Виолончель

               
                1

    Октябрьская тишина имела пламенный оттенок клёнов Кустодиева, золотой – полотен Климта, пёстрый – садов Моне, и всё это буйство цвета пронизали чёткие прожилки постепенно обнажавшихся ветвей. Яркая палитра осени особенно контрастировала с бледно-серым преддождевым небом. Пробивавшееся временами солнце тем чётче выделяло яркие краски осеннего пейзажа. Дождь обещали лишь к ночи, и живая стена кустарников и невероятно высоких, странно тонконогих деревьев, покрывавших крутой склон над маленькой рекой, казалось, пребывала в дрёме. Но покой был  обманным.
   Едва уловимый, ровный, монотонный шелест напоминал, что где-то в бестрепетной листве притаился ветер. Вот он дохнул на плавный изгиб дорожки у подножья длинной деревянной лестницы с  ненадёжными утлыми ступенями, погнав по асфальту ворох мелкой листвы, и вновь затаился где-то на середине склона.
    Она так часто бывала тут, что наизусть знала каждый изгиб и поворот и могла бы гулять с закрытыми глазами, но в этот раз нерешительно помедлила на развилке.  В пешеходную дорожку уткнулся под острым углом короткий проулок со следами старого, ровного когда-то,  но просевшего по краям  от времени асфальта.
    Ей давно хотелось пройтись этим проулком, чтобы рассмотреть тыльную сторону двух, привлекавших её внимание  домов, вряд стоящих фасадами вдоль набережной.    Дома занимали участок, по форме напоминающий сильно вытянутый полукруг. Проулок огибал их с тыльной стороны и вновь выводил на знакомую пешеходную дорожку.
    Над противоположной стороной проулка террасами взбирались в гору  участки с многоликими в своём архитектурном разнообразии строениями. То были и совсем скромные, деревянные, прошлого ещё столетия домики с неуклюжими заборами, и роскошные, надменно поглядывающие из-за солидных ограждений на неказистых соседей современные коттеджи. Живописности этой беспорядочной  картине придавали купы поздних цветов в огородах, не опавших ещё яблонь  и случайно вклинившиеся кое-где огненные каштаны с клёнами.

    Два упомянутых дома тоже составляли пару, являвшую разительный контраст. Один из них, за невысоким каменным забором, вырос на заброшенном участке  практически на глазах:  лаконичный, но просторный, с широкой террасой, с большими, как она любила, оконными проёмами, и с мансардными окнами высокой шоколадной крыши, отражающими небо, и даже с балконом в торце, над террасой.  Помимо террасы дом дополняла беседка. На участке уже были разбиты дорожки,  газон, и появилась пара молоденьких деревцев. Всё это было тщательно продумано и хорошо просматривалось с тротуара набережной. 
    Будучи натурой созерцательной, она с интересом наблюдала этот процесс создания, представляя, как заживут в новом доме люди, и какие они, и чем заняты.     Коттедж, росший на глазах, почему-то сразу полюбился. В одну из вечерних прогулок она с удивлением обнаружила, что в окнах уже зажигается свет, а на окнах появились шторы. Хозяев же дома как-то ни разу видеть не пришлось.
    Второй дом был полная противоположность. Впрочем, их следовало бы поменять местами. Этот, второй, был, несомненно, первым, хотя бы по старшинству. Построен он был невесть когда, давно стоял запустелым на абсолютно заброшенном участке, с  заколоченными в одном крыле  окнами. Затейливые резные наличники,  резной фронтон, густо увитые диким плющом,  напоминали о былой красоте. Дом сохранил местами признаки жёлтого когда-то цвета деревянной обшивки, но один угол под крышей был совершенно чёрен: вероятно, в прошлом тут случился пожар. Дом был довольно большой, имел два входа, и создавалось впечатление, что в одной половине всё же теплится жизнь,  или, по крайней мере, её посещают. Яблоневые деревья за полусгнившим, упавшим  местами забором  тонули в густом, непроходимом  кустарнике.
    Вот эти два, столь непохожие дома-соседа и решила она обойти тыльной стороной, по проулку.
    С обратной стороны  всё оказалось ожидаемо похожим: вдоль забора  новенького коттеджа красовался рядок разноцветных низкорослых хризантем.  Вдоль заброшенного дома – лишь иссохшая некошеная трава.  Увлекшись, она не сразу заметила, что навстречу ей в проулок медленно въехал автомобиль, а увидев, наконец, сошла на обочину, к коттеджу с хризантемами. Автомобиль, мягко прошуршав по узкой полоске асфальта, остановился как раз у  коттеджа.
    «Ну, надо же –  подгадала!» – с досадой подумала она  про себя. 
   – Вы кого-то ищете? – задал вопрос мужчина, выходя из машины.
   – Да нет, просто прокладываю новые маршруты,  – отозвалась она, чуть смутившись, и едва уловимо улыбнулась,  ощущая себя ни меньше, как застигнутой врасплох над банкой запретного бабушкиного варенья.
    – Вам нравится тут гулять?
    – Очень. Не зря же и Вы тут построились, – ответила она, чуть замедлив шаг и выдерживая улыбку приличия.
    – О, Вы в курсе таких деталей, – улыбнулся мужчина в ответ.
    – Всё случилось практически на моих глазах,  –  продолжила  она, указав на коттедж, – но мне почему-то жаль вот таких  безнадёжных и  заброшенных, – кивнула в сторону соседнего дома.
    – На этом месте был дом ещё моего деда, – пояснил мужчина, – но я не смог его сохранить: он был в ещё худшем состоянии. Пришлось снести.
    – Понятно, – лаконично кивнула она, намереваясь продолжить движение, чётко определив границу приличия.
    – Вы ещё гулять придёте? – последовал почти в спину неожиданный вопрос, удержавший её.
    – Наверное.
    – Я мог бы составить Вам компанию, прогулять по здешним лабиринтам. Поверьте, переулки и тупички здесь гораздо интереснее, чем эта  окультуренная набережная.
    – Верю.  Недалеко отсюда дом моих родственников.
    – Вот как! Тогда тем более!  Может быть, и Вы покажете мне что-то интересное. Решайтесь!
    – Это было бы  удобно?
    – Вполне. По вечерам я совершенно свободен.
    – Не могу обещать, – заколебалась она.
    – Оставьте телефон (с чего бы, однако?).
    – Честно говоря, осенние прогулки – не мой конёк, – попыталась она уклониться. –  Говорят, со дня на день похолодает. Холод – пора носовых платков и всё такое.  У меня на него аллергия.
    – Возможно, мы придумаем что-нибудь взамен?
    «Что-нибудь взамен». Хм. К чему это он? 
     Но, повинуясь импульсу необдуманных поступков, которые часто  свойственны неуверенным, а потому податливым натурам,  телефон всё-таки дала, решив, что заблокировать всегда успеет.
    – Может, вас подвезти куда-нибудь в город?
    – Благодарю, я ещё погуляю, – остановила она его порыв рукой в изящной серой перчатке, указав  в сторону набережной.
    – Что ж, приятной прогулки!

                2

     Фигурка в сером пальто и элегантной белой шапочке (скорее, шляпке) скрылась за поворотом проулка.  Его взгляд успел ухватить серо-мышиный  замш сапожек. Словно лёгкая дымка рассеялась, и он осмыслил происшедшее. Вот так, слёту, заводить новые знакомства? Ему,  не столь давно пережившему непростой развод?  Он не был готов и не планировал ничего подобного. Оставив жене с дочерью большую квартиру в хорошем районе, он решил круто изменить жизнь и погрузился в это строительство, воплощая свою давнишнюю мечту – жить в доме. Выбор места был спорный. С одной стороны – центр и тишина  мало тронутой природы. С другой стороны – сюда, к реке, удобно добираться лишь на личном транспорте, кроме которого остаются спуски-подъёмы по склонам, лестницы и лесенки. А как же зимой? Кто-то будет чистить подходы и подъезды? Тут ведь без дворников. Но хотелось перемен, и участок деда,  и старый деревянный  дом, который он помнил с раннего детства – всё неудержимо тянуло, обещая стереть из памяти осколки разбитого, не слишком прочного семейного очага.
    Он не сожалел, не жаждал возврата. Развод был  окончательной точкой. Но оставалась многолетняя привычка.  А главное – дочь. О ней он тосковал.
    Поэтому, когда дама в сером скрылась за поворотом, он подумал, что поступил поспешно. С другой стороны, он ничем этой даме не обязан.  Она и сама не проявила большого энтузиазма.  Впрочем, следом мелькнула какая-то подростковая мысль: не войти ли в дом и, притаившись за шторой, не посмотреть ли ещё раз на неё со стороны в одно из больших окон, выходящих на набережную. Но он отогнал эту мысль, представив, как будет выглядеть, если вдруг, проходя мимо, она заметит его.
    Он уловил себя на ещё одной мысли: он ведь не спросил, как её зовут. И сам не представился. Вот так знакомство! Интересно, кто она? Он стал мысленно примерять к ней женские имена, профессии, но всё как-то не клеилось. Впрочем, зачем ему это? Вряд ли он позвонит. Это был мимолётный порыв. Наверное, она очаровала его этой белой, чуть наискось сидящей  шапочкой, изяществом  серого, лаконичного и элегантного костюма, тонкой перчаткой, нежным, лёгким румянцем и выразительной линией тёмных бровей. Словно «Незнакомка» с картины, которую он помнил с детства, но не смог бы сейчас сходу назвать автора. Он даже не рассмотрел, какие под белой шапочкой волосы.
    Ещё раз удивившись своему юношескому поступку, он позвонил дочери.

                3

    Лиза училась на третьем курсе филиала столичной академии музыки по классу виолончели.  А ещё окончила художественную школу. Её жаркая тяга к миру искусства была тем удивительнее, что возникла словно бы из ниоткуда. Ни жена, ни он людьми творческими не были.  Но лет в шесть, после случайного детского концерта, дочь сказала: «И я хочу играть», решительно выбрав среди предложенных инструментов виолончель. Доводы в пользу скрипки (она размером поменьше) были ею решительно отвергнуты: «Хочу большую скрипку!»  В восемь сказала: «Хочу рисовать», потому что в школу приходили специалисты из «художки» и отметили её, как перспективную. Доводы о загруженности Лизу не переубедили. Записали и в «художку».  Впрочем, способности отмечали  в обеих областях. Если он вспомнил сейчас про «Незнакомку»  и сравнил с ней даму в сером, то именно благодаря дочери. Он возил её на занятия в обе школы, музыкальную (с её виолончелью он был обречён) и художественную, ходил с ней на детские, а потом, втянувшись, и на взрослые концерты. Когда дочь, как подающая надежды, стала сама участвовать в концертах и конкурсах, он старался не пропускать её выступлений. По её просьбе он иногда сопровождал её на какую-нибудь выставку. Невольно обращаясь в кругу её молодых друзей, он, не будучи глубоким знатоком музыки, полюбил её, полюбил звучание живого инструмента, а ещё с лёгкой самоиронией пытался порой разгадать ребус очередной современной картины – есть в ней на самом деле какой-то смысл или это лишь такая игра про композицию, перспективу, «воздух» и прочее.
    Сколь близки были между собой отец и дочь, столь далека от них обоих была жена. Достижениями дочери она хвалилась, но как новым колечком или авто. Занятия виолончелью были её домашней пыткой, но экзотикой, шиком, которыми можно было блеснуть при случае. «Портрет моей мамы», написанный Лизой лет в двенадцать (весьма точно передающий характер модели),  был для Инги всего лишь дочерним комплиментом, и она самодовольно вставила его в современную, но неуместную раму.
    Истинную сферу интересов не работающей дамы при муже составляли косметолог, массажист, поездки к морю, разговоры с подругами по телефону, в соцсетях и вечные поиски нового выгодного тура. Поскольку муж был человек занятой и не разделял её страсти к поездкам, из которых она не привозила иных впечатлений, кроме нарядов, то в поездки она чаще всего отправлялась с подругами.
     Материнские обязанности Инги сводились к совместным походам по магазинам,  покупке очередных модных обновок для себя и дочери,  но чтобы выглядеть  в итоге не как мать-дочь, но «как две сестры». 
    «Я – визитная карточка. О мужчине судят по жене», – любила повторять Инга услышанную где-то фразу. Он привык к её роли визитной карточки, всё больше отдаляясь, не заметив, как чувство, когда-то захватившее, ушло, и перенёс всю любовь и нежность на дочь.
    Когда выяснилось, что в одну из поездок жена отправилась не с подругой, а с другом, причём, как оказалось,  не впервые, решение о разводе было принято им без колебаний. Беспокоила лишь Лиза. Но дочь проявила не юношескую зрелость суждений (она тогда только окончила школу).
    – Ты ведь никуда не уезжаешь, папа? Мы будем видеться?
    – Разумеется, Лизи! Перестрою дом твоего прадеда и заживу у реки. Будешь гостить у меня, сколько угодно. А пожелаешь – заживём вместе. Концерты будем  устраивать под открытым небом.
    – Здорово! А сейчас ты куда?
    – А сейчас сниму что-нибудь на время. И тоже будешь гостить.
    Дочь очень крепко обняла его тогда, и он в очередной раз убедился, что она – самое ценное его вложение.

                4

     Погода  на самом деле поменялась, осень брала своё. Зарядили скорые, неуютные дожди, превращая золото под ногами в тлен, сменяемые резкими ветрами, и Нину (так звали даму в сером) к прогулкам влекло всё меньше. Она засела дома, но томилась однообразием всё более ранних вечеров, и когда давнишняя подруга предложила пойти на концерт  классической музыки, посвящённый открытию  ежегодного пленера, она с энтузиазмом засобиралась: хоть какое-то разнообразие.
    Сборный концерт давали учащиеся музыкальных школ, колледжей и академии музыки. Подруга спустя час стала ёрзать, бросая ироничные взгляды на часы и на конферансье: после концерта договаривались заглянуть к кафе. Для неё же полтора часа  пролетели одним мгновением. Но по-настоящему захватило сольное выступление виолончелистки. Та исполнила две сюиты Баха. Её тонкая, вибрирующая в такт музыкальным фразам  фигурка внушала какое-то магическое притяжение.  Едва девушка коснулась смычком струн,  виолончель заговорила с ней, с Ниной. Она стала  торопливо звать куда-то. Во второй сюите,  напротив, слышалось: «Не спеши, подумай, взвесь». Виолончель будто предостерегала от чего-то  печальным грудным голосом.  Это был разговор с верной подругой, с такой, какой у неё в реальности не было. Она уже жалела, что не пришла на концерт одна, и приятельница своим нетерпением лишь усиливала это её внутреннее состояние. Виолончель звучала  советчиком и утешителем, исповедником и прорицателем. Нина пожалела  и о том, что пришла без цветов. Она без колебаний пошла бы к сцене, хотя сидели они довольно далеко, а сама она страдала недостатком уверенности.
    Выходя из зала, приятельница столкнулась со знакомой, их тет-а-тет затянулся невыносимо долго. Приятельница не удосужилась представить их друг другу. Оттого Нина, как обычно в подобных обстоятельствах, замкнулась, стояла молча, внутренне страдая, ощущая свою ненужность. Когда, наконец, спустились в гардероб, все зрители уже разошлись, в фойе стояла   гулкая тишина. В кафе идти после концерта расхотелось: говорить о чём-то банальном  после виолончели желания не было.       Сославшись на головную боль и извинившись, она попрощалась с разочарованной приятельницей и направилась домой.

                5
 
     Он дождался дочь после концерта с её громоздким инструментом, преподнёс букет любимых ею белых роз.  Он всегда делал это с особым удовольствием, иногда после концерта, иногда выходя к сцене, и не раз ловил себя на мысли, какая большая разница между цветами для дочери и цветами для жены. Инга принимала цветы как дежурный ритуал. Дочь принимала искренне. 
    Он подвёз Лизу до дома.
    – Может, заедем поужинать куда-нибудь? – спросил он, желая побыть с дочерью подольше. Но она, обычно столь отзывчивая на подобные предложения, сослалась сегодня на усталость.
    – Прости, пап. Давай в другой раз.
    – Хорошо, понимаю. Тяжёлый день. Тогда на выходной приезжай ко мне.
    – Договорились, – чмокнула она его на прощание. – Маме привет передавать?
    – На твоё усмотрение.
    Когда дочь скрылась за дверью подъезда их дома, он некоторое время сидел в задумчивости. В голове ещё звучал голос Лизиной виолончели. Было до слёз жаль чего-то. Вспомнилось, как радовалась она, маленькая, когда среди вечной её занятости они улучали момент для совместного похода в кафе, как вместе выбирали цветные шарики мороженого, сироп. То было лучшее время его жизни. Тоска о чём-то сладком и неопределённом томила сердце. Он поглядел на часы: 19-30. Время не позднее. И вдруг пришло спонтанное желание: не позвонить ли той даме? Что он ей скажет? Как обратится? Ведь она наверняка и думать забыла о той встрече. И имени её он не знает. И как представится ей? Они ведь практически не познакомились. Да и время такое неопределённое. Она, наверняка, только вернулась с работы и собралась отдохнуть. Странно было бы снова одеваться и идти на встречу с совершенно незнакомым мужчиной.
    И, поколебавшись, он не позвонил.

                6

    Нина,  придя домой, переоделась и решила ещё раз прослушать мелодию, которую исполняла виолончелистка. То был Бах, сюита №1 для виолончели – куранта. Она отыскала мелодию в интернете, вставила наушники, чтобы насладиться чистым звучанием. Да. Голос этого инструмента – живой, человеческий. О чём он? Нина подошла к окну… Вдруг она отчётливо увидела набережную, ветер, играющий ветвями осенних деревьев, срывающий листву, швыряющий её под ноги и убегающий вверх по деревянной лесенке. Конечно! Это оно! И ей  неудержимо захотелось к реке, на набережную.
    Затем она отыскала сюиту №5 – прелюдию и услышала скорое журчание реки и следом… мучительное «зачем?». –  Что делать тебе на той набережной? Тот мужчина и думать о тебе забыл.  Чего доброго, вы снова случайно столкнётесь, и он решит, что ты ищешь встречи. А ещё, он наверняка лет на десять моложе тебя. Так случалось почти всегда. Когда доктор, уточняющий её возраст для рецепта, услышав «тридцать пять» вскинулся удивлённо и воскликнул, поправляя: «Двадцать пять», она, польщённая,  лишь  улыбнулась от удовольствия. Но потом эта магическая разница в десять лет между возрастом реальным и возрастом видимым, играла лишь роковую роль в её жизни. Вот и теперь, не попросил ли он телефон, не рассмотрев её толком. Нет уж. Видно, придётся теперь обходить коттедж стороной в буквальном смысле: гулять другой стороной реки.
    Тем большим оказалось её смятение, когда через пару дней, неохотно  отозвавшись на неизвестный номер, она услышала в трубке приятный баритон:
    – Добрый вечер. 
    Мужской голос был незнаком, но она мгновенно догадалась и замерла в ожидании…
    Не позвонив тогда, после концерта, он эти два дня был сам не свой. Работа не шла в голову. Он едва не сорвал  подписание важного договора, чего с ним никогда не случалось. Он распалял себя мыслями о незнакомке в сером, которую упустил, не проявив настойчивости. Правда, был телефон, но странная нерешительность не позволяла набрать номер. И всё-таки, почему он думает о ней так упорно?  Когда она захватила его? –  Ах, да! С концерта, на котором Лиза исполнила Баха (он перезвонил  дочери и уточнил ещё раз, что она играла). И вот, наконец:   
    – Это хозяин коттеджа у реки. Может, помните ещё? Я завладел Вашим номером.
    – Припоминаю, – произнесла она после очень недолгой паузы.
    Казалось, он выдохнул, и продолжил:
    – Спасибо, что не заставили мямлить подробности нашей встречи (она улыбнулась про себя). Догадываюсь, что прогулки Вы забросили, и тупички с переулками в сезон дождей не слишком привлекательны. Тем не менее, рискну предложить Вам альтернативу. И, кстати, меня зовут Борис.
    – Очень приятно, Борис, что Вы так ответственно относитесь к сохранности чужих номеров.
    – Не хотите представиться тоже? А то я голову сломал в предположениях. Глупо было не спросить тогда.
    – Нина.
    – Этого варианта не было, – честно признался он. – Так как на счёт альтернативы?
    – Вы уверены, что в этом есть смысл?
    – Я уверен, что хотел бы увидеть Вас. Давайте не будем сразу искать смыслы.
    – Хорошо.  Завтра, – согласилась она, помедлив.

                7

    Она готовилась к встрече, как к международным переговорам, тщательно продумывая каждое слово,  как скажет ему о своём возрасте и роде занятий.  И она выложит  все карты сразу. Негоже водить его за нос. В глубине души Нина даже надеялась, что он постарается найти благовидный предлог прервать едва завязавшееся знакомство. Она почти не ошиблась в своих предположениях относительно разницы в возрасте. Но, казалось, это совсем его огорчило.  То, что у неё есть взрослый сын, тоже не поколебало его в желании продолжить.
     Альтернатива прогулке у реки была найдена. Вместо хождения под сырым ветром они отправились в поездку за город, где осень предстала во всей своей поздней красе, а день хотя и был холодный, не поскупился на солнечные проблески. Просто поездка, просто дорога, просто беседа. Всё, как она любит.
     Когда возвращались домой, солнце уже почти скрылось, наступали сумерки. Небо на востоке имело оттенок такой густой синевы, что встречные дома на въезде в город казались на фоне неба выбеленными прощальным отсветом солнца.   Чем гуще становилась свинцовая синева, тем ярче и белее казались дома. Синева была неоднородна, кое-где она перемежалась с бледными сероватыми просветами, удивительным образом переходя в итоге к горизонту юга в зеркально-противоположные оттенки: длинные, тёмные,  иссиня-фиолетовые полосы на очень  бледном небе.
     Подъехав к перекрёстку, на котором следовало свернуть к её дому налево, он направил автомобиль направо, и машина покатила по ярко освещённой фонарями и рекламой центральной улице. На очередном повороте она поняла, куда они направляются. Она должна была бы возразить сразу, ещё на том перекрёстке. Но хотелось хоть немного продлить этот внезапно свалившийся праздник и эту обволакивающую  атмосферу притягательной недосказанности. И она молчала.
    Притормозив в знакомом проулке у коттеджа, он предложил:
    – Зайдём? Хочу угостить Вас хорошим чаем.
    – А по-моему, Вы хотите парализовать мою волю, – улыбнулась она, чувствуя, что пошутить не получается. – Я не привыкла бывать в таких домах. Я буду здесь как фигура с другой доски, из другой игры.  И потом: по-моему, Вы кого-то ждёте (она имела в виду короткий его разговор по телефону).  Давайте оставим, как есть. Сохраним приятное воспоминание.
    – Нина, я отвезу Вас домой по первому требованию. В этом доме нет ничего опасного и вызывающего. Это просто дом. Тем более, не очень обжитой.
    И она снова уступила.
    Калитка оказалась не запертой. А на террасе, к которой они повернули, и которая не была видна со стороны проулка, горел свет. Свет горел и в холле. Пока он принимал её пальто и шапочку, первое, что бросилось Нине в глаза, большой футляр от музыкального инструмента на диване. Судя по размеру, виолончель.  Она с недоумением взглянула на него.
    – Папа, вы уже приехали? – возникла из глубины дома фигурка тоненькой темноволосой девушки. Нина мгновенно узнала. – Та самая! Виолончелистка!
    – Я привезла торт, – улыбнулась девушка, быстро оглядывая Нину.
    – Познакомьтесь: моя дочь Лиза;  а это Нина  – наша дама в сером.
    Нина живо среагировала на «даму в сером», а Лиза пояснила:
    – Да, да. Папа именно так мне описал Вас: интересная дама в сером. Как у Голсуорси, в «Саге о Форсайтах».
    – Вы читали Голсуорси?!
    Нина поняла, что Вселенная всё же соединяет иногда потерянные половинки. 
    – Мой любимый писатель!  Так вот, мы Вас и зовом: «дама в сером».
    – Зовёте?!
    – Не удивляйтесь! Мы с папой – давнишние жилетки друг другу, – пошутила Лиза легко и непосредственно.
    – А я  слушала Вас на днях на концерте, – проговорила, приходя в себя, Нина.
    – Ты тоже была там?! – удивлённо воскликнул он, не заметив, что перешёл на «ты».
    Нина тоже не заметила, словно так он обращался к ней всегда, словно они давно живут вместе в этом доме, который, по правде, был ещё слегка не обжит. Но всё это было не существенно. Ведь где-то рядом, в темноте дремал старый соседний  дом с резными наличниками, чуть слышно журчала сонная река, тихо падали багряные кленовые листья, а глаза Лизы были удивительно похожи на глаза Бориса.
    – Идёмте-ка  пить чай. Ведь я привезла вкусный торт, – напомнила Лиза, деликатно удаляясь.
    Когда  с чаем было покончено, Борис попросил дочь:
    – Сыграй нам что-нибудь.
    – Сюиту №1 Баха, – попросила Нина.
    Лиза подняла свой смычок, и  виолончель заговорила.

18.10.2025