Черновики 10. 2025 Путник и пастух

I

На склоне двух великих гор

среди таинственных озер

с водою чистой и живой

приметил путника я,  вой

стоял в ту ночь, был воздух жгуч.

«Кавказ – велик! Кавказ – могуч!» -

подумал про себя, и вдруг

почувствовал в душе испуг.

Кем был сей путник? – я не знал,

но он меня разволновал.

Я пас коров. В тот день уснул

я на траве, и где аул? –

забыл совсем, в сошедший сон

я был всем телом погружен;

когда проснулся, ночь уже

считала звезды на меже.

Теперь же вижу пред собой

коров, пустырь и слышу вой.

Но вот он путник!.. он ко мне

идет по ночи в тишине,

так ходят, верно, корабли

по водной глади вдоль земли,

качая по волнам карму

и рассекая носом тьму.

Вот он идет… поднялся я

с травы, густая западня

внутри меня рвалась сказать:

«Стой, путник, а не то стрелять

начну в тебя я из ружья!..»,

чеша затылок из рыжья,

но я молчал. Он рядом был.

Я оробел. Себя забыл.

Он подошел, и в тот же миг

приметил я: он был старик

с седою белой бородой,

одет в рванину. «Дорогой!» -

воскликнул он, пугая мрак,

и протянул мне свой кулак,

верней, открытую ладонь.

Мы поздоровались. «Чалдон

мне повстречался на пути,

(я вдруг не знал, куда идти),

бреду я с севера на юг,

испачкав грязью пару брюк,

верней, пижаму, что на мне,

чалдон в кромешной тишине,

отнявши силой гардероб,

а также деньги, думал, в гроб

я лягу после западни,

он отнял, были мы одни,

а я старик, и слаб в костях,

едва болтаясь на ногах…»

Он говорил… еще … еще…

а я не думал ничего,

опустошая страхом грудь,

обнял его, я понял суть

повествования страстей;

среди лесов, среди степей

я долго жил в свой битный час,

меня коснулся сей рассказ.

 

II

Мы шли дорогой вдоль озер,

(я потушил водой костер –

пастушьей воли обогрев),

минуя горы,  чуя грев,

мой путник весело шутил

и непрестанно говорил.

Я жил в ту пору пришлецом,

в лесистой чаще был мой дом,

обвитый в изгородь плющом,

он так стоял массивно, в нем

никто не жил, кроме меня,

а строила его семья

для жизни праздной, не мирской,

но так случилось, что,  друг мой,

глава семьи почил навек,

а что без мужа человек?

вернее, баба на земле? -

так, просто ломтик на столе;

когда она его снесла

на кладбище - внутри села,

да, то есть мужа своего

похоронила,  ничего

не оставалось ей потом,

как взять детей, оставить дом,

и в поиск – жаждет человек ! -

за лучшей жизнию вовек.

Затем пришел и я сюда:

меня вела моя звезда!,

и этот дом мне стал приют,

я в нем живу, как все живут.

Как путник слушал мой рассказ,

так редко слушают сейчас,

он молча шел подле меня,

я говорил, звеня, звеня

высоким голосом своим.

Но вот порог, мы уж стоим

на нем,  и,  отворяя дверь,

встречаю гостя я теперь.

На стол  -  закуска - разносол,

вино, чабрец, портвейн, рассол, -

мой гость отужинал со мной,

и - молча спать, в ночной покой.

В ту ночь я маялся без сна,

и грудь была так стеснена,

как - будто внутрь, в окоем,

судьба вложила мне объем

несовместимости с душой.

Я был как - будто сам не свой!

Я разуверился в мечтах

и часто видел страх во снах;

предчувствуя беду теперь,

на два замка я запер дверь.


III

Под утро, наконец, уснул,

как лист в окошке шелестнул,

сбиваемый с ветвей дерев

попутным ветром, - нараспев

он начинал свой полонез,

неся над миром свой венец

свободы и просторных нив,

когда заря?. .  и где отлив

на  море, у колючих скал

прибрежных, что кладут оскал

при набегании волны ? -

и очи думою полны

того, кто прИдет вот сюда,

когда беда и где вода;

я тоже веровал в ветра,

в свободу мыслей, но пора

пришла для вольного душой,

я стал один - и Бог со мной!

Как славно я топил в грозу

свою опавшую слезу

на стол, на смятую тетрадь,

в которой песен в двадцать пять

мечтал писать я песнь любви,

но все старания мои,

увы, с ветрами унеслись, -

так шла собой мирская жизнь.

Уже я к песням охладел,

и сердце чуяло  предел

своих свобод, своих наград,

своих исканий и преград,

своих надежд на красоту,

своих страданий в пустоту,

своих немыслимых высот, -

и знает, где ему оплот.

Нет! чудеса бывают здесь,

когда с волной восходит взвесь

воздушных масс, иль видя бриз,

ступал я к морю, видя вблизь,

его размашистую твердь

с ассоциациями - "смерть" -

меня впускала в мир другой,

в мир фантазийно - голубой,

и находил я в нем покой.

Один теперь я. Бог со мной.


IV

Старик еще дремал в углу,

возилась мышка на полу,

опустошив свое нытье,

я взор свой вскинул на рванье,

что он предтеча сну сложил

на стул, угрюмый старожил,

и крепко спал, казалось мне,

в уюте дома,  в тишине,

подле кафтана и штанин

лежал цветастый  палантин,

испачканный в сырую грязь

осенних сумеречных вязь

под, может быть, дождем с грозой,

омытый потом и слезой,

я с интересом оглядел

сей палантин, и захотел

его потрогать, в руки взяв,

едва  поодаль  отстояв,

я протянул свою ладонь,

старик, открыв глаза: "Не тронь! ", -

сказал мне, дерзкий вскинув взор,

я оробел, -  какой позор! -

в ответ он слова  не сказал,

я только завтракать позвал

его;  мне было не смешно

в душе - пугливо и грешно.

Он сам со мной заговорил,

и этим в миг приободрил,

увидев стыд в моих глазах

с сентиментальностью в словах,

он одобрительно повел

рукой по воздуху, расцвел

лицом, в улыбке разлился, -

так старший учит жить юнца!


V