это ему первому в голову пришло. Чем бы старость не тешилась, лишь бы в чужие дела не лезла…

Было поздно. Над Удельным парком нависала короткая ночь, тихая и густая, полная неслышным в тумане ростом трав, листьев и биением соков под корой деревьев. Тревожную тишину ещё не осмеливалась нарушить голосом первая птица. Насекомые замерли под былинками и с ужасом ждали, когда с острых кончиков растений сорвутся и шлёпнуться о землю огромные набухшие капли росы. Неповоротливое пространство между деревьев влажно оседало на колени под тяжестью непомерной водяной ноши, свалившейся с небес на его плечи.

Комар пытался было подняться с перил ротонды на кисть Константина Петровича, тёплую, находящуюся в дюйме от него, но под взглядом Победоносцева не осмелился этого сделать – прожужжал вхолостую и замер на месте якобы ничему не угрожая. И, казалось, уснул, погрузившись в свои кровожадные сны. Мирный и безобидный…

Безвременье и незыблемость овладели молчаливым миром.

Оба Константина, символы постоянства и верности, были заняты своими неторопливыми мыслями. И если к старому наставнику цесаревичей и императоров возвращалась уверенность в надёжности его давнего выбора по продвижению царских стоп по пути истории российской, то вечно молодым потомком богов овладевало чуткое прозрение беззащитности людей перед ими же созданным хаосом, сулящим невиданные катастрофы и войны, порождённые ненасытной алчностью и самомнением, кто из них волен делать всё, что угодно выбранному им богу, а кто, сами понимаете, – нет.

Но никто из них не ведал, что в глубокой чаще у озера в обнимку со сбежавшими медведицами храпят угомонившееся от хлопот близнецы и в их снах уже нет ничего человеческого. Есть пустота. Освобождённая от вязкого семени, пролитого на блудных медведиц, чёрная похоть. Неуёмная и страшная в своей силе, как отголоски будущей классовой ненависти в эхе гражданской войны…

Не спала и Катерина Мануиловна. Они только что закончили с Микулой и Фотиньей подсчёты барышей, собранных за вечер с «маёвки», результаты были занесены в гроссбух, и в Катином математически выстроенном понимании мира возникло большое сомнение в искренности своих работников, нагревших на празднике «Вифлеемки» руки гораздо теплее, чем она сама. Построив внутри несложные причинно-следственные связи, Катерина сделала логичный вывод: её и детей собственная челядь обобрала вполовину, пользуясь тем, что деньги шли через их карманы, как тот кусок льда из притчи, когда лёд был пущен шахом по кругу между визирями и, всё истончаясь от множественных прикосновений, вернулся к нему крошечной льдинкой. Благодатная берлога, которая выращивала на своих стенах из божественного мицелия помимо грибов золото и бриллианты, была далека. Нити гифов ещё не дотянулись из Сокольнической Рощи до подвалов Удельного сада. И Катерине приходилось искать немедленный выход из положения.

Способов оказалось немного.

Первый из них – отнять у других и присвоить себе чужое (откровенный грабёж или война) – был преждевременен. К нему ещё не созрели исторические предпосылки, да и армии и флота у «Вифлеемки» для этого было ещё недостаточно. (Условное название: «Робин Гуд»).

 Второй – неограниченная власть одного иезуитского сословия и покрываемое аутодафе воровство – припахивал подленьким еретичеством, а то и внутренними беспорядками и террором. (Условное название: «Новый Ватикан»).

Третий – обман большинства народа высокой идеей построения бесклассового общества не за счёт колоний, а собственными силами – требовал преимущественного скачка в развитии производства, что могло вызвать сопротивление быдла, которого нужно было ещё и обучить, как этими машинами и орудиями пользоваться и как поверить в бесплатный рай на Земле при жизни одного поколения «чумазых». (Условное название: «СССР»).

Был и четвёртый выход – просто возвратиться в берлогу, где всё понятно и просто. Но мысли о Маннергейме и весна с грядущими белыми ночами над Невой и трепещущим сердцем влюблённой медведицы перед могучим викингом не давали Катерине покою. Что-то потустороннее вело её к этой связи, будто бы новое потомство могло объединить всю Европу для второй эпохи Возрождения, где православие, а не социалисты, будет играть решающую роль. И Средиземноморье с Ближним Востоком всколыхнётся, даст отлуп лукавым мусульманам-туркам. А там и до Византии, Третьего Рима недалеко…

Закрывая глаза, Катерина уносилась мыслями к пейзажам Тавриды, столь знакомыми ей по первой беременности, где и море на картинах было нежнее цветом, и скалы почти домашними, прогретыми будто берёзовыми дровами от русской печки, а ночи и запахи гуще и насыщеннее любовью, чем эти петербуржские холодные граниты и туманы, нагло заползающие в декольте и под подол, и засыпала с видением ржавой сосульки с крыши конюшни, которую так высоко ценил за русский дух покойный надворный советник Евлампий Христофорович Вышколев.


***
   
 Аскольд и Дир вернулись на Миллионную после ночных побед в грязных мундирах кавалергардов весёлыми и голодными.

За завтраком из их рассказов матери и брату стало ясно, что медвежья натура близнецов готова к новому преображению, способному изменить отношение к семье царственного дома.

- В Гатчину собрались? – переспрашивал князь Константин, прислушиваясь к беседе близнецов. – В императорскую свиту? Или в «Зверинец»?

- Её Императорское Величество Мария Федоровна, попечительница «Российского общества покровительства животным», самолично пригласили. У них там с медведями затыка, - объявил Дир, утирая усы кружевной салфеткой. – Редеют косолапые…

- Разберёмся, - решительно поддержал Аскольд брата, располовинивая ножом кусок печёной говядины и запихивая в рот обе половинки, помогая себе пальцами. – Уж чего-чего, а берлог мы им там нароем!

- А вправду ли говорят, что ученых медведей в Царский конвой поставят? – спросила Катерина Мануиловна, любуясь на своих молодцов. – А то и верхом ездить приучат?

- Врут, маменька! Лейб-гвардии Шатунскую медвежью роту при императрице в артиллерийском качестве формируют. Орудия и снаряды без гужевой помощи на театр боевых действий отправлять, окапываться быстро и стрелять на слух, где что зашевелится, по команде…

- Или на нюх! – подсказал Дир. – По запаху даже точней выйдет… Я, например, этих басурман за версту чую… Но тут главное – артиллерийская разведка и точный расчёт! Траектория снаряда, деривация, баллистика, одним словом, тут без численного интегрирования системы дифференциальных уравнений, описывающих траекторию полёта выстрела, маменька, хрен обойдёшься… Опять же дисциплина должна быть и ещё эта, как его?..

- Маскировка: скрытие, имитация… - подсказал Аскольд. – Берлоги, медвежьи ямы, норы… Там много чего в бумаге понаписано… В Туруханский край уже запрос на две тыщи медвежьих шкур отослан телеграфом.

- Две тысячи?! – изумилась Катерина Мануиловна, широко распахнув глаза.

- А то! – подтвердил Дир. – Да мало ещё будет… Или вам, маменька, жалко для спасения Отечества и Её Императорского Величества этих «вонючек»? Да расплодятся ещё, не остановишь! Пять лет и – полк! Десять лет – и армия! Куда их девать?.. Тут другая проблема…

- Какая? – со страхом спрашивала Катерина.

- Зима, дорогая матушка, русская зима! – усмехнувшись, подсказал Константин. -  Чтобы русскому медведю оставаться медведем, ему зимой нужно спать. Кто его на войну будить станет в январе, скажем? Артиллерия только? Да на эту побудку больше снарядов уйдёт, чем на всю Австро-Венгрию, чтобы её с землёй сравнять!

- И то правда, - согласилась Катерина Мануиловна. – А что же делать теперь?

- Вот мы к тебе, матушка, за этим и пожаловали, - честно признался Аскольд, сложив руки как за партой и заставив Дира поступить подобным образом. – Не позволила бы ты уделить нам часть грибницы из нашей родовой берлоги.

- Вам денег мало? – нахмурилась Катерина.

- Денег всегда мало, но это не важно… Мы тут на маёвке с девушками познакомились, близняшками, Еленой и Клитемнестрой, они в одной берлоге зимой не уживутся. Уж больно строптивые… Да, Дир?..

Дир молча и виновато закивал в ответ.

- Нам бы, маменька, мицелия… Пещерки-то мы сами выроем, а вот гифы пока сюда из Москвы дотянутся, не один снег растает… Мы бы девочкам-беременным берлоги тут оборудовали по первому классу, с грибами и золотом, как у нас в роду положено, а сами тогда на службу отправились, Родину защищать и Её Величество.

- Так вы думаете, что именно в грибах дело? – спросил Константин.

- А что там думать? Мы на себе испытали! – разоткровенничался Дир. – Скорость акселерации от материнского грибного молока повышается в сотню раз. А очеловечивание за пару лет в пубертатный период вообще без этого невозможно. Без наших грибов и… золота, конечно… 

- Грибов?.. А как же ваше божественное начало? Это ли не чудо? – возмутилась мать. – А брат ваш, который преодолевает гравитационное поле одной своею мыслью? А дар предвидения? А вы вместо того, чтобы делать карьеру при дворе, трахаетесь с блудными медведицами, да ещё требуете для них отдельные комфортабельные берлоги? Где ваша совесть?

Аскольд и Дир посмотрели друг на друга и прыснули со смеху.

Глаза у Катерины Мануиловны наполнялись слезами отчаяния и непонимания. Князь Константин положил ей руку на задрожавшие пальцы и произнёс шёпотом:

- Ну, ну, успокойся. Они уже давно взяли тот мицелий и привезли сюда. И берлоги своим пассиям уже подготовили.

А вслух произнёс:

- Я думаю, мама, что между богами не может быть морально-нравственных отношений, и обращение к совести бога также глупо, как и заставить его покаяться в том, что он создал не в угоду человеку, а в свою собственную. Разреши им делать то, что они просят. И им, и тебе от этого случится только легче понимать друг друга. А вы ведь этого все желаете?

- Да.
- Да.
- Да… - согласилась Катерина с сыновьями, а потом вдруг улыбнулась: - Так у меня будут уже внуки?.. Правда?.. Ах, как годы летят… Как птицы!

За окном пролетела пара ворон. Они присели на мостовую, отогнав от кучи парящих «яблок» конского навоза стайку воробьёв, и начали выискивать в ней что-то своё. Ворон вспугнула английская коляска, пронесшая к казармам запоздавшего к разводу гвардейца, и чуть не сбила на тротуаре одинокую девушку-горничную, посланную барыней с утра пораньше в дом купца Щеголихина с письмом, в котором Бетси Шувалова обещала принять его сегодня вечером в счёт списания её прошлого долга в три тысячи рублей, который она должна была вернуть купцу после «маёвки» в Удельном саду. Пари с княжной Уваровой было проиграно. Близнецы Дурново предпочли им общество медведиц, в которых переоделись сёстры Полусердечные, Елена и Клитемнестра, и, по словам которых, дело с поставкой медвежьих шкур в Гатчину было передоверено обществу «Кручёных и Ко».

(продолжение будет)