белый треск

Я чувствую тепло твоих ладоней, накрывающих моё лицо,
непредсказуемых, как книга, которую открываешь на случайной странице
и находишь в ней именно то, что искал:
карманное зеркальце в позолоченной оправе,
которое я заимствую, чтобы убедиться в собственном бессилии
и увидеть там чужие глаза.
Во тьме твоих ладоней – белое небо,
не подозревающее о существовании облаков и синего цвета;
белый треск, почти зримый, прозвучавший в груди с упоением
ребра, пронзающего лёгкое, когда воздух выходит с ребячливым свистом
где-то внутри;
это похоже на моё дыхание, проникающее между твоими пальцами.
Они откровенны, как письмо, которое не имеет адресата и тем самым
обнаруживает язык,
облизывающий шероховатую, как дешёвая печать, ткань мира,
который не имеет имени.
Это мой язык облизывает твои пальцы
с собачьей преданностью, и это лёгкое бремя,
потому что покорность тебе – это победа надо мной
и моей детской рукой, которая щекочет мои виски изнутри
и, напрягаясь, раскачивает колыбель наслаждения;
это мой язык, на кончике которого –
солнечный зайчик слова, виденный только мной,
и птица признания, выпорхнувшая из рук.
Это волны мира разбиваются о твои ногти,
волны – вульгарные, как опубликованные письма,
и посторонние, как священник, присутствующий на похоронах
(я слышу: он набирает полную грудь воздуха,
чтобы связать покойного с Богом,
как болтливый юрист, пытающийся
обеспечить клиенту незаконное наследство).
Я ступаю на берег, но мы имеем возможность идти
к друг другу только на отливах,
когда прибывающая вода
ещё не успела разгладить следы босых ног.
Я знаю, твоя кожа – песок, и ладони – пляж,
над которым не светит солнце,
и в эту картину даже вмещается
далёкий силуэт корабля и несколько звёзд,
выступающих, как прыщи на подростковом лице
обретённого мира.
Я имею в виду, что тьмы твоих рук достаточно,
чтобы не тушить свечи
(это те самые разноцветные свечи в виде цифр,
из которых складывается время)
и оставить свет в необжитой прихожей,
выходящей в коридор.
Мы оба знаем, что дело не в этом.
Но мы можем заполнить это пространство тьмой,
способной вынести свет,
когда ты опустишь руки, и я увижу твоё лицо,
живое, как колыхание шторы,
которая не оборачивается, чтобы узнать,
открыты ли окна.