Долг

Полгода. Полгода в калитку Рагима стучалось вечернее
«завтра» Мансура. Каждый раз сосед появлялся на пороге,
виновато опуская глаза и бормоча одно и то же:
 - Завтра, Рагим, завтра непременно...
Рагим лишь махал рукой, устало улыбаясь:
 - Ничего, Мансур. Отдашь, когда будут. Дом ведь строится?
В его голосе не было упрёка, лишь усталая терпимость.
И вот это «завтра» наступило. Утро ещё не расправило крылья,
как на пороге, запыхавшись, появился Мансур.
Не заходя, сунул Рагиму в руки свёрнутые в тугую трубочку
купюры — те самые пять тысяч, которые полгода назад пошли
на цемент для стен его дома. Без слов. Без взгляда.
Без тени благодарности или хотя бы облегчения. Бросил:
 - Держи! — и растворился в утренней дымке, словно убегал
с места преступления.
Рагим, привыкший к странностям соседа, лишь пожал плечами,
сунул деньги в карман и пошёл допивать остывший чай.               
 Он только поднёс стакан к губам, ощутив тепло чая в ладонях,
как тишину прорезал резкий звонок. На пороге стоял знакомый
Алишер, его лицо было искажено тревогой.               
 — Рагим брат, салам-алейкум!               
— Ваалейкум-салам! Заходи, чайку попьём! — крикнул Рагим с
веранды.
 — Некогда, Рагим, ей-богу! — Алишер мотал головой,
не поднимаясь. — Три тысячи... срочно, до заката! Очень прошу,
даже не спрашивай зачем!
 Рагим, видя неподдельное отчаяние, не стал уговаривать.
Вынес деньги. Алишер схватил их, пробормотал:
 - Спаси тебя Аллах! — и умчался, оставив Рагима в недоумении
и с остывающим чаем.               
 Едва он сделал первый глоток — снова звонок.
На этот раз дальний родственник Ислам. Та же тревога в глазах,
та же срочность:
 - Тысячу, Рагим брат, на один денёк! Спаси!               
 Рагим, не задавая лишних вопросов, протянул купюру.
История повторилась. Глоток чая — звонок. Ещё один знакомый —
ещё одна тысяча, вырванная из рук с нервным бормотанием.
Чай превратился в холодный компот. Глоток — звонок.
Опять просьба. Рагим, уже чувствуя странность происходящего,
обшарил карманы, нашёл последние три тысячи и отдал их.
В доме воцарилась тишина, нарушаемая лишь его шагами и
криком петуха со двора.               
Наконец он допил "компот". Но хотелось чаю. Он поставил
чайник на плиту, размышляя: «Неужели в село завезли что-то
ценное? Скот? Ткани? В прошлом месяце привезли целую машину
холодильников, и всё сразу раскупили.
Интересно, что на этот раз...»
 Мысли прервал новый звонок. На пороге стоял ещё один проситель.
Рагим с дурным предчувствием обыскал дом. Пусто. Карманы — пусты.
Жена, уехавшая в город, забрала все припасы. Рагима охватил стыд,
жгучий и нелепый. «Позор! Гость пришел — а я не могу выручить!
Что он подумает? Что я скуплюсь? Обманываю?»
 Он вышел к гостю, смущенно разводя руками:               
 — Жена... все в город увезла. Вечером, может... что-нибудь...                Гость ушел, обиженно понурившись. Рагим почувствовал укол жалости,
но тут же – новый звонок. И снова унизительные извинения, снова стыд.
Череда просителей казалась бесконечной, пока не пришел десятый.
В глазах Рагима уже горели не смущение, а холодный огонь подозрения.
 – Слушайте, – голос его был тих, но тверд. – Что происходит? То один,
то другой... Сговорились, что ли?                Гость смутился, его лицо залила краска стыда. Он что-то заподозрил.                — Виноват, Рагим брат... — забормотал он. — Мансур... вчера приходил.
Должен он мне жалкие сто рублей, годами тянул. Вчера умолял:
даст мне в долг три тысячи — и долг прощён. Уж так плакал...
Я и согласился. А он сказал: «Завтра возьмёшь у Рагима».
Я с ним договорюсь, а ты у него и возьми». Вот я и пришёл, как дурак,
даже не подумал.
 Рагим остолбенел. По спине пробежал холодок. Через десять минут
пришёл следующий. История повторилась, только вместо ста рублей он
принёс два килограмма сахара, которые Мансур взял в долг год назад.
 - Сахара всё равно не видать, — оправдывался проситель, — а деньги
сейчас нужны. Вот и клюнул...
 И так — ещё пятеро. Оказалось, что Мансур не сразу принёс мне долг,
а обошёл утром полсела, тех, кому был должен копейки — сто рублей,
пачку чая, килограмм муки. И каждому предложил сделку:
"Дам в долг завтра пять тысяч — и мой старый долг прощён! Только
деньги получишь завтра у Рагима. Я отдам ему — пять тысяч, мы
договорились".
Он продавал чужой долг, чтобы списать свои жалкие обязательства.
Он превратил щедрый поступок Рагима в инструмент мелкого, расчётливого
мошенничества, выставив соседа перед всем аулом то ли невольным
банкиром, то ли наивным простаком. Рагим стоял посреди опустевшей
веранды. Вечерний ветерок колыхал занавеску. Он медленно спустился
во двор. Солнце садилось, отбрасывая багровые отблески на почти
достроенный дом Мансура. Тот самый дом, который был построен на его
цементе, на его пяти тысячах, выданных без колебаний, в то время как
сосед строил на глине. Те самые деньги, которые он дал соседу по
доброй воле, а может, и по наивности. Если бы он хорошенько присмотрелся,
то понял бы, что таким людям нельзя давать в долг, нельзя их выручать,
потому что они всё равно ответят подлостью и сделают гадость в ответ.
Но Мураду не хотелось верить в плохое. Дом стоял крепко, стены из белого
кирпича были гладко побелены. Теперь Рагиму он казался другим:
фундаментом ему служила подлость, стены были сложены из лжи,
а крышей — чужое доверие, растоптанное в пыль.                Рагим подошёл к высокому забору, разделяющему их миры. В доме Мансура
горел свет, слышался смех — наверное, праздновали удачную сделку.
Дом был крепким, красивым, почти готовым. Настоящий дом из настоящего
кирпича на настоящем цементе.               
 Он сел у остывшего самовара. Чай пить расхотелось. В горле стоял
ком — ком из пыли, стыда и горькой ясности. Но дышалось... дышалось
почему-то легче. Будто сбросил с плеч тяжкий невидимый тюк с
надписью «Надежда на соседа». Теперь он знал его истинный вес.
Во дворе Мансура снова засмеялись. Рагим вздохнул. Он был романтиком,
бедняга. Но даже романтики просыпаются. Иногда — от звонка в дверь.
Иногда — от шелеста падающих в пыль бумажек, которыми сосед вместо
благодарности воспользовался его щедростью и отплатил подлостью.
Солнце скрылось. Над аулом сгустились сумерки. А в душе Рагима,
среди обломков старой веры, тихо пробивался новый, горьковатый,
но крепкий росток. Росток одиночества, которое честнее лживого
братства. И понимания, что самый прочный дом — тот, что строишь
в своей душе. Без помощи соседей. Даже если в нём пока только
ветер гуляет по пустым комнатам.