Лев, Фалес и Парацельс

   Есть приятель у меня, Лёвой звать, но это для друзей он Лёва, а так Лев Аркадьевич — человек с техническим складом  ума, да и жизни тоже — математику преподавал он  в нашем ВУЗе. Думаю, если бы Лев Аркадьевич жил в иные времена, то был бы он как минимум графом, и на фамильном гербе девиз был бы какой-то такой: «палочки должны быть попендикулярны». Очень уж он любил порядок во всем. Завёл он себе как-то попугая, большого, серого, жако, вроде бы —  не очень-то я силён в орнитологии, да и в прочих логиях знаний, честно сказать, маловато.

   Птиц был очень умный. Назвали не как-нибудь, а Фалесом, говорю же, Лёва аристократом был не иначе, если не по происхождению,  то по духу — однозначно.
Детей у них с женой не было, возможно, по этой причине все их родительские инстинкты сконцентрировались в заботе о  Фалесе. Клетку купили огромную, с замками хитрыми, кормили по расписанию и по специальной диете, фрукты да орехи всякие,  название некоторых я даже выговорить не могу. Обучал его Лёва последовательно, методично, выучил с ним фраз двадцать, если не больше. Даже разучил с ним строфу из Бродского —  Фалесу прекрасно удавалось имитировать свойственный монотон автора:

Оставим счёты. Я давно в неволе.
Картофель ем и сплю на сеновале.
Могу прибавить, что теперь на воре
уже не шапка– лысина горит.
Я эпигон и попугай. Не вы ли
жизнь попугая от себя скрывали?
Когда мне вышли от закона «вилы»,
я вашим прорицаньем был согрет.

   В общем, не домашний питомец, а настоящий член семьи, украшение дома и предмет гордости.

   Лёва в свойственной ему точности и обстоятельности рассчитал всё: граммы корма, минуты солнечных ванн, количество слов для ежедневных занятий. И всё бы хорошо, но его жена, Маша, была натурой чувственной, нежной, абсолютной противоположностью Лёвы, и  по своей сути  являлась убеждённым гуманистом и считала, что любви много не бывает.

   Сначала она просто подходила к клетке и говорила: «Фалюша, хороший!» Потом начала подсовывать ему со стола кусочки печенья, потом орехи в сахаре. Попугай, понятное дело, был не дурак. От Бродского он быстро перешёл к требованиям: «Маша, дай!» А потом и вовсе освоил гортанный крик: «Хо-чу!»

   Лёва ворчал:
   —Маша, прекрати. Он жиреть начнёт. Это же живое существо, а не плюшевая игрушка!

   Маша обижалась:
   —Ты его не любишь, а только воспитываешь и дрессируешь, а живая душа в любви нуждается, а не в контроле.

   Фалес рос не по дням, а по часам. Вместо изящной птицы появился этакий пернатый мещанин с брюшком и наглым взглядом. Он перестал говорить цитатами и перешёл на ультиматумы: «Есть!», «Хочу!», «Дурак!» Последнее, я подозреваю, он относил именно к Лёве.

   Кончилось всё предсказуемо. Однажды Фалес, разгуливая по кухонному столу, унюхал манящий аромат краковской колбасы, вцепился в неё клювом, как Лёвины студенты в последнюю пересдачу. Отобрать не смогли – орал так, что соседи стучали по батарее. Проглотил почти всю «коляску».

   На следующий день его не стало. Ветеринар, пожилой мужчина с уставшими глазами и повисшими усами, развёл руками: «Жировой гепатоз с исходом в цирроз и печёночную недостаточность, перекормили, меру нужно знать, батенька».

   Хоронили мы Фалеса под кустом смородины у меня на даче. Лёва молча копал, а Маша плакала. Я же стоял рядом и думал: вот оно как вышло, все как Парацельс завещал, все есть яд и все есть лекарство. Возьмёшь чуть больше любви – получается тирания. Чуть больше свободы – разврат. Чуть больше заботы – удушение.

   Лёва с Машей, конечно, вскоре помирились. Но клетку в углу гостиной оставили, стоит она там, как монумент не столько попугаю, сколько нарушенной дозе любви и заботы.

октябрь 2025