***

Басни

Медведь, Барсук и Зайчонок
В глухом овраге, средь камней и мха,
Жил старый Барсук, душа его была суха.
Он ни с кем дружбы в том лесу не вёл,
И каждый встречный для него был зол.
Ворчал на белок, что шумят с утра,
Шипел на ежиков: «Провалиться вам пора!»
И даже солнца свет ему был неприятен.
(Вот вам и первый грех — он недружелюбен).

Однажды буря лес ночной трясла,
И вековая ель под корень полегла.
Она упала, путь перегородив,
И нору Зайчихи с детьми собой накрыв.
Сама Зайчиха выбраться смогла,
Но лапку сильно в беге обожгла.
И вот, хромая, плача и стеня,
Она к Барсуку бросилась, моля:
«Сосед, беда! Детей зажало в яме!
Помоги, прошу тебя, слезами!
Ты сильный, когти у тебя как сталь,
Пророй им лаз, сними с души печаль!»

Барсук зевнул и нос потёр о лавку:
«Ещё чего! Чтоб я спасал пищавок?
Мне дела нет до твоего потомства.
Такое уж в лесу у нас знакомство:
Кто слаб — тот гибнет. Это — наш закон».
И в нору скрылся, погрузившись в сон.
(Второй порок, что в сердце камнем лёг:
Он был немилостив, и был жесток).

А мимо шёл Медведь, хозяин бора.
Он не искал ни дружбы, ни раздора.
Он жил один, копил подкожный жир,
И для него был пуст и скучен мир.
Он видел слёзы матери-Зайчихи,
Он слышал детский писк, далёкий, тихий.
Он мог бы одним махом ель снести,
И малышей из-под завала спасти.
Но сердце в нём не дрогнуло ничуть,
Не шевельнулось в каменной груди.
«Не я их прятал, не мне и выручать»,
Подумал он и прочь побрёл опять.
(Вот третий грех, страшнее воровства:
В нём не было ни капли нелюбви).

Прошла зима. Весна пришла в леса.
И голод злой творил там чудеса.
Барсук запасы все свои доел,
И отощавший, выбрался из дел.
Медведь проснулся — худ, и слаб, и зол,
Искал еду, но ничего не нашёл.

И видят оба: на лесной поляне,
Где солнце греет в утреннем тумане,
Сидит семья спасённых им зайчат
(Их выдра добрая спасла из западни).
Они морковку дикую грызут,
И корешки Медведю и Барсуку несут.
«Возьмите, дяденьки, мы помним вас!
Вы проходили мимо в трудный час.
Нам мама говорила, что чужой беды
На свете не бывает... Ешьте, вы бледны!»

И стало стыдно косолапому царю,
И злобному ворчуну-бобылю.
Они отвергли всех, кто был вокруг,
И вот беспомощны, без сил, без рук.
А те, кому они не помогли ни разу,
Им протянули пищу в тот же час.

Мораль сей басни вовсе не сложна:
Душа без дружбы, милости, любви — мертва, больна.
И если ты в беде не подал и руки,
Не жди тепла в годину злой тоски.
2
Родник и Лесные звери
В глуши лесной, где папоротник стар,
Из-под замшелых камней бил Родник.
Он был кристально чист, прохладен, ярок,
И светлым говором с травой поник.
Он нёс добро: поил в жару зверей,
Давал приют усталому туристу,
И отражал лазурь небес ясней,
Чем зеркало в палатах у министра.

Но звери, что сбирались у него,
Его добро не ставили в заслугу.
«Какой он скучный! — фыркнул Волк-вдовец. —
Всё время чистый, всё по одному кругу!»
«И пресный вкус! — вторила Лиса. —
Ни горечи, ни сладости, ни перца!
Вот если б пивом были небеса,
Тогда б моё возрадовалось сердце!»

«Он слишком светел! — каркнул старый Ворон. —
Слепит глаза, мешает видеть тень!
И вечно что-то шепчет с укором,
Как будто мы прожили скверно день».
«И слишком тихий! — прошипел Удав. —
Ни рёва в нём, ни ярости, ни мощи.
Такой источник — для лягушек и забав,
А нам бы страсти, что бушуют в роще!»

И стали звери обходить его,
Искали лужи с тиной и болота,
Где можно в грязь залезть поглубже своего
Естества, и пить без всякой неохоты.
Они хулили Родника кристальный дар,
Мол, горд он чистотой своей безмерной.
И бросили в него сухой сушняк и сор,
Чтоб замутить его характер скверный.

А Родник молчал. Он всё бежал вперёд,
Сквозь грязь и мусор, что в него кидали.
И через милю снова чистый лёд
Его воды на солнце все видали.
Он просто делал то, что должен был —
Дарил прохладу, чистоту и влагу.

Мораль проста: коль кто-то злобен был,
Он чистоту воспримет за отвагу
Его унизить. И добро хулить
Всегда готово тёмное созданье.
Но светлый ключ всё так же будет бить,
Не обращая на хулу вниманья.


3

 Три Волка
В одной лощине, под скалой крутой,
Жила семья волков — отец, и мать, и трое
Уже возросших, сильных сыновей.
Но в стае их давно уж не бывало ни покоя,
Ни братской дружбы — лишь раздор и злоба дней.

Старший, по кличке Хват, был вечно недоволен.
Он затевал со всеми спор и драку.
То брат толкнул, то кто-то слишком волен,
То кость не та досталась бедолаге.
Он мирной жизни просто не терпел,
И в каждом шорохе искал себе врага.
(Вот вам немирность — горестный удел,
Когда душа для тишины глуха).

Второй был Серый. Этот не кричал.
Он молча копил злобу в сердце мглистом.
Он помнил, кто косой взгляд бросал,
Кто на охоте оказался быстрей и прытче.
Он ненавидел младшего, Хромца,
За то, что тот был слаб, но сердцем светел.
И ждал лишь мига, чтоб смахнуть с лица
Улыбку братскую, как ветер пепел.
(Вот ненависть — чернейшая из рек,
Что точит душу, превращая в камень).

А младший, Хромец, был отнюдь не плох,
Но горд сверх меры и упрям, как дьявол.
Он старых правил и отцовских слов
Не признавал, считая их отравой.
«Зачем идти за вожаком след в след?
Зачем делить добычу по закону?
Мне тысяча путей, и сто дорог, и нет
Нужды склонять главу пред старым троном!»
(Вот непокорность — юная гроза,
Что рушит то, что строили веками).

И вот однажды старый волк-отец
Сказал: «Идёт на нас медведь-шатун.
Мы выстоим, лишь если, наконец,
Мы станем стаей, как струна из струн.
Хват — ты зайдёшь ему с оврага в тыл.
Серый — ты с фланга. Хромец — будь со мною».

Но Хват взревел: «Чтоб я в овраге был?
Нет, я один пойду на зверя воем!»
А Серый думал: «Пусть Хромец умрёт.
Медведь его порвёт, мне ж — облегченье».
Хромец же фыркнул: «Сам найду я брод!
Не нужно мне отцовское ученье!»

И ринулись они на зверя врозь.
Хват — прямо в лоб, без хитрости и плана.
Хромец — своей тропой, что вкось и вкось
Вела его под лапы великана.
А Серый ждал, когда же их убьют,
И ненависть туманила сознанье.

Медведь был стар, но силой преисполнен.
Он разметал их всех поодиночке.
Один приказ, что не был ими исполнен,
Поставил в их судьбе кровавой точку.

Мораль сей басни высечь на скале
Готова жизнь своей рукой суровой:
Где непокорность, ненависть и зло,
Там даже волки — слабее коровы.


4

Два Бобра и Медведь
В лесном ручье, где ивы спят,
Два бобра жили, говорят.
Один — трудяга, честный малый,
Строил плотину, крепче скалы.
Он брёвна грыз, таскал он глину,
Чтоб дом спасти свой в злую годину.

Другой же бобр, его сосед,
Был лежебока с юных лет.
Хитёр, но к делу не причастен,
Зато завистлив и несчастен.
Смотрел он, как кипит работа,
И злая мучила забота.

И вот, оставив свой диван,
Придумал он коварный план.
К Медведю в берлогу он примчался —
Тот главным в том лесу считался.
И, слёзы лицемерно лея,
Завёл он речи злого змея:

«О, Потапыч, лесной наш царь!
Сосед мой — истинный бунтарь!
Он строит греблю поперёк,
Чтоб весь ручей к себе увлёк!
Он высушит и лес, и луг,
Беда придёт от его рук!»

Медведь был прост, в делах не тонок,
Поверил ябеде-бобрёнку.
Взревел, пошёл к ручью, и вмиг
Плотину лапою постиг.
Разрушил труд, сломал заслон,
Исполнив клеветы закон.

Но время шло. Пришла весна,
Проснулись горы ото сна.
Снега растаяли, и вот
Вода пошла в водоворот.
Ручей, что сдерживала плотина,
Разлился в страшную пучину.

Поток ревел, круша и руша,
Лесные затопляя души.
И в этой мутной кутерьме,
Во власти собственной тюрьме,
Погиб наш ябедник-хитрец —
Нашёл бесславный свой конец.

Мораль проста, как день и ночь,
И гнать сомнения прочь:
Кто ложью роет яму брату,
Сам примет страшную расплату.


5


Упрямый Зайчонок
Под старым кустиком в лесу,
Где ветер сушит поутру росу,
Жила-была Зайчиха-мать
И пятеро её зайчат.
Четыре сына — просто чудо,
А пятый — форменное худо!
Зовут Ушастиком его,
Не слушал он никого.

Сказала мама: «Детки, знайте,
Вы в огород ни-ни, не шастайте!
Там Дед-ворчун с большим ружьём,
И пёс Барбос, что зол, как гром!»
Четыре зайца вмиг кивнули,
И в мяч играть к сосне рванули.
А наш Ушастик хмыкнул в ус:
«Я ничего и не боюсь!

Капустный дух так сладко манит!
Меня никто там не достанет!»
И, позабыв про мамин сказ,
Он в огород пробрался враз.
А там! Морковка, как на диво,
Торчит из грядки горделиво!
Капуста — сочный великан!
Ну как не влезть в такой капкан?

Он хрумкнул раз, он хрумкнул два,
Кружилась вмиг его глава.
Но тут раздался страшный лай,
Мол, «Заяц, лапы убирай!»
Бежит Барбос, как ураган,
Из будки вылез наш Полкан.
Ушастик — прыг! — но от испуга
Забыл дорогу он до луга.

Он мчался, пятками сверкая,
Куда — и сам того не зная.
Нырнул в крапиву с головой —
Ой-ёй-ёй-ёй, какой он злой!
Потом запутался в верёвке,
Где сохли деда портки-обновки.
И, завернувшись в них, как в кокон,
Упал в корыто прямо боком!

В корыте том была вода,
Ну, в общем, мокрая беда!
Промокший, в дедовых штанах,
В крапивных жгучих волдырях,
Домой приплёлся он к закату,
И сразу в лапы к маме-брату.

Мораль для маленьких ушей
Проста, как писк лесных мышей:
Хоть приключенья — это классно,
Но слушать маму — безопасно!

6


Орлёнок и Скала
На пике скальном, в гнёздышке простом,
Жил молодой Орлёнок с мудрым отцом.
Отец учил его премудростям небес:
Как бурю обходить, где прячется отвес,
Как различать потоки ветра злые,
И где парят орлы иные, седые.

«Запомни, сын, — Орёл ему твердил, —
Пока твой пух пером не заменил,
Пока крыло не стало крепче стали,
Не рвись туда, где грозовые дали.
Держись гнезда, учись, копи и силы,
Чтоб ветры гор тебя не подкосили».

Но юный дух кипел от нетерпенья,
Ему смешны казались поученья.
«Отец мой стар, он робок и устал!
Он высоты и скорости не знал!
Что мне его унылые советы?
Я создан для полёта и для света!»

И вот однажды, позабыв запрет,
Когда отец умчался на рассвет,
Орлёнок смело прыгнул с края кручи,
Навстречу солнцу и гремучей туче.
Он взмыл! И дух его затрепетал!
Такой свободы он ещё не знал!

Но ветер гор — не ласковая птица.
Он зло ударил в крылья, будто спицей
Пронзил насквозь неопытного смельчака,
И закружил, и бросил свысока.
Крыло сломав о каменный уступ,
Орлёнок пал, беспомощен и глуп.

Он чудом выжил, но с тех самых пор
В его глазах застыл немой укор
Не к строгому отцу, не к злой судьбе —
А лишь к своей гордыне, лишь к себе.
Он понял слишком поздно, в час печали,
Что значат те слова, что в детстве прозвучали.

Мораль сей басни вовсе не хитра:
В советах старших — залежи добра.
И прежде чем лететь наперекор,
Прислушайся к тому, кто видел горы.







7
Свинья в цветнике
В одной усадьбе, средь садов тенистых,
Где воздух был от аромата пьян,
Разбили клумбу роз душистых,
И лилий белоснежный стан.
Хозяйка сада, дама в кринолине,
Лелеяла свой маленький Эдем,
И даже пчёлы в утренней рутине
Вели себя прилично, насовсем.

Но как-то раз калитку не закрыли,
И в этот рай, где красота цвела,
Ввалилась с визгом из дорожной пыли
Хавронья — неказистая свинья.
Ей чужды были тонкие манеры,
Изящество и нежность лепестков,
Она искала лишь одной химеры —
Набить желудок до самых боков.

Презрев тюльпаны, розы и пионы,
Она своим могучим пятаком
Взрывала землю, рушила газоны,
И чавкала, и хрюкала притом.
Она валялась в лилиях, как в грязи,
Ломала стебли, не жалея сил,
И аромат божественной проказы
Ей грубый запах хлева заменил.

Она не ела роз — ей вкус противен,
Но с упоеньем их топтала в прах.
Сам вид того, что чисто и красиво,
Рождал в ней ярость и животный страх.
Насытившись помоями из лужи,
Что создала сама средь красоты,
Она ушла, оставив сад снаружи
Разрушенным, лишённым чистоты.

Мораль не в том, что свиньи любят слякоть,
Природа им такой удел дала.
А в том, что дух, привыкший только гадить,
Не терпит света, чистоты, тепла.
И если в душу впустишь непотребство,
Оно, как та свинья, поправ мораль,
Растопчет всё прекрасное наследство,
Оставив только грязь, и смрад, и жаль.
8

Ворон на кресте
На старом кладбище, где тишина и тлен,
Где ветер пел псалмы у каменных стен,
Стоял погостский крест, свидетелем веков,
Приют для странников и тихих бедняков.
Он видел слёзы вдов и сиротскую боль,
И веру тех, кто шёл на смертный бой.
Он был не просто древом — был святыней,
Овеянный молитвой голубиной.

Но как-то раз, под вечер грозовой,
Туда слетелся Ворон, чёрный, злой.
Не просто птица — дух полночной тьмы,
Что презирает свет и все псалмы.
Он не искал ни пищи, ни гнезда,
Его влекла иная борозда.
Сев на распятье, когти в древо втиснув,
Он громко каркнул, на святыню прыснув

Своим глумливым, хриплым языком
Насмешку над усопшим стариком,
Над верой в то, что есть за смертью свет,
Над чистотой молитв и клятвой всех обет.
Он пачкал крест, он карканьем своим
Пытался заглушить небесный гимн,
Что пели звёзды в вышине ночной,
Даруя миру праведный покой.

Он упивался святотатством смело,
Считая, что добро окаменело,
Что нет ни кары, ни суда, ни власти,
И можно предаваться чёрной страсти.
Но в тот же миг, разверзнув облака,
Ударил луч, как гневная рука.
Не молния, не гром, а чистый свет
Ударил в то, в чём благодати нет.

И Ворон, опалённый до костей,
Свалился в прах, добычей для червей.
А крест стоял, как прежде, прям и строг,
Лишь выбеленный светом, будто сам Бог
С него очистил грязь и след порока,
Оставив птице страшного урока.

Мораль проста, хоть и звучит сурово:
Кто плюнет в небо — умоется снова,
Но не водой, а карой неземной.
Не трогай то, что создано не тобой.

9

Лиса и Зеркало
В лесу, где каждый зверь был прост и прям,
Жила Лиса, не верящая слезам.
Её язык был слаще диких ягод,
Но сердце — холоднее зимних тягот.
Она плела интриги и обманы,
Втиралась в доверие, копая ямы.

Однажды, рыская вблизи селенья,
Нашла она предмет для удивленья:
Осколок зеркала, большой и гладкий,
Что бросил кто-то, убегая без оглядки.
Взглянула в него — и обомлела:
В стекле другая Лиса на неё глядела!

И тут же в хитрой голове созрел
Коварный план, что многих ждал расстрел.
Примчалась в лес, крича: «О, звери, чудо!
Я вам сестру-пророчицу добуду!
Она живёт в волшебном серебре,
И видит всё, что будет на заре!»

Собрался лес: и Волк, и Медведь косматый,
И Заяц, вечным страхом свой объятый.
Лиса им зеркало явила с важным видом:
«Спросите — и не будете в обиде!»
И каждый видел лишь себя в стекле,
Но Лиса-плутовка толковала впотьмах и мгле.

Сказала Волку: «Видишь блеск клыков?
То знак — ты будешь царь лесов!»
Медведю: «Видишь мощь и грозный взгляд?
Тебе все пчёлы мёд свой отдадят!»
А Зайцу: «Видишь, как дрожат усы?
То знак — спасёшься от любой грозы!»

И звери верили её речам,
Хоть отраженье не сулило им удач.
Волк возгордился, стал со всеми дерзок,
Медведь полез на пасеку — был встречен резво.
А Заяц, веря в свой счастливый знак,
Попал в капкан, несчастный бедолага-простак.

Лес погрузился в хаос и раздор,
А Лиса лишь смеялась в свой позор.
Она обманом власть себе снискала,
Но счастья в этой власти не сыскала.
Ведь даже глядя в зеркало тайком,
Она лишь ложь видала в нём самом.

Мораль сей басни высечь на граните:
Кто строит мир на лжи и хитрой нити,
Тот сам себя обманет в конце дней,
Оставшись в отражении теней.

10

 Хрюша-модник
Жил в деревне поросёнок,
Очень славный из пелёнок,
Розов, весел, круглобок,
Звали Хрюшею его.
Но имел один порок:
Чистоты не знал урок!
Грязь любил он всей душою,
Прямо с ранней, утренней порою.

Как-то раз хозяйкин сын
Бросил в лужу апельсин.
Хрюша — прыг! — и в той же луже
Стал плескаться неуклюже.
А потом, измазав бок,
Влез в рассыпанный мелок.
Стал он розово-оранжево-белёсый,
Как заморский фрукт с полоской!

Дальше — больше! Возле стога
Пролилась смолы дорога.
Хрюша наш и там валялся,
Липким с ног до уха стал.
К той смоле, как на беду,
Перья липли на ходу,
Что теряли куры-квочки
Возле каждой грядки-кочки.

И вот шествует герой —
Разноцветный, липкий, свой!
В перьях, в меле, в апельсине,
Словно павлин на витрине!
Сам собой гордится страшно:
«Я нарядный! Это важно!»
И пошёл гулять в народ,
Прямо к стаду, у ворот.

Но коровы в изумленьи
Позабыли про мычанье.
Козы в страхе разбежались,
Гуси в панике кричали.
Даже пёс, отважный Тузик,
Спрятал нос и свой картузик.
Все кричали: «Что за чудо?!»
«Прибежало ниоткуда!»

Хрюша ждал аплодисментов,
Комплиментов, сантиментов.
А в итоге — в одиночку
Простоял до самой ночки.
Понял он, хоть и с трудом,
Что красив не грязный дом,
А наряд лишь тот приятен,
Что опрятен и без пятен.

Мораль басни такова:
Хоть важна порой молва,
Но в погоне за фасоном
Не теряйте связи с мылом и законом!

11



Белка и Дятел
На старой ели, средь ветвей смолистых,
Где пахнет хвоей, солнцем и теплом,
Жила-была в заботах хлопотливых
Хозяйка-Белка с пушистым хвостом.
Она всё лето, не жалея силы,
Таскала в дупла, пряча про запас,
Орехи спелые, что лес взрастил ей,
На долгий зимний, на голодный час.

А по соседству, на сосне корявой,
Жил Дятел — франт, певец и балагур.
Он не трудился над лесной державой,
А лишь стучал свой звонкий там-там-тур.
Искал он не еду, а побрякушки:
То камушек блестящий принесёт,
То стёклышко от брошенной верхушки
Бутылки, что в траве найдёт.

Пришла зима. Метелью закружило.
У Белки — в кладовой полно добра.
А Дятлу брюхо голодно сводило,
И песнь его умолкла до утра.
Пришёл он к Белке, постучал учтиво:
«Соседушка, спаси, не дай пропасть!
Я за орешек дам тебе на диво
Вот этот лунный камень, просто страсть!»

И протянул ей стёклышко простое,
Что на морозе инеем зажглось.
А Белка, видя чудо неземное,
Забыла про метель и про мороз.
Ей показалось — вправду самоцветы!
И отдала за тот пустой предмет
Орехов горсть, что берегла всё лето,
Которые спасли б её от бед.

Потом ещё... и снова... За стекляшки,
За камушки, за фантики, за сор
Она меняла зимние припасы,
Ведя с плутом пустой свой разговор.
И вот итог: у Дятла — кладовая
Полна еды. Он сыт, и пьян, и рад.
А Белка, над сокровищами тая,
Глядит на них, но им не утолить ей глад.

Мораль ясна, и в ней печали нота:
Когда меняешь труд на мишуру,
То блеск минутный — глупая забота,
Что приведёт к холодному утру.

Цените то, что греет и питает,
А не пустой, холодный блеск в глазах,
Ведь истинное счастье не витает
В обманчивых и ледяных камнях.


12


;ж в волчьей шкуре
В глуши лесной, где мох и вереск дикий,
Жил-был обычный Ёж, не говорливый, тихий.
Он собирал грибы, охотился на мошек,
И был вполне доволен жизнью своей, впрочем.
Но в сердце у него жила одна печаль:
Ему казалось — он ничтожен, слаб и мал.
Смотрел он с завистью на Волка, что стрелою
Летел по лесу, правя властною рукою.

Однажды Ёж нашёл в овраге под сосной
Остатки шкуры волчьей, брошенной судьбой.
Охотник бросил, видно, свой трофей худой.
И в голове ежа родился план шальной:
«Надену шкуру — стану страшен, грозен, смел!
Таков отныне будет мой удел!»
Он влез в неё, хоть было тесновато,
И двинулся по лесу воровато.

И, право, чудо! Заяц, увидав его,
Пустился наутёк, не помня ничего.
И даже хитрая Лиса, завидев хвост,
Свернула с тропки и ушла под мост.
Наш Ёж гордился, раздуваясь от восторга:
«Теперь я царь! Моя теперь дорога!»
Он шёл, рыча поддельно и фальшиво,
И верил в свой обман, доверчиво, наивно.

Но вот навстречу — настоящий Волк-вожак,
Матёрый хищник, знавший сотни драк.
Он глянул на ряжёного с презреньем:
«Ты кто такой, скажи мне, привиденье?
Ни запах твой, ни рост, ни голос сиплый
Не схожи с нашим племенем великим!»

А Ёж, от страха позабыв про роль,
Свернулся вмиг в колючий шар, как ноль.
И шкура волчья сбилась некрасиво,
Открыв его колючее нутро на диво.
Волк рассмеялся: «Так вот в чём тут суть!
Решил ты, мелочь, стаю обмануть?»
Он не убил его — лишь лапой пнул легонько,
Чтоб тот катился по тропинке тонкой.

Мораль проста, как божий день, и вечна:
Не лезь в чужую шкуру бессердечно.
Ведь как обман искусно ни лепи,
Твоя натура всё равно вскрикнет изнутри.
И лучше быть честным, пугливым ежом,
Чем посмешищем в обличье чужом.

13

Щука и Малёк
В речной заводи, где сумрак и покой,
Где камыши стеной стоят высокой,
Царила Щука, хищник беспощадный,
Чей взор был пуст, а нрав — холодный, жадный.
Она не знала голода нужды,
Её бросок был быстр, как плеск воды.
Но сытость ей дарила только скуку,
Искала злая страсть себе науку —
Науку власти, страха и конца,
Безжалостного пира для слепца.

Однажды к ней, дрожа от головы до пят,
Подплыл Малёк, один из всех ребят,
Что чудом выжил в стайке беззащитной,
Разбитой этой фурией гранитной.
«О, госпожа! — пищал он еле-еле, —
Прошу, не ешь, ведь мы на самом деле
Вам не еда! Мы слишком уж малы!
Помилуй, отпусти до той поры,
Когда мы в весе наберём немного...»

Щука зевнула, глядя на него убого.
«Молчи, пискун. Твоя мольба смешна.
Мне не еда, мне забава нужна.
Я сыта рыбой, что крупнее и жирней,
Но вид чужого страха мне милей.
Смотреть, как жизнь трепещет и слабеет,
Вот что мою холодную кровь греет».
Сказала — и одним движением челюстей
Прервала нить его недолгих дней.
Не съела — просто бросила на дно,
Где тельце малое лежать осуждено.

Но в тот же миг, когда свершился грех,
Из камышей раздался громкий смех.
То был рыбак. Он сеть свою закинул,
И хищницу из заводи покинул.
На берегу, в пыли, под сапогом,
Забилась Щука, думая о том,
Что вот и ей пришёл конец жестокий,
Бессмысленный, как тот Малёк, и одинокий.
Рыбак не был голоден, просто из азарта
Решил блеснуть удачей или фартом.

Мораль сей басни высечь на граните:
Кто сеет смерть из прихоти — простите,
Тот сам падёт не от нужды иль мести,
А от такой же глупой, праздной чести
Того, кто больше, злее и сильней,
И чья душа ещё черней.


14



Два Ручья
С одной горы, из-подо льда седого,
Два брата-ручейка пустились в путь.
Один был тих, другой — безумно-смелый,
И каждый выбрал собственную суть.

Один, что звался Упорством, был разумен.
Он видел пред собой гранитный вал.
Не бился в камень, тратя пыл безумный,
А терпеливо трещину искал.
Он огибал завалы и преграды,
Точил песчаник каплею простой,
Искал в земле малейшие распады,
Чтоб обойти утёс стороной.
Он нёс прохладу травам и деревьям,
Поил зверей, что шли на водопой,
И, верный древним, праведным поверьям,
Стремился к морю, обретя покой.

Второй ручей, Упрямством наречённый,
Был яростен, кичлив и полон сил.
Увидев ту же скальную преграду,
Он с рёвом в грудь гранитную забил.
Он бился в камень, поднимая брызги,
Кричал, что нет препятствий для него.
Вода его несла лишь муть и визги,
Не видя в мире больше ничего.
Все силы он вложил в борьбу пустую,
Иссох, ослаб, растратил весь запас,
И превратился в лужицу простую,
В которой свет полуденный угас.

А первый ручей, тихий и упорный,
Достиг долины, синим став, как сталь,
И, слившись с полноводною рекою,
Увидел моря солнечную даль.

Мораль проста, хоть и звучит сурово:
Упрямство — гибнет, стену полюбя.
Упорство — ищет для себя иного,
И, обойдя преграду, зрит себя
В великом море, в цели бесконечной.
Не будьте слепы в ярости своей,
Ведь сила не в борьбе бесчеловечной,
А в мудрости текущих дней.



15


Крот и Сокол
Под толщей пашни, в темноте кромешной,
Жил старый Крот, работник безупречный.
Он рыл ходы, искал себе червей,
И не видал ни солнца, ни полей.

Однажды он услышал крик протяжный,
То Сокол реял в синеве отважно.
«Как жалок я! — подумал Крот с тоской, —
Он видит мир, а я — лишь мрак слепой!»

И Крот решил наверх пробиться к свету,
Презрев свою подземную планету.
Он вылез днём под солнечный удар,
И ослепил его небесный жар.

А Сокол, камнем рухнувший с высот,
Схватил слепца... таков был поворот.
Мораль же в том, что каждому своё:
Цени, мой друг, укрытие твоё.

16


Волк и Паук
В глухом лесу, где тень и бурелом,
Жил старый Волк, что славился умом
И силой лютой. Он был царь и бог
Для всех зверей, что знали страх у ног.

Но голод был давно ему не важен,
Он жаждал власти, был игрой куражен.
Ему потехой стало не убить,
А жертву долго по лесу водить.

Он зайца гнал, но не кусал, играя,
То отпуская, то вновь настигая.
Смотрел, как бьётся в страхе косой,
Теряя разум пред своей судьбой.

В ветвях сосны, где сумрак был густой,
Сидел Паук, плетя узор простой.
Он видел всё и Волку так сказал:
«Жестокость, серый, твой дурной запал».

«Молчи, мелюзга! — Волк ему в ответ, —
Ты сам плетёшь для мушек смерти сеть!»
«То правда, — молвил ткач, — но я не лгу:
Я ем, чтоб жить, а не живу в долгу

У праздной злобы. Мой удар — мгновенный,
Я не смакую ужас сокровенный.
А ты упился властью и игрой,
И скоро сам заплатишь головой».

Волк рассмеялся, слов не поняв суть,
И дальше в лес продолжил страшный путь.
Но в тот же вечер, пьяный от погони,
Угодил в капкан, не слыша зверя стоны.

Охотник вышел... Выстрел, как итог.
А Паук думал, глядя на восток:
«Кто сделал хищность глупою забавой,
Тот сам падёт от схожей же отравы».
17


 Сойка-хулительница
На старом дубе, в зелени ветвей,
Жила гордячка Сойка средь друзей.
Но дар её был горек, словно яд:
Она хулила всех и всё подряд.

Орла звала беззубым стариком,
А соловья — бездарным крикуном.
И даже солнце, что дарило свет,
По её слову, нёсло только вред.

Лесные звери слушали сперва,
Но вскоре поняли, что все слова
Её — лишь грязь, что льётся из гнезда,
И отвернулись раз и навсегда.

Осталась Сойка в тишине одна,
Ей даже тень родная не верна.
Кто сеет хулу, помня лишь о зле,
Тот сам пожнёт забвение во мгле.

18


 Филин-чародей
Жил в старом дупле Филин-молчун,
Прозвали его в лесу «колдун».
Он травы сушил, глядел на луну,
И слушал ночную тишину.

Ни зла не творил, ни бед не желал,
Лишь тайны природы он познавал.
Но звери боялись: «Он ворожит!», —
И каждый к дуплу подойти не спешит.

Однажды случилась в лесу засуха,
Всё высохло, жизнь стала глуха.
А Филин, что знал, где источник журчит,
Молчал, ведь никто к нему не стучит.

Мораль сей истории вовсе проста:
Порой предрассудков слепа суета.
Клеймим «чародеем» того, кто умней,
Теряя и помощь, и мудрость тех дней.
19

 Змея-ябедница
В густом малиннике Змея жила,
И слаще ягод клевета была.
Она ежу шептала про лису,
Мол, та украла у него росу.

Медведю пела, что кабан-сосед
Его малину съел на свой обед.
Иссорив всех, довольная собой,
Она в клубке искала свой покой.

Но слух о ссорах до людей дошёл,
Охотник в лес с ружьём своим пришёл.
Искал зверей, что дрались меж собой,
И наступил на ябедницу ногой...

Кто роет яму ближнему свою,
Тот часто в ней находит смерть свою.
Ведь ябеда, что сеет только ложь,
Сама падёт под собственный свой нож.


20

Два Купца
На ярмарке, средь шума, суеты,
Два встретились купца из-за черты
Далеких стран. Один — седой, как лунь,
Другой — хитёр, и глаз его — колдун.

Вели торги, делили барыши,
Клялись друг другу в дружбе от души.
«Мы братья, — старший младшему твердил, —
Нас общий путь и Бог соединил».

И вот домой, сквозь лес и бурелом,
Они пошли с набитым кошелем.
Но младший думал: «Золото одно
Делить на два — мне это не дано».

И ночью, у погасшего костра,
Когда дремала сонная пора,
Он друга снадобьем своимпоил,
А утром спящего ограбил и забыл.

Один побрёл, богатством одержим,
Другой проснулся — беден и чужим
Оставлен в чаще. Но судьба — река:
Её петляет странная рука.

Богатый вор в столице задавал
Такие пиры, что и свет не знал.
Но зависть слуг, предательство друзей
Его лишили всех его затей.

Он стал никем. И вот, в морозный день,
Стучится в дверь, как нищая тень,
К тому, кто в чаще выжил и сумел
Начать с нуля свой праведный удел.

И старый друг, что был предан тогда,
Открыл ему, не помня зла и вреда.
«Входи, согрейся. Я тебя прощу.
Но знай, что хищность я не отпущу

Из памяти своей. Кто предал раз,
Тот съел не тело — душу, свет из глаз.
И нет страшнее в мире хищника,
Чем человек для человека»



21


Дятел и Валун
На склоне, где леса редели,
Лежал замшелый валун-старик.
А рядом, в роще, то и дело
Стучал весёлый дятел-дробовик.

Он сосны бил с упорством рьяным,
Искал под корой червяка.
И был своим трудом он пьяным,
Была крепка его рука.

Но как-то раз, в пустом азарте,
Он сел на камень. «Что за вид! —
Подумал он, — Поставлю на карте
Всё мастерство! Пусть затрещит!»

И начал бить по серой глыбе,
Что крепче стали во сто крат.
Стучал до боли, до изгиба
Своей главы. Но камень рад

Стоять, как прежде. Только эхо
Неслось в ответ на дятла стук.
Вокруг смеялись для потехи
И белка, и лесной барсук.

«Оставь! — кричали. — Это ж камень!
Ты только клюв свой разобьёшь!»
Но дятел, обуянный пламенем,
Твердил: «Упорство — вот мой нож!»

Он бил, пока не стихли звуки,
Пока не треснул бедный клюв.
Упал на землю, поняв муки
Бесплодных и пустых потуг.

Упорство — дар, когда есть дело,
Где виден плод и ясен путь.
Но биться в стену оголтело —
Есть глупость, а не в этом суть.



 Ненасытная Щука
В речной заводи, средь камыша,
Жила-была Щука, чья душа
Не знала сытости. Ей мало было
Того, что брюхо голод утолило.

Поймает окуня — и тут же в пасть
Летит плотвичка. Ненасытна страсть!
Она хватала всё, что видит глаз,
Копила рыбу, делая запас.

Но не съедала. Просто утащив
В свою нору, о жертве позабыв,
Плыла за новой. И речной народ
Уж обходил тот страшный поворот.

И вот однажды, в жадности слепой,
Она схватила ржавый крюк с лесой.
Рыбак тянул, но щука — тяжела!
Вся рыба, что в норе её гнила,

Запуталась в лесе, и этот груз
Стал для неё смертельным. Вот конфуз!
Её на берег вытянули с тем,
Что стало ей ненужным уж совсем.

Мораль проста, как божий день, и внятна:
Природа мстит за жадность многократно.
Кто хищник не по нужде, а по злобе,
Тот сам готовит гибельный крючок себе.
22


Хорёк и Медведь
В лесу разбойничал Хорёк-нахал,
Он малых пташек из гнезда таскал.
То белку за ухо, то зайца за штаны,
Всегда был зачинщиком он драки и войны.

Однажды он Медведю преградил
Путь к водопою, лаял что есть сил.
Мол, «Ты большой, а я тут господин!»
И в лапу косолапого вцепился, злобный сын.

Медведь стерпел, потом стряхнул его,
Как пыль с плеча, не сделав ничего
Ему худого. Лишь слегка рыкнул,
Чтоб тот нахальный пыл свой поунял.

Хорёк же, кубарем летя в кусты,
Завыл о помощи: «Спасите, братцы, вы!
Меня Медведь убить хотел зазря!
Я просто шёл, ему благодаря!»

Он к Льву-судье помчался со всех ног,
Рассказывал, как он почти издох.
Мол, мирный житель, кроткий семьянин,
А этот зверь — безжалостный тиран!

И Лев, не разобравшись в суете,
Поверил лжи и подлой клевете.
Медведя из лесу прогнали прочь,
И в том лесу настала злая ночь.

Но Бог всё видит с высоты своей,
И суд его честнее всех судей.
Зимой, когда Хорёк в норе сидел,
Свод каменный над ним и затрещал.

Обвал случился. И злодей-нахал
В своей же собственной ловушке пал.
Никто не спас, никто не пожалел,
Таков уж был его гнилой удел.

Мораль сей басни каждому ясна:
За ложь и подлость есть своя цена.
Кто сеет зло, прикинувшись овцой,
Тот сам заплатит за обман душой.




?.....

Где вихрем сходятся удары и броски,
Где боль и ярость — лишь ступени вверх,
Там дух бойца, всем бедам вопреки,
Срывает с неба свой святой доспех.

В сплетении тел, в слиянии борьбы
Рождается защита, а не зло.
И мастер — раб не яростной судьбы,
А тот, кто мир поставил во главу.

Так пусть же этот Путь, где нет конца,
Покажет миру высший свой закон:
Чем твёрже сталь в ладонях у бойца,
Тем тише мир, что им обережён.

Не просто ткань, что укрывает плоть,
А мысль творца, что вьётся, как узор.
Задача стиля — дух освободить,
Дать телу голос, а движенью — хор.

В слияньи складок, в чистоте кроя
Рождается гармония сама.
И красота — не прихоть бытия,
А светлый плод великого ума.

Так пусть же этот дар преображенья
Покажет миру высший свой закон:
Чем проще ткань и строже отраженье,
Тем глубже смысл, что в образе рождён.

Не в грубой силе истина сокрыта,
А в пустоте, что следует за ней.
Ладонь бойца — то меч, то щит гранита,
То штиль воды средь бури страстных дней.

Здесь каждый выпад — выверенный росчерк,
Бросок — паденье сломленной волны.
И шлем скрывает не звериный оскал,
А лик бойца, достигший тишины.

И в этом высший смысл — в бою жестоком,
Где плоть кричит, а разум леденеет,
Не победить, но стать живым истоком
Той силы, что весь мир собой согреет.

О, дерзкий стиль и молодости пламя,
Что в зеркалах горит, как божество!
Мечта о вечном — вышитое знамя
Над хрупким замком тела твоего.

Как сладко было б, обманув природу,
Вернуть себе апрельских двадцать лет,
Но ум вложить в ту огненную пору,
Что ныне знает горечь всех побед.

И с этой мудростью, что дарят годы,
Вновь окунуться в юности поток —
Не совершать безумные походы,
Но каждый миг ценить и каждый вздох.

В твоих объятьях — древесины плен,
И шесть серебряных натянутых лучей.
Но лишь коснётся их искусный гений
Как ты становишься и бурей, и ручьём.

Ты плачешь нежностью забытого романса,
Зовёшь в дорогу дерзостью аккорда,
И в вихре огненного, страстного испанца
Душа танцует  ритмы  из  фокстрота.

И нет на свете колдовства сильнее,
Чем то, что в звуках льётся из тебя.
Ты делаешь весь мир на миг добрее,
Обычный вечер в сказку превратя.




23


 Басня о Хомяке и его запасах
Жил-был Хомяк, известный скупердяй,
Чьи щёки знали слово «всё таскай».
Он зёрна пёр, орехи и горох,
И думал: «Я не глуп, я, право, бог!»

Он набивал кладовки до отказа,
Чтоб не осталось ни зерна, ни сглаза.
Соседу-суслику, что с голоду опух,
Он говорил: «Мой дух к мольбам твоим так глух!»

Однажды ночью дождь пошёл стеной,
Не просто дождь, а ливень проливной.
Вода в нору к Хомякушке течёт,
А он кричит: «Спасайте мой почёт!

Мои запасы! Зёрнышки мои!»
Но как сбежать из запертой ладьи?
Проходы все завалены добром,
Что он сносил с таким большим трудом.

И вот сидит наш алчный господин
Средь волн в своей норе, совсем один.
Богатства стали якорем на дне,
И он буль-буль сказал своей весне.

Мораль сей басни хлеще кипятка:
Коль алчность — цель, то жизнь так коротка.
И тот, кто копит, чтоб не дать другим,
Захлебнётся в итоге золотом своим.

24


Басня о Безрассудном Мотыльке
Жил Мотылёк. Он был красив и смел,
И выше всех летать всегда хотел.
Ему кричали бабочки: «Постой!
Нельзя играть с зарёю золотой!»

Но он смеялся: «Ваш удел — пыльца!
А я взовьюсь до самого Творца!
Вон то светило, что зовут свечой, —
Я покорю его своей мечтой!»

И он летел, отвагою пылая,
Советов мудрых просто не внимая.
«Глупцы! — кричал он. — Страх — удел рабов!
А я для подвигов великих был рождён!»

Он подлетел к огню, в его зрачках
Плясал лишь блеск, а не позорный страх.
Он крыльями коснулся языка
Слепящего, святого огонька.

И вспыхнул факелом. И в тот же миг
Раздался только жалкий, тихий чик.
Упала горстка пепла на сукно,
И приключение было решено.

Мораль: отвага хороша в бою,
Но безрассудство губит жизнь твою.
И прежде чем лететь на яркий свет,
Спроси себя: а есть ли путь назад, иль нет?



24

Басня о Безрассудном Мотыльке
Жил Мотылёк. Он был красив и смел,
И выше всех летать всегда хотел.
Ему кричали бабочки: «Постой!
Нельзя играть с зарёю золотой!»

Но он смеялся: «Ваш удел — пыльца!
А я взовьюсь до самого Творца!
Вон то светило, что зовут свечой, —
Я покорю его своей мечтой!»

И он летел, отвагою пылая,
Советов мудрых просто не внимая.
«Глупцы! — кричал он. — Страх — удел рабов!
А я для подвигов великих был рождён!»

Он подлетел к огню, в его зрачках
Плясал лишь блеск, а не позорный страх.
Он крыльями коснулся языка
Слепящего, святого огонька.

И вспыхнул факелом. И в тот же миг
Раздался только жалкий, тихий чик.
Упала горстка пепла на сукно,
И приключение было решено.

Мораль: отвага хороша в бою,
Но безрассудство губит жизнь твою.
И прежде чем лететь на яркий свет,
Спроси себя: а есть ли путь назад, иль нет?

25


Басня о Дятле-мостостроителе
Один безумный Дятел как-то раз
Издал в лесу торжественный указ:
«Я, гений мысли, докажу всем вам,
Что можно жить не так, как жили там
Все ваши предки, скучные умы!
Я мост построю посреди зимы!

Мост через реку! Не из хворостин,
А из ствола единственной сосны!
Я продолблю в ней дырку в нужный час,
И посуху пройдёте, вот мой сказ!»

И он долбил. С утра и до темна.
Сосна стонала, горечи полна.
Ему кричали звери: «Стой, чудак!
Ты ж рушишь то, на чём стоишь, дурак!»

Но Дятел впал в безумное пике:
«Вы все — глупцы! Завидуете мне!»
Он так увлёкся, так вошёл в азарт,
Что позабыл про логику и старт.

И вот раздался треск, что слышал бор.
Сосна сломалась. Кончен разговор.
Упала в реку, унося с собой
Того, кто спорил с собственной судьбой.

Мораль безумству не нужна сама,
Оно — есть добровольная тюрьма.
Кто рубит сук, что держит наверху,
Тот славит не себя, а чепуху.
26
Басня о Лисе и Тени из оврага
Жил Лис, не глуп, но страшно не везуч:
То волк отнимет, то капкан колюч.
Мечтал он стать владыкою лесов,
Без драк, без бега, без цепных оков.

И вот в овраге, где клубилась мгла,
Нашёл он Тень, что голосом звала:
«Дай мне лишь слово, рыжий хитроум,
И я вселю в тебя звериный ум!

Ты будешь знать все тропы наперёд,
Тебя бояться будет весь народ!
Взамен — пустяк, всего лишь услужи:
Раз в год мне зайца к ночи приноси».

И Лис поклялся. И с тех пор дела
Его карьера круто вверх взяла.
Он стал грозою кур, ежей, мышей,
И даже волк боялся тех ушей.

Но каждый год, когда луна всходила,
Неведомая сила им крутила.
Он нёс зайчонка в страшный тот овраг,
И слышал за спиною жуткий шаг.

Сперва казалось — плата не тяжка,
Но совесть грызла хуже ремешка.
Он стал пуглив, от каждого куста
Бежал, как будто там — сама беда.

Мораль проста, как божий ясный день:\nНе заключай союзов с тем, кто тень.\nЗа силу, что дарована из тьмы,\nПлатить придётся светом всей души.

27

 Басня о бесчинствующих Козлах
На ферме жили мирно все подряд:
Коровы, куры, стадо поросят.
Но два Козла, рогаты и упрямы,
Считали эту жизнь сплошными драмами.

«Как скучно! — блеял первый. — Всё по расписанью!
Подъём, еда, и снова в ожиданьи!»
Второй вторил: «Долой покой и сон!
Устроим здесь такой аттракцион!»

И вот, дождавшись, как пастух уйдёт,
Они пустились в дикий хоровод.
Забор сломали, грядки растоптали,
Из вёдер пойло на пол разливали.

Они бодали ульи с диким криком,
Мешая пчёлам заниматься мёдом.
Визжали куры, хрюкал поросёнок,
А им — веселье с самых-то пелёнок!

Но вот вернулся с поля разъярённый дед,
Увидел этот утренний «банкет».
Он не ругался, слов не говорил,
А просто двух буянов в суп пустил.

Мораль бесчинству — строгий приговор:
Кто сеет хаос, тот себе же вор.
Веселье, что построено на бедах,
Закончится в весьма крутых обедах.

28


 Басня о Беспечной Стрекозе
В тени ветвей, где пели соловьи,
Жила беспечно Стрекоза свои дни.
«Зачем работать? — молвила она. —
Ведь жизнь для танцев и для сна дана!»

А рядом Муравей, трудяга-брат,
Тащил зерно в свой дом, и был тем рад.
«Готовься к стуже! — он ей говорил. —
Зима не спросит, кто как лето жил!»

Она смеялась: «Глупый Муравей!
Смотри, как много солнца и полей!
Пока тепло, я буду танцевать,
А о зиме — зачем мне помышлять?»

Но лето скрылось, словно краткий сон,
И ветер северный издал свой стон.
Ударил холод, землю скрыл снежок,
Искать еду — какой уж в этом прок?

И Стрекоза, замерзнув, приползла
К дверям того, чьи слухала слова.
«Спаси, сосед! Я гибну, помоги!»
А он в ответ: «Теперь иди, пляши».

Мораль сей басни высечь на граните:
Коль летом ты беспечностью пропитан,
То не дивись, что зимнею порой
Останешься и голоден, и злой.

29


Басня о Бесстыжем Павлине
Один Павлин, чьё имя позабыто,
Имел хвост-веер из сапфиров сшитый.
И он гордился им не в меру, нет,
А выставлял на весь крещёный свет.

Где куры скромно зёрнышки клюют,
Он свой узорчатый раскинет люд.
Где утка учит плавать малышей,
Он встанет рядом: «Ну-ка, зырьте все!»

Ему кричали: «Скромность — лучший друг!»
А он в ответ: «Для серых кур и уток!
Зачем скрывать такую красоту?
Я рождена, чтоб блистать за версту!»

Но как-то раз, красуясь у обрыва,
Он так вертелся гордо и кичливо,
Что не заметил, как подкралась к нему
Лиса, прервав павлинью кутерьму.

И хвост, что был предметом обожанья,
Стал лишь помехой в час самосохраненья.
Пока он думал, как его сложить,
Лиса успела шею прокусить.

Мораль бесстыдству — как удар бича:
Кто хвастает без меры и стыда,
Тот часто забывает оглянуться,
И может на клыках врага проснуться.

30


Басня о Безумном Мотыльке
Ночной Мотыль, дитя воздушной расы,
Увидел пламя от свечи прекрасной.
Оно манило, трепетало, жгло,
И в сердце мотыльковом расцвело.

Ему кричали бабочки ночные:
«Беги, глупец! Те чары — роковые!
В нём нет тепла, в нём только смерть и боль!»
Но он свою уже не слушал роль.

«Вы просто слепы! — им он отвечал. —
Не видите божественный накал!
Она — мой свет, мой воздух, мой кумир!
Я полечу и завоюю мир!»

И он летел, рассудку вопреки,
Навстречу гибели своей руки.
Он верил в страсть, в безумный свой порыв,
О здравом смысле начисто забыв.

Коснулся пламени — и вспыхнул вмиг,
Издав короткий, еле слышный крик.
Сгорели крылья, тельце, голова,
Осталась только горькая молва.

Мораль безумству выжжена огнём:
Кто страсти слепо следует во всём,
Тот не заметит, как его мечта
Сожжёт дотла и сбросит с высоты.

31


Басня о Предательстве Змеи
Лягушка как-то у ручья
Спасла от коршуна Змею.
«Мы будем сёстры! — та шипела. —
Я доброты не позабуду смелой!»

И стали вместе жить они, коротая дни.
Лягушка доверяла ей секреты,
Делилась мошкою, давала ей советы.
Змея кивала, извиваясь телом,
И говорила: «Дружба — наше дело!»

Но вот пришла пора голодных дней,
И голод оказался всех сильней.
Лягушка спала, видя сладкий сон,
Как вдруг её пронзил змеиный стон.

Она проснулась от укуса злого,
И яд по телу растекался снова.
«За что, сестра?! — лишь прохрипеть смогла. —
Ведь я тебе от гибели спасла!»

Змея, глотая слёзы и подругу,
Шипела: «Знаю... Но таков мой дух.
Прости, но сущность не перебороть...»
И утащила в темноту живую плоть.

Мораль проста, хоть и остра, как жало:
Не верь словам, коль естество сказало,
Что хищник, даже если клятвы дал,
В конце концов исполнит свой финал




32


 Басня о Жадном Хомяке
Один Хомяк, набив зерном подвалы,
Решил, что этого ему всё ж мало.
«А вдруг зима продлится сотню лет?
А вдруг нагрянет не один сосед?»

И он пошёл по полю собирать
Всё то, что не успели подобрать.
Он забивал свои мешки за щёки,
Бурча под нос жестокие упрёки:

«И мышь ленива, и сурок дурак!
Оставили добро на съедение врак!»
Он набивал, пока хватало сил,
И щёки раздувались, что есть сил.

Он взял так много, что не мог идти,
И даже голову не мог снести.
Застрял в своей же собственной норе,
Как вор, попавшийся на серебре.

Он не пролез ни взад и ни вперёд,
И смерть свою в достатке он найдёт.
Зерно, что он с такой любовью крал,
Ему могилой и проклятьем стал.

Мораль у жадности всегда одна:
Кто хочет выпить всё добро до дна,
Тот захлебнётся в собственной добыче,
Таков уж этот пагубный обычай.

33

Басня о Завистливом Вороне
Жил Ворон, чья душа чернее перьев,
В плену у зависти и суеверий.
Он видел Лебедя на глади вод —
Тот бел, как снег, и грацией плывёт.

«Проклятье! — каркал Ворон с ветки зыбкой. —
За что ему почёт, краса, улыбки?
А я лишь клякса в небе голубом,
И все меня гоняют со дворов!»

И он решил, что дело всё в окрасе:
«Стану я белым, буду всех прекрасней!
Наверно, он купается сто раз,
Чтоб смыть свою природную грязь!»

И Ворон стал нырять в ручей холодный,
Теряя перья в ярости бесплодной.
Он тёрся о кору берёз седых,
Искал он белизны в лучах дневных.

Но сколько б он ни мылся, ни старался,
Лишь серой, грязной кляксой оставался.
Он силы тратил, голодал, худел,
Пока от истощения не слетел.

Мораль проста, как этот чёрный цвет:
Пытаясь стать другим, сойдёшь на нет.
Цени свою особую породу,
Не проклинай за дар чужой природу.


34

Басня о Гордом Павлине
Павлин, чей хвост горел, как самоцветы,
Считал, что все вокруг него — эстеты.
Он гордо шёл, раскрыв свой веер-хвост,
И каждый шаг его был словно тост.

«Смотрите все! — кричал он на поляне. —
Я — царь, я — бог в своём павлиньем сане!
Кто может спорить с этой красотой?
Соловей — сер, орёл — и тот простой!»

Он так привык к всеобщему вниманью,
Что перестал внимать любому знанью.
Он не учился ни летать, ни бегать,
Зачем, коль можно красотою щеголять?

Но вот однажды из лесной глуши
Лиса явилась, чуть дыша в тиши.
Все птицы взмыли, прячась от беды,
Оставив за собой одни следы.

Павлин же крикнул: «Стой, плебейка, в страхе!
Пади ниц перед царственной рубахой!»
Но хищный зверь не ценит внешний вид,
Его волнует только аппетит.

И прежде чем Павлин успел понять,
Что хвост мешает от врага бежать,
Лиса схватила глупую гордячку...
Так красота пошла на раскарячку.

Мораль сей басни высечь на граните:
Как ни красив ваш внешний вид, учтите,
Что гордость без ума — пустой лишь звук,
И лёгкая добыча для хитрых рук.


35

Басня о Ленивой Стрекозе
Всё лето Стрекоза жила, порхая,
Забот и дел на завтра оставляя.
«К чему трудиться? — пела средь цветов. —
Мир полон солнца, песен и плодов!»

Ей Муравей, тащивший колосок,
Кричал: «Готовься к зиме, дружок!»
Она смеялась: «Право, ты смешон!
До холодов ещё не вышел срок!»

Она плясала в солнечном луче,
Спала на ароматном калаче.
А дни летели, ветер холодал,
И первый снег на землю выпадал.

И вот, голодная, вконец продрогши,
Она стучится в муравьиный домик.
«Пусти погреться, дай мне хлеба крошку,
Я до весны побуду понемножку».

Но Муравей ответил ей сурово:
«Ты пела летом? Это было слово!
Теперь пляши, коль не хватило сил
Подумать о зиме, что я просил».

Мораль не в том, чтоб отказать в приюте,
А в том, что лень в своей слепой минуте
Красива, но за ней идёт расплата —
Пустая жизнь и горькая утрата.

36




Басня о Гневном Быке
Могучий Бык, хозяин всего луга,
Не знал в своей душе иного друга,
Кроме как силы, ярости, напора,
И не терпел ни спора, ни укора.

Однажды Мошка, сев ему на рог,
Пропискнула: «Какой же ты высок!
Но так ли ты силён, как кажешься отсюда?
Не рухнешь ли от маленького чуда?»

Бык взревел, от ярости слепой:
«Ты смеешь говорить со мной, с горой?!»
Он топнул, затряслась под ним земля,
Но Мошка лишь смеялась, веселясь.

И он понёсся, ничего не видя,
В своей гордыне Мошку ненавидя.
Он бил рогами старый дуб столетний,
Вгоняя в страх весь околоток летний.

Он так крутился, прыгал и бодался,
Что выбился из сил и сам сломался.
Упал бездыханным, пену уронив,
Свой гнев напрасный в землю обронив.

А Мошка улетела. Ей-то что?
Она лишь слово бросила в ничто.
Мораль же в том, что гнев — плохой советчик.
Он ранит не врага, а сам источник.


37

Басня о Жадном Хомяке
Жил в норке Хомячок, большой стяжатель,
Всех зёрен и орехов собиратель.
Он щёки набивал до самых глаз,
Твердя себе: «Всё это про запас!»

Соседи говорили: «Поделися!
Ведь урожай на всех в полях родился!»
Но он шипел: «Моё! Не тронь! Не дам!
Я это всё нашёл и выкопал сам!»

Он натаскал в свою нору так много,
Что самому ступить нет и порога.
Пшеница, рожь, горох и семена
Лежали грудой до потолка.

И вот однажды, притащив орех,
Что был размером больше его всех
Запасов, он застрял на входе в дом.
Ни взад, ни в бок, ни вылезти ползком.

Он пыжился, толкался и кричал,
Но жадный груз его не отпускал.
Так и сидел он, пленник своего добра,
Пока не кончилась его пора.

Мораль ясна, как божий день и свет:
От жадности один лишь только вред.
Богат не тот, кто много накопил,
А тот, кто радость с ближним разделил.

38

Басня о Двух Начальниках
В конторе важной, средь бумажной пыли,
Два клерка главных — Пётр и Василий —
Служили ревностно, но не делам конторы,
А лишь вели пустые разговоры.

Предмет их спора был предельно прост:
Кто выше рангом, у кого главнее пост.
«Мой отдел продаж — всему опора!» —
Кричал Василий, полный злого спора.

«А мой, снабженья, — отвечал Пётр едко, —
Без нас сидели б вы на голой ветке!»
Они чертили графики тщеславья,
Друг друга поливая злобой, ржавью.

Кто раньше входит в кабинет к большому боссу,
Кто громче рявкнет на матроса,
Чей стол дубовей, чей пиджак дороже —
Всё это их до крайности тревожило.

А в это время, в их же коридоре,
Конкурент, невидимый во взоре,
Всех их клиентов уводил с собою,
Пока герои тешились борьбою.

Итог печален: фирма разорилась.
Их спесь и глупость в крахе проявилась.
Мораль же хлеще кислого вина:
Где два начальника — там цель одна: война.


39


Басня о Прилежном Сотруднике
В одном департаменте жил Прохор,
Работник тихий, будто серый мох.
Он всем кивал, со всеми соглашался,
И в лести перед боссом рассыпался.

«Вы гений, шеф! Идея — высший класс!» —
Мурлыкал он по десять раз на дню.
А сам, оставшись без начальства глаз,
Всю важную работу спихивал на ню.

Коллегам говорил: «Мы все — семья!»,
Но за спиной их ставил в тень свою.
Чужой успех присваивал, тая,
И ждал, когда ему дадут скамью

Повыше, потеплее, у окна.
Он создавал лишь видимость труда:
То папкой прошуршит, то у станка
Постоит с умным видом, как звезда.

Но вот пришла проверка — аудит.
И вскрылась вся изнанка дел его.
У Прохора был безупречный вид,
А в цифрах — ровно ничего.

Мораль сей басни жалит, как пчела:
Не тот работник ценен, кто речист,
А тот, чьи молчаливые дела
Прозрачны, как слеза, и словно лист — чисты.


40

Басня о Маркетологе
В одной компании, где дела шли туго,
Наняли «гуру» — мастера испуга.
Он звался Глеб, был модно так одет,
И сыпал терминами, каких не видел свет.

«Нам нужен ребрендинг, синергия и кейсы,
Конверсия, лиды, воронки и прогрессы!»
Он на собраниях чертил витиевато,
И обещал всем золота палаты.

Коллеги-труженики, инженеры, мастера,
Смотрели на него с утра и до утра.
Они просили: «Глеб, скажи конкретно,
Что делать нам, чтоб стало всё заметно?»

А он в ответ лишь напускал тумана:
«Вы мыслите, друзья, уж слишком прямолинейно!
Здесь нужен креатив, полёт, немного плана,
А вы всё о станках... как это примитивно!»

Он сеял в душах смуту и раздор,
Шептал директору на всякий вздор,
Что инженеры, мол, саботируют процесс,
И в их умах завёлся мелкий бес.

Прошёл так год. Отчёты Глеба — сказка.
А на складах — всё та же пыль и краска.
Продаж ничуть не стало больше, нет.
Лишь вырос в смете «творческий» бюджет.

Мораль проста, как дважды два — четыре:
Где много модных слов в пустом эфире,
Там дела нет. Ищите не льстеца,
А молчаливого, но дельного спеца.

41


Басня о Системном Администраторе
В стеклянном здании, где свет не гас,
Жил сисадмин, отшельник — звался Влас.
Он не молился Богу, вот уж нет,
Его кумиром был «Регламент».

Священный текст, написанный в веках
(Точней, в году минувшем, впопыхах),
Он почитал превыше здравых дум,
Ввергая весь отдел в тоску и глум.

«Компьютер сломан? Подавай заявку!» —
Вещал он, глядя в монитора главку.
«Но цех стоит! У нас горят часы!» —
Кричал начальник, рвя свои усы.

А Влас в ответ, как жрец у алтаря:
«Всё по регламенту, и это говоря,
Вы нарушаете священный пункт второй.
Заявку, подпись, номер порядковый.»

Он не служил ни людям, ни делам,
А только букве, правилам, нулям.
Его «система» — вот единый бог,
Что слеп и глух, безжалостен и строг.

И вот однажды вирус, хитрый бес,
В его святилище без спроса влез.
Он шифровал и рушил всё подряд,
А Влас сидел, бумажкам только рад.

«По инструкции, я должен ждать ответ
Из главного отдела целых семь лет...»
Пока он ждал, вся фирма шла ко дну,
Вверяя жизнь регламенту одному.

Мораль сей басни — ледяной оскал:
Кто душу променял на протокол,
Тот служит бесу в цифровом раю,
И тянет за собой всю рать свою.

42




Басня о Медведе-Воеводе
В одном лесу, густом и необъятном,
Поставили Медведя воеводой.
Он был силён, и рыком неприятным
Смущал звериный мир своей породой.

Забыв про долг, устав и распорядок,
Он пировал с рассвета до заката.
Своих дружков, лихих волков-повадок,
Он приближал и жаловал богато.

То белок оберут с орехов дочиста,
То заячью капусту всю помнут.
А если кто промолвит: «Это ж свинство!» —
Того немедля в тёмный ров швырнут.

Бобры строили прочную плотину,
Чтоб лес спасти от паводковой хвори.
Медведь пришёл, разнёс её в щетину:
«Мне здесь мешает вид на чисто поле!»

Он спал в дупле у мудрого филина,
А птицу выгнал на мороз и ветер.
И вся поляна, что была едина,
Теперь дрожала, кто за что ответит.

И вот однажды, в пьяном буйстве силы,
Он на скалу полез встречать зарю.
Но лапа сорвалась... и нет верзилы.
А звери тихо молвили: «Благодарю».

43


Басня о Мотыльке
Жил Мотылёк, прелестнейший на вид,
Чей бархатный узор ласкал глаза.
Он говорил: «Любовью мир кипит!»
И каждый день влюблялся на полчаса.

Сегодня он клянётся Фиалке синей,
Что без неё ему и жизнь не всласть.
А завтра, опьянённый Розой дивной,
Уж ей вверяет всю свою страсть.

Он шепчет незабудке у ручья:
«Ты — мой рассвет, мой воздух, мой покой!»
Но чуть сверкнёт на солнце чешуя
Стрекозы юной — он летит за той.

Он собирал нектар со всех цветов,
Но не для мёда, не для проку впредь.
А лишь для мига сладких, лёгких снов,
Чтоб в новом танце завтра умереть.

И вот пришла осенняя пора.
Все отцвели. Луг пуст и одинок.
И Мотылёк, продрогший до утра,
Понять не мог, в чём жизненный урок.

Он видит: муравей спешит домой,
Где ждут его, где теплится очаг.
А он, порхавший ветреной мечтой,
Остался всеми брошенный бедняк.

Мораль не в том, чтоб чувств своих бежать,
Но в том, что сердце — не базарный ряд.
Кого попало в нём не привечать,
Чтоб не остаться с пустотой на взгляд.

44

 Басня о Пауке-отшельнике
В гнилом дупле, где свет не бывал сроду,
Жил старый Паук, презиравший природу.
Он ненавидел солнца ясный луч,
И пенье птиц, и воду из-под круч.

Ему был мерзок муравьиный труд,
Что строил города и там, и тут.
Ему была противна пчёл семья,
Где мёд для всех, где общая стезя.

Он не для голода свою плёл сеть,
Чтоб просто жертву в ней подстеречь.
Нет, он ловил светлячков в ночи,
Чтоб погасить их малые лучи.

Он путал тропки, что вели к ручью,
Чтоб жаждой мучить мелюзгу свою.
Он сбрасывал птенца из колыбели,
Чтоб птицы-матери от горя каменели.

Его спросил как-то ночной Сверчок:
«Зачем ты сеешь зло, мой старичок?
Ни пользы нет тебе, ни сытости, ни славы».
Паук шипел: «Молчи, козявка, право!

Сам вид чужого счастья, мира и труда —
Есть для меня и мука, и беда.
И если рухнет этот лес в огне,
Лишь только радостнее будет мне!»

Мораль горька, как яд на паутине:
Есть те, кто служит не себе — а тьме единой.
Их счастье — в разрушении основ,
В презрении и к Богу, и к добру, и для оков.


45


 Басня о Попугае-вольнодумце
В лесах заморских, средь густых лиан,
Жил Попугай, собой чрезмерно пьян.
Он был речист, умён не по годам —
Как он считал, конечно, лично сам.

Он слышал, как кричал в грозу пират,
Браня и небо, и морской фрегат.
И, ухватив словечек дерзких ряд,
Он повторять их был безмерно рад.

«Нет никого над нами в вышине!» —
Кричал он, сидя на сухой сосне. —
«Все сказки про лесного божество —
Лишь выдумка и просто колдовство!»

Мартышки ахали, дивясь его уму,
И верили беспрекословно ему.
Он хохотал над муравьём-трудягой:
«Молись-молись своей лесной коряге!»

Но вот пришла засуха в тот лес.
Ручей иссяк, и лист с деревьев слез.
И взмолились звери все вокруг:
«О, дух лесной, спаси нас от недуг!»

А Попугай, нахохлившись, шипел:
«Какой же глупый вы творите дел!»
Но сам от жажды еле говорил,
Теряя блеск своих цветастых крыл.

И вдруг, когда уж не осталось сил,
Ударил гром, и дождь с небес полил.
И все спаслись. А наш крикун-наглец
Промок, простыл и потерял свой глас.

Мораль проста, как этот мир земной:
Легко хулить, что создано не мной.
Но прежде чем бросать упрёки ввысь,
Подумай: не из той ли выси жизнь?



46

Басня о Зайце-доносчике
Жил Заяц-беляк под корявой сосной,
Дрожал он и летом, дрожал и зимой.
Боялся он тени, и хруста ветвей,
И писка синицы, и даже дождей.

Однажды в лесу объявилась Лиса,
Коварная, хитрая, злая краса.
Схватила Бобра, что плотину чинил,
И Заяц наш видел, как тот уходил.

На следующий день Волк, лесной старожил,
Звериный совет по тревоге сложил:
«Кто видел, кто знает, куда он пропал?
Кто рыжей плутовке на след бы напал?»

Все звери молчали, потупив глаза,
Ведь ссориться с хитрой Лисою — гроза.
И Заяц молчал, хоть и видел всё сам,
Прижав свои длинные уши к плечам.

Но ночью Лиса к нему в нору пришла,
И шёпотом речи такие вела:
«Я знаю, что видел. Молчи, косой друг,
И я не замечу тебя и твой луг.

А лучше скажи, где скрывается Ёж,
Чьи иглы острей, чем булатный мой нож.
Укажешь мне тропку — и будешь мне брат,
А я позабуду твой трепетный взгляд».

И Заяц, от страха теряя свой ум,
Забыв про добро, про лесной их форум,
Кивнул и помчался тропинкой лесной,
Ведя за собой смерть для жизни чужой.

Мораль сей истории горше полыни:
Кто предал однажды из страха святыни,
Тот будет и дальше предательством жить,
И собственной тени до смерти служить.

47


Басня о Набожном Уже
В тенистом логе, у святого ключа,
Где звери пили, жажду утоля,
Поселился Уж, и видом был он прост,
И набожно всегда держал свой хвост.

Он говорил о мире и добре,
О том, что зло таится лишь в норе
У хищных норок, лис и хорьков,
У бессердечных, яростных волков.

Он поучал наивных лягушат:
«Не бойтесь, милые, моих ушат!
Я плоть не ем, я пью одну росу,
И в сердце лишь смирение несу».

Ему поверили. Мышонок-полевой
Делился с ним последнею травой.
А жаворонок, певший в небесах,
Садился рядом, позабыв про страх.

Но как-то ночью, в самый тёмный час,
Пропал птенец, что вылупился раз
У перепёлки, жившей под кустом.
Все всполошились, обыскали дом.

А Уж вздыхал: «Ах, видно, злой хорёк
Свой страшный, душегубный дал урок!»
И слёзы лил, и клял судьбу и рок,
И к небу поднимал свой скорбный зрак.

Но старый Филин с высоты ветвей
Всё видел взором огненных очей:
Как этот «праведник», под маской простоты,
Душил птенца средь полной темноты.

Мораль ясна и жалит, как змея:
Не верь словам, где нет души огня.
Опасней тот, кто с именем святым
Творит свой грех, безжалостный и злым.

48


Басня о Сороке и заморском семени
Сорока-белобока на сосне
Жила в довольстве, мире, тишине.
Но ум её был падок на пустое:
На всё блестящее и всё чужое.

Однажды ветер с дальних южных стран
Принёс ей семя, положил в карман
Из мха устроенного ею гнезда.
«Какая, право, дивная звезда!» —

Вскричала птица, разглядев зерно,
Что тусклым фосфором светилось, но
Было невиданным в её лесах.
И обуял её азарт и страх.

Забыла про птенцов, про червяка,
Про долг, что ей природа нарекла.
Шептала семечку: «О, мой кумир!
Открой мне тайну, покажи мне мир!»

Она молилась чужеземной крошке,
Носила ей в поклон серёжки, брошки,
Что у людей таскала со двора,
И верила: вот-вот придёт пора

Великих дел. Но семечко молчало,
Лишь тусклый свет свой ночью источало.
А гнездо рушилось, птенцы пищали,
И дни её в забвении бежали.

И вот зимой, когда пришёл мороз,
Купец, что это семечко привёз,
Сказал Орлу: «То ядовитый плод.
Он губит тех, кто от него лишь ждёт

Чудес и знаков, власти колдовской,
Теряя свой и разум, и покой».

Мораль проста, хоть и звучит сурово:
Не ищут правды в отблеске чужого.
Кто верит в суеверный, ложный свет,
Тот губит душу и не видит бед.



49
Басня о старом Хорьке
В норе под корнем высохшего пня
Жил старый Хорь, весь мир вокруг кляня.
Ему мешал и солнечный рассвет,
И ручеёк, что нёс свой тихий свет.

Он ненавидел белок за их смех,
Мышей — за их бесхитростный успех
В добыче зёрен. Птицам он кричал
Гнилые речи, чтоб их хор молчал.

«Куда летишь, безмозглая пичуга?» —
Шипел он вслед. «Какая здесь заслуга —
Махать крылами в синей вышине?
Всё это чуждо, ненавистно мне!»

Никто не сделал зла ему, поверьте.
Он просто жил в своей душевной смерти.
Его душа, как тот засохший пень,
Не видела ни радости, ни день.

Однажды Заяц, пробегая мимо,
Спросил его: «Что сделалось, любимый?
Откуда столько злобы и тоски?
Мы все соседи, мы не так враги».

Хорёк в ответ лишь яростно затрясся,
И пеной злобной изошёл, и спасся
В норе своей от добрых, светлых слов,
Что были хуже каторжных оков.

Мораль горька, как коренья в земле:
Кто носит ад в своей душе и мгле,
Тот будет видеть ад и в блеске дня,
Беспричинно весь мир вокруг виня.


50

Басня о гордом Пауке
На старой колокольне, под крестом,
Паук раскинул свой узорный дом.
Он не таился в сумраке угла,
Его душа тщеславием жила.

Свою он паутину не для мух,
А для хвальбы плёл, напрягая дух.
«Смотрите все, — жужжал он комарам, —
Какой узор явил я небесам!

Вот нить крепка, как луч самой луны,
Вот капли клея бисером полны!
Я не охотник, нет, я — божество!
И сеть моя — сплошное волшебство!»

Попалась в сеть стрекозка-егоза,
Прозрачны и прекрасны два крыла.
Она молила: «Отпусти, прошу!
Я красотою мира дорожу!»

Паук в ответ лишь гордо усмехнулся:
«Твой смертный час, бедняжка, наступил!
Но не для пищи — для искусства мук!
Чтоб видел мир, как страшен я, Паук!

Ты станешь главным перлом в кружевах,
Внушая всем почтение и страх!»
И он при всех, под солнцем золотым,
Свершил свой суд, безжалостен и злым.

Мораль сей басни выткана из слёз:
Нет зверя хуже в мире наших грёз,
Чем тот, кто гнусность сделал ремеслом
И ставит гордость над добром и злом.

51




Басня о дерзком Орле
Орёл, что был и молод, и силён,
Решил, что миром править должен он.
Не так, как правит лев — земной тропой,
А выше — споря с солнцем и грозой.

«Зачем мне слушать грома голоса? —
Кричал он, устремляясь в небеса. —
Я сам себе и молния, и суд!
Мои законы тучи принесут!»

Он старых воронов презрительно клеймил,
Что мудрости у времени просил.
«Ваш бог — смиренье! Мой же бог — полёт!
Кто выше всех, тот истину найдёт!»

И вот, когда гроза сгустила мрак,
И каждый зверь искал себе очаг,
Орёл наш ринулся навстречу ей,
Чтоб доказать, кто в небесах сильней.

Он в дерзкой ереси своей кричал,
Но первый же удар его встречал.
Сверкнула молния, спалив крыло,
И камнем тело вниз увлекло.

Мораль горька, как дым сожжённых скал:
Кто в гордой дерзости свой путь искал,
Бросая вызов вечным небесам, —
Тот строит гибель и темницу сам.

52

Басня о сером Волке
Жил в стае Волк. Он был как все, но всё же
Смотрел на мир с какой-то странной дрожью.
Когда вожак их вёл на верный гон,
Он слышал в вое фальшь и лживый стон.

Им говорили: «Вот закон лесной:
Бери, что слабо, сильного не тронь.
Молись луне, что кормит нас во тьме».
А он искал зарю в своей тюрьме.

Однажды он сказал: «Я не пойду
Делить добычу, множа лишь вражду.
Я верю в солнце, а не в бледный лик
Ночной луны. Я — еретик!»

Его изгнали. В ледяной тиши
Он стал изгоем для своей души.
Он голодал, он мёрз, но каждый раз
Встречал рассвет, не опуская глаз.

И пусть другие выли на луну,
Вгоняя чащу в страх и в тишину,
Он молча ждал свой одинокий свет,
Храня в душе запретный свой завет.

Мораль проста, хоть и полна тоски:
Порой законы стаи так мелки,
Что честный дух, презрев покой и кров,
Уходит в ересь от своих богов.

53

 Басня о ненасытном Кабане
В дубраве жил огромный злой Кабан,
Чей каждый день был голодом лишь пьян.
Он не искал, чем голод утолить,
Он жаждал всё на свете поглотить.

С утра он рыл коренья, жёлудь, мох,
Издав победный, хрюкающий вздох.
Но съев всё то, что мог найти вокруг,
Он чувствовал лишь новый злой недуг.

«Мне мало! Мало!» — он ревел в лесу, —
«Я съем и землю, и на ней росу!
Сгрызу кору с деревьев вековых,
Не успокоюсь в поисках своих!»

Он разорил мышиные дома,
Чья кладовая зёрнами полна.
Он растоптал поляну земляники,
Оставив в тишине лишь скорбные улики.

И вот однажды, в жадности слепой,
Он рыл под дубом, старым, над рекой.
Так глубоко вонзил он в грунт клыки,
Что корни поддались, и стали так легки...

Ствол накренился, затрещал, и вот —
Упал гигант, прервав его поход.
Кабан остался под его корой,
Придавлен насмерть жадностью слепой.

Мораль проста, как неба синева:
Кто в ненасытности теряет голова,
Тот роет яму под самим собой,
Платя за жадность страшною ценой.


54

Басня о старой Гадюке
В ущелье, где не рос и дикий мак,
Жила Гадюка, сея боль и страх.
Она кусала не для пропитанья —
А из пустого, злого прозябанья.

Прополз ли мимо шустрый муравей,
Иль мотылёк присел среди камней,
Иль ящерица грелась на припёке —
Её укус был быстр в своей жестокой...

Ей не был нужен яд, чтоб голод утолить,
Ей просто нравилось губить и хоронить
Чужую радость, трепет и полёт,
Всё то, что в ней самой давно не живёт.

Однажды Жаворонок, песней пьян,
Спустился к ней из синих небесан.
«Зачем ты губишь малых без причин?
Ведь в мире каждый — чей-то сын!»

Змея шипела, изгибая стан:
«Твоя мораль — лишь глупый балаган.
Мне ненавистен твой весёлый свет,
И в этом вся жестокость, весь ответ!»

И прежде чем он в небо мог опять вспорхнуть,
Она успела в сердце яд вонзить.
Умолкла песня, свет в глазах померк...
А змея дальше свой влачила век.

Мораль темна, как сумрачный овраг:
Где злоба стала смыслом бытия,
Не ищет милосердия душа,
Жестокостью бесцельною дыша.

55


Басня о Павлине и Соловье
Павлин, чьё оперенье — дивный сад,
Был славе соловьиной люто не рад.
Он свысока на певца глядел,
Когда тот в роще нежно песню пел.

«Смотрите все! — кричал Павлин толпе, —
Я — совершенство в этой вот тропе!
Мой хвост — как сотня изумрудных глаз!
А что он? Серый, скучный в этот час!»

Он заносчиво перья распускал,
И каждый свой оттенок выставлял.
Но птицы слушали лишь соловья,
Чья песня душу трогала, звеня.

И в зависти, не в силах боль унять,
Павлин решил ту песню перенять.
Он крикнул громко, силясь повторить
Ту трель, что невозможно заменить.

Но вышел лишь гортанный, резкий крик,
Что в тот же миг в ушах у всех поник.
И смех раздался в роще тут и там:
«Твой крик, Павлин, под стать твоим перьям!»

Мораль сей басни вовсе не нова:
Где зависть строит замки из хвастовства,
Там пустота за блеском внешним скрыта,
И истинная ценность позабыта.

56


Басня о Скорпионе
Средь мёртвых скал, где воздух сух и нем,
Жил Скорпион, что ненавидел всех.
Его душа была чернее ночи,
И злобой наливались его очи.

Он жалил тень, что падала с высот,
Песок, что ветер яростно метёт,
И камень, что лежал в его норе,
И бледный свет луны на серебре.

Он помнил зло, копил его годами,
Питая сердце горькими плодами.
Злословил ветер, что летел, звеня,
И солнце за тепло простого дня.

Однажды, в дикой ярости слепой,
Не видя цели пред самим собой,
В припадке злобы, в огненном кольце,
Он поднял жало к собственному лицу.

И яд, что он для мира запасал,
В него вонзился и его забрал.
Он умер в муках, одинок и пуст,
Укус последний — с ядовитых уст.

Мораль горька, как этот самый яд:
Кто сеет злобу и для всех подряд
Готовит гибель, тот в конце пути
От самого себя не сможет уйти.

57

 Басня о Мотыльке
В саду ночном, где воздух прян и чист,
Порхал беспечно лёгкий аметист —
Прекрасный Мотылёк, чей шёлковый наряд
Ловил луны мечтательный наряд.

Но вот в окне зажёгся огонёк,
Так ярок, так манящ и так далёк.
И Мотылёк, забыв про лунный свет,
Помчался к лампе, видя в ней обет.

«О, божество! — шептал он на лету, —
Какую вижу в мире красоту!
Ты ярче звёзд и солнца самого!
Хочу служить тебе, и больше ничего!»

Ему кричали светляки из трав:
«Глупец, остановись, ты так неправ!
То не светило, а стеклянный плен,
Что дарит только смерть себе взамен!»

Но он не слушал, верой одержим,
Своим кумиром пламенным храним.
Он рвался к свету, видя в нём судьбу,
И опалил прекрасную резьбу

Своих узорных крыльев о стекло,
И тело слабое на землю повлекло.
Он умирал, глядя на свой обман,
На жёлтый свет, что был бездушен, пьян...

Мораль для тех, чей ум туманит страсть:
Не сотвори кумира, чтоб не пасть.
Ведь то, чему ты служишь слепо так,
Порой лишь гибель, пустота и мрак.



58




 Басня о Хоре
Пробрался как-то Хорь в курятник ночью тёмной,
Где куры спали сном спокойным, томным.
Он мог бы взять одну, чтоб голод утолить,
И до утра себя и деток накормить.

Но жадность в нём зажглась неутолимым зноем,
И разум помутился диким боем.
«Зачем одну? Возьму и две, и пять!
Всю живность здесь я должен перенять!»

И он бросался в пьяной слепоте,
Губя всех кур в безумной суете.
Он не был голоден, им двигал низкий пыл —
Чтоб никому другому не хватило сил

Вкусить того, что видел он сейчас.
И вот, когда последний свет погас
В глазах у птиц, он оглянулся вдруг:
Добычи горы высились вокруг.

Он слаб, и унести не может и хвоста,
А жадность шепчет: «Мало! Пустота!»
Тут шум и крик, хозяин на порог...
И пойман был ненасытимый вор.

Мораль проста, как божий ясный день:
Кто в чреве носит жадности тень,
Тот губит больше, чем способен съесть,
И сам себе готовит злую месть.

59


Басня о Пауке и Мотыльке
В углу тенистом, меж сухих ветвей,
Жил старый, хитрый и седой злодей.
Он не имел ни когтя, ни клыка,
Но сеть его была крепка, легка.

Паук-интриган, мастер тёмных дел,
На мух и мошек свысока глядел.
Однажды Мотылёк, что был наивен, юн,
Запутался в одной из тонких струн.

«О, помоги! — он в страхе закричал, —
Я в этих путах насмерть заскучал!»
Паук спустился, сладок и учтив:
«Мой друг, твой страх понятен и правдив.

Но это не тюрьма, а гамака уют,
Здесь отдохнёшь от жизненных минут.
Смотри, как нить серебряно блестит,
Она тебя от ветра защитит».

И речью льстивой разум он туманил,
И вглубь сетей всё больше заманивал.
Он обещал покой, и мир, и благодать,
Чтоб жертва перестала трепетать.

И Мотылёк поверил... и затих.
И в тот же миг злодей его настиг.
Коварный ум свершил своё без шума,
Осталась только мысль, горька, угрюма...

Мораль для тех, кто слышит лесть речей:
Бойся не клыков и не мечей,
А тех, кто сеть плетёт из лживых слов,
Скрывая зло под дружеский покров.

60
Басня об Орле и Грозе
На пике скал, где тучи ткут свой кров,
Жил царь пернатых, горд и так суров.
Орёл привык, что всё подвластно взгляду,
И небом правил, не встречая преграду.

Однажды буря, встав стеной седой,
Ему сказала: «Спрячься, царь, покой
Найди в ущелье, не гневи стихию,
Склони главу пред мощью неземною».

Но он в ответ лишь крылья распахнул:
«Я — царь! И я не ведаю премудрых правил!
Пусть молния докажет, что я слаб!
Пусть гром покажет, что я только раб!

Я требую от неба поединка!
Пусть докажу я, что моя кровинка
Сильнее ветра, выше облаков!»
И ринулся навстречу грому слов.

И грянул гром. И молния, как плеть,
Ударила, заставив пламенеть
Его крыло, что дерзко ввысь рвалось.
И камнем вниз он в бездну унеслось.

Мораль сей басни — отголосок бурь:
Не искушай судьбу, гордыню хмурь.
Кто ищет своего наперекор всему,
Тот сам себя бросает в бездну, в тьму.

61

Басня о Змее и Соколе
Высоко в небе Сокол гордый вился,
Свободный, сильный, солнца не страшился.
Внизу, в траве, шипела злобно тварь,
Змея, чей яд был горек, как миндаль.

Ей ненавистен был полёт орлиный,
И блеск его, и взгляд его былинный.
И вот она к другим зверям ползёт
И сладким шёпотом свою отраву льёт:

«А знаете, ваш Сокол — вовсе вор!
Он у лисы унёс весь птичий двор!
А у волков ягнёнка он отбил,
И зайца бедного безжалостно сгубил!»

И слухи поползли из нор, из чащи,
Всё злей, всё ядовитей и всё гаже.
И звери, что вчера им восхищались,
Теперь с презреньем на него взирали.

И вот однажды Сокол сел на дуб,
А мир вокруг был холоден и скуп.
Никто не поднял к небу больше глаз,
И он услышал шёпот злобных фраз.

Он был всё тот же — честен, смел и прям,
Но яд клевет прошёлся по сердцам.
И в одиночестве покинул он тот лес,
Где правда пала под наветом небес.

Мораль горька, но в ней таится суть:
Не меч, а шёпот может в грудь кольнуть
Сильнее стали. И страшней всего —
Не враг открытый, а змеи шипенье его.
62


Басня о Лисе и Бобре
Бобёр-работник, честный и прямой,
Возвёл на речке плотину с семьёй.
Трудился в поте, веточки таскал,
Чтоб дом его от бурь не пострадал.

Пришла Лиса, вся в лести и в меду:
«Ах, друг мой, я к тебе с добром иду!
Какой дворец! Какая красота!
Но видишь, в нём есть щель, одна беда.

Пусти меня, я помогу с нуждой,
Заделаю её корой сухой.
Я бескорыстна, верь моим словам,
И буду верной помощницей вам».

Бобёр, доверчив, отворил ей дверь,
Не видя в ней корыстливого зверя.
Лиса вошла, и вправду помогла,
И даже рыбки к ужину снесла.

Но день за днём, под маской доброты,
Она плела коварства нити-жгуты.
Изучила все ходы, запомнила замки,
Где прятал он припасы-сундуки.

И вот, когда Бобёр уплыл с утра,
Лиса сказала: «Кончилась игра».
Она забрала всё, что он скопил,
И скрылась прочь, оставив только пыль.

Мораль для тех, кто верит сладким сказкам:
Не доверяйте дружелюбным маскам.
Где корысть шепчет ласково в тиши,
Там коварство точит для спины ножи.

63
Басня о Хомяке и Поле
На солнцепёке, в золоте полей,
Жил Хомячок, всех прочих был жадней.
Он зёрна не клевал, а в дом тащил,
И щёки до отказа набивал.

Другие мыши брали на денёк,
Чтоб голода не знать, да было б впрок.
А он всё грёб, пыхтя в своей норе:
«Всё мне! Всё мне! Пригодится в январе!»

Он забивал все комнаты зерном,
Забыв про отдых, дружбу и про сон.
Соседи звали: «Выйди, посмотри,
Как звёзды светят до самой зари!»

А он в ответ: «Мне некогда глазеть!
Мне нужно эту гору одолеть!»
И вот уж в нору не пролезть ему,
Он сам себя замуровал во тьму.

Сидит один средь золотых холмов,
Не видя солнца, неба, облаков.
Богатство есть, но радости в нём нет,
Когда не можешь встретить ты рассвет.

Мораль проста и сказана не раз:
Не тот богат, кто много про запас
Имеет, а тот, кто рад тому, что есть,
И может с другом эту радость счесть.

64

Басня о Сороке и Гнезде
Малиновка, не зная лени,
Три дня гнездо себе плела
Из веточек, из мха, из сена,
Чтоб деток в нём произвела.

Она травинку за травинкой
Носила в клюве на сосну,
Чтоб дом её стал не картинкой,
А крепостью, прогнав беду.

Но мимо пролетала птица,
Сорока с белым боком вся,
Блестящим вечно одержима,
Чужое счастье не ценя.

Увидев брошь, что у купчихи
Упала в мох, блестит, манит,
Она, забыв про все приличья,
К гнезду малиновки летит.

«Мне не хватает для уюта
Вот этой веточки одной!»
И вырвала её как будто
Своею наглою рукой.

И расплелось гнездо-корзинка,
Рассыпалось, пошло на слом.
И покатилась прочь слезинка
У птички, что теряла дом.

Мораль же в том, что даже малость,
Что без спроса ты готов отнять,
Другому может стоить радость
И всё, что он успел создать.

65


Рёв в тишине
В лесной глуши, где мох и тишина,
Где тень легла от сосен вековых,
Капкан-железо, чья вина?
Держал в тисках хозяина лесных.

Он не просил, не плакал, не стонал,
Терпел, сжимая мощь в когтях своих,
Но боль внутри пожаром полыхала,
И гнев копился, грозен, дик и лих.

И вот, когда луна взошла над бором,
И звёзды вышли раны холодком обжечь,
Он вскинул голову с отчаянным укором,
И сбросил с плеч молчания уздечь.

И рёв разнёсся, сотрясая ели,
Не крик о помощи, но ярости прибой,
В нём все обиды и печали пели,
Что зверь ведёт с безжалостной судьбой.

Мораль сей басни не для зверя только:
Порой и в человеческой груди
Копится гнев и боль, но крикнуть горько
Душа боится. Ты не жди.

Пусть лучше крик, чем яд молчанья пить,
Чтоб самому себя не погубить.

66

Басня о Коте и Мышах
На солнцепёке, у резной скамьи,
Дремал Мурлыка, гордость всей семьи.
Он был ухожен, сыт и очень горд,
Что в жизни взял единственный аккорд:

Поесть, поспать, умыться языком,
И снова в дрёму сладкую — ничком.
Хозяйка гладит: «Ах, мой милый плут!»,
А мыши в это время дом грызут.

Сперва одна, осмелившись, прошла,
И крошку хлеба в норку унесла.
Кот глаз прищурил, но не шевельнул:
«Из-за одной вставать? Вот ещё, вздор!» — зевнул.

Потом пришли и две, и три, и пять,
И стали по полу зерно таскать.
А кот лежал, укутан в тишину,
И видел в сладком сне одну весну.

Когда ж запасы кончились в дому,
И стало пусто, голодно ему,
Хозяйка, в гневе, выгнала кота:
«Раз пользы нет — ступай за ворота!»

Мораль проста, как божий ясный день:
Где правит бал Её Величество Лень,
Там счастье тает, как на солнце снег,
И свой теряет долю человек.

67

Басня о Кукушке и Дрозде
Дрозд свил гнездо, трудился день и ночь,
Чтоб будущую детвору сберечь.
Жена его, готовая помочь,
Уселась яйца тёплым телом греть.

Но лишь она вспорхнула за жуком,
Кукушка-воровка, серой тенью вдруг,
Подкралась к их гнезду тайком,
Оставив свой подлог, замкнула круг.

И вот птенец проклюнулся чужой,
Огромный, жадный, с криком наглеца.
Он братьев вытолкал безжалостной рукой,
И требовал еды всё без конца.

Дрозды кормили, веря слепо в ложь,
Не видя в нём чудовища черты.
Они отдали всё, но что с того возьмёшь?
Их род прервался из-за клеветы.

Мораль сей басни в том, что ложный глас,
Что в уши влит обманом и хитро,
Способен погубить в урочный час
И веру, и надежду, и добро.

68


Басня о Хамелеоне и Жуке
На ветке, слившись с зеленью листа,
Сидел притворщик, мастер маскарада.
Его душа была черства, пуста,
Но внешность — изумрудного наряда.

К нему подполз простой и честный жук:
«Какой вы яркий, сударь, как прекрасно!
Я вижу в вас добро, мой лучший друг!»
И верил в эту дружбу он напрасно.

«О да, я зелен, как сама весна,
Я — воплощенье радости и лета!» —
Шипел хитрец, чья мысль была одна:
Дождаться мига, полного для света.

Но солнце скрылось, ветка стала серой,
И тут же лжец свой изменил окрас.
Он стал как пыль, как камень, лицемерный,
И в этот самый миг свой выждал час.

Он выстрелил язык, как бич, как плеть,
И проглотил наивного беднягу,
Что не успел и слова прошипеть,
Поверив в ложь, приняв её за правду.

Мораль ясна: не верь глазам своим,
Когда душа под маской скрыта где-то.
Ведь тот, кто внешне кажется благим,
Порой темнее сумрачного цвета.

69


Басня о старом Волке и двух молодых
Вожак волков был стар и слаб глазами,
Но власть свою держал железной хваткой.
Он правил не клыками и делами,
А лести сладкой и пустой повадкой.

Два волка молодых служили в стае,
Один был Серый — ловок и отважен,
В охоте первым был, преград не зная,
Но молчалив, угрюм и непродажен.

Другой же, Льстивый, — хвост всегда трубою,
Смотрел в глаза вождю, как верный пёс.
Он в битве прятался за волчьею спиною,
Зато хвалу до неба превознёс.

И вот делёж добычи на поляне,
Огромного оленя делит стая.
Вожак кусок отдал не по заслугам, а по длани,
Тому, кто льстил, законы попирая.

«Ты, Льстивый, — молвил, — мне всего дороже,
Твоя душа полна ко мне любви!»
А Серый, что тащил оленя из засады тоже,
Остался с носом, злость кипела в нём в крови.

Мораль проста и в волчьем, и в людском законе:
Где судят не по делу, а по нраву,
Там честный труженик всегда в загоне,
А лизоблюд пирует на халяву.


70



 Басня о Пауке и Мотыльке
В углу, где сумрак прятался от света,
Паук-богач раскинул сеть свою.
Он не гонялся в поисках обеда,
А ждал, когда к нему придут в беду.

И вот влетел в окно ночной Мотылёк,
Чьё крылышко поранила гроза.
Он был от дома своего далёк,
И слёзы застилали бирюзовые глаза.

«О, сударь, — прошептал он, — помогите!
Мне б каплю сил, чтоб долететь домой.
Дайте росы в кредит, меня спасите!»
Паук кивнул, довольный сам собой.

«Конечно, друг, бери! Но есть условие:
Вернёшь мне две, как только рассветёт.
А в знак залога и чистосердечия
Оставишь пыльцу с крыльев наперёд».

Мотылёк согласился, выпил каплю,
Но без пыльцы не смог уже лететь.
Он стал слабее, превратился в раба,
И угодил навеки в эту сеть.

Мораль горька, но в жизни так бывает:
Кто в час нужды берёт под страшный рост,
Тот не свободу, а капкан хватает
И строит к гибели своей надёжный мост.




71
 Басня об Обезьяне и Медведе
Медведь в лесу нашёл бочонок мёда,
Но крышка заперта была на ключ.
Он сел под дуб, вздыхала вся природа,
От вида грозных и косматых туч.

Тут Обезьяна скачет по ветвям:
«О, Потапыч, какая в вас печаль?
Доверьте эту тягость вы друзьям!
Мне вашу грусть невыносимо жаль».

«Да вот, — ревёт Медведь, — зам;к проклятый!
Не поддаётся, хоть его дери!»
«Пустяк! — кричит притворщица. — Я хваткой
Известна всем. Лишь отвернись, смотри!»

Медведь наивный отвернулся к ёлке,
Считая до ста, как велел обман.
А плутовка нашла на камне щелку,
Разбила бочку и пустилась в дрань.

Когда же счёт окончился, хозяин
Увидел только лужу на земле.
Он был обманут, зол и осмеян,
Оставшись с носом в этой кабале.

Мораль проста: не верьте тем, кто слишком
Навязчиво вам помощь предлагает.
Порой за маской друга скрыт воришка,
Что вашу простоту использует и убегает.


72

 Басня о Змее и Олене
Олень к ручью спустился на заре,
Чтоб утолить свою дневную жажду.
Но на пути, в тенистой конуре,
Змея лежала, замышляя кражу.

Не кражу злата — жизни молодой.
«Постой, красавец, — прошипела тихо, —
Не пей воды, в ней скрыт источник злой,
Я видела, как в ней плескалось лихо».

«А где ж напиться?» — робко он спросил.
«Я знаю ключ, — шептала искусительница, —
Вон там, в ущелье, средь немых могил,
Там ждёт тебя кристальная обитель».

Олень поверил и пошёл во тьму,
Где острый камень поджидал в засаде.
Он пал, и жизнь досталася тому,
Кто вёл его к погибели неправде.

Мораль ясна: лукавая душа
Не скажет прямо: «Я тебя сгублю».
Она, заботой ласковой дыша,
Прошепчет: «Я добра тебе хочу».

73

Басня о Скорпионе и Светлячке
Под камнем Скорпион таился днём,
А ночью выползал, наполнив ядом жало.
Он в каждом шорохе, в движении любом,
Злодейство видел, что его искало.

И вот однажды Светлячок летел,
Неся свой крохотный фонарик в темноте.
Он просто так сиял, он песен не пел,
Служа своей наивной простоте.

Но Скорпион решил, что этот свет —
Насмешка, вызов, дерзкое глумленье.
«Он ищет мой приют, сомнений нет!
Готовит мне позор и униженье!»

И вот, когда приблизился огонь,
Злодей нанёс свой выверенный яд.
«За что?» — спросил Светляк, роняя бронь
Своих последних сил. «Ты был мне враг!»

«Но я лишь свет дарил...» — был тихий стон.
«Твой свет слепил! Он выдавал меня!» —
Так прошипел в ответ злой Скорпион,
В своей душе лукавый яд храня.

Мораль горька: кто подозреньем пьян,
Тот в свете видит лишь предвестье боя.
Он сам себе придумает обман
И в доброте отыщет повод для разбоя.

74

Басня о двух Львах
Два юных Льва, два брата по крови,
Делили власть на склоне диких гор.
Один кричал: «Вся саванна — лови!
Вся мощь моя, таков мой приговор!»

Второй же был не менее силён,
И грива золотом горела на ветру.
«Нет, брат, — рычал, — не ты один рождён,
Чтоб править здесь! Я власть себе беру!»

И началась кровавая борьба,
Не за еду, не за клочок земли.
Их грызла общая, слепая голытьба —
Желанье первенства, что с кровью обрели.

Они сражались день и бились ночь,
Пока, в пыли, изранены до слёз,
Не пали оба, обессилев прочь,
Под равнодушный шёпот звёзд.

А старый шакал, что всё смотрел из скал,
Вздохнул и молвил стае молодой:
«Кто жаждет трона, тот себя обкрал.
Ведь царствовать — не значит быть собой».

Мораль сей басни высечь на граните:
Любовь к венцу — опасная стезя.
В погоне за величьем вы проститесь
С тем, без чего и царствовать нельзя.


75


Басня о Павлине и Воробье
Павлин свой хвост раскрыл, как веер дивный,
Где каждый глаз горел, как изумруд.
«Смотри, — кричал он, — сколь я эффективный!
Я — солнца свет, что гонит прочь зарю!»

Простой, невзрачный серый Воробей
Чирикнул с ветки: «Хвост твой — да, красив.
Но ты летать не можешь, хоть убей,
И голос твой пронзителен и лжив».

«Молчи, глупец! — вскричал в ответ Павлин, —
Ты серость, прах, не видишь красоты!
Я — царь и бог, я в мире здесь один,
Достоин славы, гимнов и мечты!»

Он так кружился в танце неземном,
Так восхищался радужным пером,
Что не заметил, как подкрался вор —
Хитрющий Лис, чей взгляд был быстр и скор.

И прежде чем успел он закричать,
Судьба настигла гордую натуру.
А Воробей успел на ветвь умчать,
Спасаясь от кровавой процедуры.

Мораль в том, что любовь к неправде слепа.
Кто в вымысел влюблён, как в божество,
Тот станет жертвой очень уж легко,
Когда реальность ступит на порог.

76



Басня о Мотыльке и Кроте
Ночной Мотылёк, позабыв про луну,
К огню устремился, пронзая копной
Густую, сырую ночную волну,
Влеком его страстной, слепой пеленой.
«О, пламя! — шептал он, — ты цель бытия!
В тебе растворюсь я, сгорая дотла!»
И в огненный танец душа его вся
Бездумно и радостно камнем ушла.

А в это же время, глубоко в земле,
Слепой, ненасытный трудился Крот.
Он рыл свои норы в усердной петле,
Считая богатством лишь глину и дёрн.
«Всё мало! Всё мало! — ворчал он впотьмах, —
Мне нужно всё царство подземных ходов!»
И он не заметил в своих сундуках,
Как жизнь пронеслась без плодов и садов.

Мораль этих судеб печальна, проста,
И в ней отразились два страшных греха:
Один ищет страсти, сжигая уста,
Другой копит прах, что темней чепуха.
И оба слепы, и у каждого свой
Губительный идол — огонь или тлен.
Один одержим суетой плотской,
Другой — добровольный стяжательства плен.


Басня о Ласке и Орле
Орёл, судья лесной и царь небес,
Судил зверей по совести и чести.
Но под его скалой завёлся бес —
Пронырливая Ласка, мастер лести.

Коль Заяц нёс капусты кочаны,
То делу спор шёл в пользу косого.
А Волк тащил ей мяса полтуши,
И был оправдан, хоть и виноватого.

Так Ласка, принимая подношенья,
Шептала на ухо Орлу слова,
Меняя суть и важные решенья,
И кривда становилась как права.

Но как-то раз Медведь, устав от смут,
Пришёл к Орлу и молвил без прикрас:
«Твои законы, царь, гниют и мрут,
Их точит червь, что служит не для нас».

Орёл взглянул с вершины на свой лес
И ужаснулся: всюду спор и драка.
Он понял, кто тот самый хитрый бес,
И вышвырнул из нор своих зверька.

Мораль проста, как божий день и ночь:
Где правит мзда, там рушится закон.
И даже царской власти не помочь,
Коль у подножья трона — скользкий трон.

77


Басня о Пауке и Пчеле
В углу заброшенном, в тени густой,
Паук сидел, недвижим, будто мёртв.
Он не рычал, не нарушал покой,
Но в мыслях ткал из сотен нитей торт.

Он думал: «Вот порхнёт сюда Пчела,
Что носит мёд и верит в солнца свет.
Моя ловушка будет ей мила,
Как луг цветочный, где напастей нет».

И вот летит Пчела, полна труда,
Спешит доставить в улей сладкий дар.
Ей невдомёк, что здесь её беда,
Что мысль чужая — это злой угар.

Она попалась в липкий, тонкий шёлк,
И прежде чем успела зажужжать,
Хозяин мыслей, что давно умолк,
Явил себя, чтоб жертву покарать.

Мораль сей басни — в тишине угроз:
Не бойся крика, грома средь полей.
Страшнее зло, что в мыслях проросло
И молча ждёт наивных простаков.

78

Басня об Индюке и Петухе
На птичьем солнечном дворе,
Где жизнь текла в своей поре,
Вальяжно шествовал Индюк,
На всех бросая злобный зюк.

Он зоб свой красный надувал,
Перо, как веер, распускал
И квохтал громко: «Я здесь царь!
Я — украшение и главарь!»

Пропел задорно Петушок
Свой утренний «ку-ка-ре-ку!».
Индюк набычился: «Молчок!
Как смеешь петь при мне, слуга?»

«Но я пою заре хвалу,
И солнцу, что взошло в зенит»,
— Ответил тот. «Я не стерплю!
Здесь только мой весомый вид

Достоин гимнов и похвал!» —
Индюк вскричал и в драку влез.
Но Петушок был ловок, мал,
И вмиг на свой насест залез.

Мораль истории горька
Для тех, кто слеп в своей гордыне:
Кто нагл и пуст наверняка,
Тот слышит лишь себя отныне.
И в крике собственном своём
Он тонет, будто в омуте.

79

Басня о Скорпионе и Черепахе
По раскалённому песку
Брела, неся свой дом-броню,
Седая Черепаха в тоску,
Покорная и дню, и зною.

Вдруг Скорпион ей путь пресёк,
Хвостом язвящим помавая.
«Постой, — шипит, — истёк твой срок!»
— «За что?» — спросила та, зевая.

«Ты слишком медленна, стара,
Твой панцирь — серая тюрьма.
Мне скучно. Жалить мне пора!» —
И впился в лапу ей сама.

Но яд не взял брони седой,
Лишь Черепаха вздохнула тяжко:
«Твой укус — пустяк, мой друг худой,
Но как же жить с душою гадкой?»

Мораль отыщется легко
В поступках низких и обидных:
Кто жалит в спину и втихомолку,
Тот сам себя травит, невинных.
И яд его, в конце концов,
Сожрёт лишь душу подлецов.




80
 Басня о Павлине и Соловье
Павлин, гордясь своей красой,
Шагал по саду, хвост трубой.
«Смотрите все! — кричал он вслух, —
Я — чудо! Захватило дух?

Сто изумрудов и сапфир
Горят в хвосте на целый мир!
А ты, певец невзрачный, серый,
Что можешь дать ты этой эре?»

Так он корил простого Соловья,
Что в ветках прятался, тая
Свой дар небесный до поры,
До наступленья тишины.

Но лишь спустилась ночь на сад,
И смолкли все на разный лад,
Как полилась из темноты
Мелодия святой мечты.

И все забыли про Павлина,
Чья красота в ночи остыла.
Ведь блеск пустой лишь тешит глаз,
А песня душу лечит в нас.

Мораль ясна, как свет зари:
Не в перьях суть, а что внутри.
Иной напыщен и красив,
Но пуст, как высохший залив.

81


Басня о Змее и Дровосеке
Морозный день сковал леса и дол,
Шёл Дровосек, неся домой дрова.
И видит — на снегу, белее, чем подол,
Лежит Змея, застывшая, едва жива.

Он сжалился. «Хоть гадина, но всё ж
Живая тварь, страдает от зимы».
И спрятал он её под ворох рогож,
Согрел дыханьем средь холодной тьмы.

Змея очнулась, телом повела,
И вместо «спасибо» за спасенье,
В благодетеля жало вонзила,
Шипя в предсмертном исступленье.

«За что?» — спросил бедняга, умирая.
«Таков закон мой, такова натура»,
— Ответствовала, в кольца собирая
Своё холодное, неблагодарное нутро.

Мораль проста, хоть и весьма сурова:
Не жди плодов от камня и песка.
Кто по натуре к злу всегда готовый,
Тот за добро отплатит лишь свысока.


82

Басня о Мартышке в храме
Однажды в храм, пустой и тихий,
Где ладан плыл, как вздох святой,
Пробралась хитрая Мартышка
Своей разбойничьей тропой.

Увидев ризы на престоле,
Что шиты златом, жемчугами,
Она, забыв о всякой доле,
В них нарядилась кувырками.

И стала прыгать и кривляться,
Кадилом по полу стучать,
Пытаясь с важностью назваться
Той, что умеет поучать.

Но светлый лик с иконы древней
Смотрел с печалью и укором
На этот фарс, на танец гневный,
На святотатство пред собором.

Мораль для тех, кто пуст душою
И слеп к великому вокруг:
Не трогай чистое рукою,
Коль в сердце тьма, мой милый друг.

Ведь высший смысл — не для забавы,
И в поругании святынь
Найдёшь не честь, не блеск, не славу,
А лишь забвение, как полынь.


83

Басня о Мотыльке и Свече
В тиши ночной, где тени спят,
Свеча горела одиноко.
Её манящий, тёплый взгляд
Был виден издали, далёко.

И Мотылёк, забыв свой дом,
Забыв цветок, что ждал рассвета,
Пленённый трепетным огнём,
Помчался к этому обету.

«О, дивный свет! Ты так прекрасен!
Ты ярче звёзд и всей луны!»
— шептал он, — «Путь к тебе опасен,
Но я сгораю от любви!»

Ему кричал ночной цветок:
«Вернись! Твоя любовь — обман!»
Но безрассудный Мотылёк
Был глух, и слеп, и страстью пьян.

Он кинулся в объятья пламени,
Чтоб слиться с ним в единый миг.
И вспыхнул... Лишь кусочек знамени
Крыла сгоревший к воску сник.

Мораль для тех, кто слаб и страстен,
Кто клятвы топчет впопыхах:
Порыв минутный так опасен,
Что жизнь и честь сжигает в прах.


84

Басня о диком Коне
На зелёном, на сочном лугу,
Где ручей протекал синевой,
Пасся Конь, позабыв про узду,
Наслаждаясь травой и весной.

Но ударила кровь в скакуна,
Захотелось ему воли, бури!
«Эта цепь мне смешна и тесна!
Я рождён для иной авантюры!»

Он порвал свою привязь рывком,
И помчался, как ветер степной,
Разрушая копытом цветник,
Испугав деревенский покой.

Он летел, опьянённый собой,
Несдержан, безрассуден и дик.
Но упал в овраг под горой,
И раздался лишь жалобный крик.

Мораль басни известна давно,
И проста, как небесная гладь:
Коль свобода без разума — зло,
Что себя же спешит покарать.



85


Басня о старом Еже
В лесу, под корнем старой ели,
Жил Ёж, сердитый на весь свет.
Ему и птицы зря звенели,
И солнца луч был зря согрет.

Придёт Зайчишка за советом —
Он фыркнет: «Прочь, ушастый плут!»
Пробежит Белка с пируэтом —
Он крикнет: «Шумно слишком тут!»

Он всех судил своей колючкой,
Ворчал, что мир жесток и плох.
И стал несносной, вредной злючкой,
Чей лучший друг — чертополох.

Но как-то раз в капкан попался,
Прося о помощи в тиши.
Никто на зов не отзывался —
Ведь рядом не было души.

Мораль для тех, кто вечно хмурый,
Кто сеет желчь и недовольство:
Останешься со злобною натурой
В пустом и гордом одиночестве.


86


Басня о старом Пауке
В заброшенном, глухом чулане,
Где пыль лежит седым ковром,
Жил старый Паук в вечном плане
Сражаться с миром и добром.

Ему был ненавистен лучик,
Что пробивался сквозь стекло.
Он злился на летящих мушек,
На всё, что пело и цвело.

Он плёл сетей своих капканы
Не для искусства — для вражды.
И ждал, когда в его арканы
Попались жертвы суеты.

И если бабочка случайно
В его темницу залетала,
Он убивал её нечайно,
А с наслажденьем, с жалом.

Мораль проста для душ убогих,
Что злобу копят день за днём:
Кто мир не любит, в злых чертогах
Один и сгинет, съеден злом.




87


Басня о Скале и Ветре
Стояла древняя Скала,
В морщины трещин облеклась.
Она покой в веках нашла
И с небом мыслями сплелась.

Но вечно юный, дерзкий Ветер
Её покою не внимал.
Он был задирист, зол и светел,
Он эту глыбу презирал.

«Подвинься, старая громада!
Дай пролететь мне напрямик!» —
Шипел он с яростью и смрадом,
Срываясь на звериный крик.

Скала молчала. Ветер злился,
Он бился в каменную грудь,
Он выл, стонал, крутился, бесился,
Пытаясь глыбу сокрушить.

Прошли года. Утих задира,
Истаяв в дымке голубой.
Скала ж, как памятник для мира,
Стоит, довольная собой.

Мораль для тех, кто в гневе слепок,
Кто тратит силы в пустоте:
Пустая злоба — жребий слабых.
А сила — в вечной немоте.

Какая пагубная страсть,
Какая горькая напасть —
Иметь над слабою душой
Ужасной ненависти власть.

Она приходит не спеша,
И, ядом медленным дыша,
Сжигает всё, чем ты богат,
И не оставит ни гроша.

88

Басня о Жеребёнке
В степи, где травы — океан,
Резвился Жеребёнок юный.
Ему был старый вождь-буян,
Отец его, как рок чугунный.

«Не пей из мутного ручья!» —
Кричал отец, в пыли теряясь.
«Не верь лисицыным речам!» —
А сын лишь фыркал, удаляясь.

«Зачем мне твой седой закон?
Мой бег быстрее, взгляд острее!» —
И он летел, в себя влюблён,
Считая, что отца мудрее.

Однажды, жаждою томим,
Напился он из лужи сонной.
И пал, покинут и раним,
Травой болотной отравлённый.

Мораль сей басни такова:
Бунтуя против мудрой воли,
Мы часто рубим те дрова,
Что нас согрели бы от боли.

89

 Заброшенный храм
Где пели ангелы когда-то,
Теперь лишь ветер в окна бьёт.
Душа, нечестием распята,
Сама себя на части рвёт.

В ней алтари давно разбиты,
И образа покрыты мглой.
Все клятвы светлые забыты
В погоне дикой за хулой.

И вот, как пир среди чумы,
Родится непотребства дочь —
Уродливый цветок из тьмы,
Что гонит свет и правду прочь.

И в этом храме разорённом,
Где правит бал порок и страсть,
Лишь эхо смехом искажённым
Твердит про проклятую власть.
90


Басня о Мотыльке и Свече
В ночи горел огонь свечи,
Маня к себе созданья мрака.
И Мотылёк, забыв о страхе,
К нему направился в лучи.

«О, дивный свет! Ты так прекрасен!» —
Шептал он, крыльями дрожа.
«Твой жар пленителен, но ясен
Мне твой губительный пожар».

Свеча ему в ответ мерцала:
«Глупец, не приближайся, прочь!
Моя любовь — она начало
Твоей последней муки в ночь».

Но Мотылёк не слушал речи,
Влеком безудержной мечтой.
Он жаждал этой дивной встречи,
Пусть даже платой — жизнь сама.

Он бросился в объятья пламени,
И вспыхнул факелом живым.
Исчез, не оставив и знамени,
Лишь горстку пепла под огнём.

Мораль проста, как мир старинный:
Не всякий свет ведёт к добру.
И страсть, что кажется невинной,
Порой сжигает жизнь дотла.


91
Басня о Роднике и Жабе
В лесной глуши бил Родничок,
Прозрачный, чистый, как кристалл.
Он был и светел, и высок,
И всем живым напиться дал.

Но поселилась в нём на дне
Большая, склизкая Жаба.
Она в болотной тишине
Была завистлива и слаба.

Ей чистота воды претила,
И светлый говор ручейка.
Она со дна мутила илом,
И портила исподтишка.

«Зачем ты светишься для всех?
Зачем поёшь средь бела дня?
Твой звонкий, беззаботный смех —
Как оскорбление для меня!»

И стала Жаба в Родничок
Плевать свой яд и сыпать грязь.
И высох чистый ручеёк,
В болото смрадное превратясь.

Мораль для тех, чья душа зла:
Нечестие, что в сердце скрыто,
Погубит чистоту дотла,
Оставив грязное корыто.

92

Басня о Свинье в розах
Однажды надушившись пряно,
Свинья ввалилась в розарий.
«Долой порядок ваш румяный!» —
Хрипела средь живых огней.

Она ломала стебли роз,
Чтоб ложе сделать из шипов.
И рылом мяла цвет от слёз,
И чавкала у лепестков.

«Я принесла сюда свободу!
Ваш аромат — постыдный плен!
Я покажу всему народу
Величье грязных перемен!»

Она валялась и смердела,
Считая низость красотой.
И в непотребстве то и дело
Кичилась дикостью пустой.

Но садовник пришёл с рассветом,
Увидел разорённый сад.
И выгнал палкой ту при этом,
Кто превратила розы в ад.

Мораль уродства не нова:
Где непотребство правит бал,
Там гибнет мира красота,
И остаётся лишь скандал.



Кинжал во тьме
Когда душа теряет стыд,
И совесть обратилась в камень,
В ней семя чёрное сидит —
Нечестия холодный пламень.

Оно растёт, глуша ростки
Добра, любви и состраданья.
И все высокие мечты
Сжигает в адском поруганье.

И вот уж человек — не тот,
В его глазах — лишь лёд и серость.
Он ложь за истину даёт,
А зло зовёт отвагой, смелость.

Так гаснет божеский огонь,
И наступает царство тени.
Лишь пустота стучит в ладонь
Поверженных в грязь поколений.

93

Басня о Вороне и Зеркале
Нашёл раз Ворон в чаще тёмной
Осколок зеркала большой.
И, каркнув с гордостью нескромной,
Принёс его к себе домой.

Он в отраженье любовался
Своей фигурой день и ночь.
И всё хитрее ухмылялся,
Считая, что он всем невмочь.

«Я обману любого в мире!
Мой клюв остёр, мой глаз — алмаз!
Я буду жить в кровавом пире,
Глумясь над всеми каждый раз!»

Он стал клевать птенцов беззащитных,
И гнёзда рушить на лету.
Искал услады в муках скрытных,
Презрев и честь, и доброту.

Но каждый раз, вернувшись в сени,
Он видел в зеркале своём
Не гордую и злую гения,
А лишь чудовище с кривым ртом.

И чем гнусней он поступал,
Тем отраженье злей и гаже
Его уродство искажал,
Покрыв его коростой сажи.

Мораль сей басни такова:
Нечестие — кривое зеркало.
В нём видишь лишь свои слова,
И душу, что навек померкла.

94

 Басня о Павлине и Помойке
Павлин, чьё оперенье — шёлк,
Гордился внешностью своей.
Но в чистоте не видел толк,
И жил средь мусора и змей.

«Мой хвост — лазурь и изумруд!
Мне дела нет до чистоты!
Глупцы пусть моются и трут,
А гениям к лицу понты!»

Он спал в навозе, ел отбросы,
И запивал водой из лужи.
Но ставил царственные позы,
Хотя смердел всё хуже, хуже.

Однажды, выйдя на парад,
Чтоб блеском перьев всех затмить,
Он был освистан и не рад —
Никто не стал его хвалить.

«Ты внешне — радуга сама,
Но от тебя несёт бедой!» —
Кричала пёстрая толпа, —
«Внутри-то ты — мешок с гнильцой!»

Мораль проста и бьёт наотмашь,
Как самый хлёсткий в мире кнут:
Коль дух твой — грязная помойка,
Духи французские не спасут.



 Колодец в пустыне
Ты шёл по выжженной пустыне,
И я тебе колодец дал.
Ты пил, и в жизненной кручине
Меня спасителем назвал.

Но утолив сухую жажду,
И сил набравшись на пути,
Ты бросил камень в воду дважды,
Сказав насмешливо: «Прости».

Ты осквернил мой ключ холодный,
Забыв про помощь и приют.
И вот бредёшь опять, голодный,
Туда, где воду не дают.

А я смотрю на рябь от камня,
И в сердце холод, не вода.
Неблагодарность — хуже брани,
Она калечит навсегда.



 Погасший светоч
Когда тебе был дан огонь небесный,
Чтоб освещать свой путь в полночной мгле,
А ты его, с ухмылкою бесовской,
Взял и сознательно втоптал в золе.

Когда ты слышал глас святого слова,
Но предпочёл ему шипенье змей,
И благодать, что дать была готова,
Ты променял на блеск пустых огней.

То не ошибка, не порыв случайный,
Не слабость плоти в горестном часу.
То выбор воли, страшный и печальный —
Разбить о камень чистую росу.

И нет прощения для той гордыни,
Что свет познав, отвергла навсегда.
Душа такая — мёртвая пустыня,
Где не горит господняя звезда.


95

Басня о Мотыльке и Лампаде
В старинном храме, в тишине ночной,
Лампада теплилась пред ликом строгим.
И Мотылёк, пленённый красотой,
К её огню летел, забыв о многом.

Огонь был чист, и светел, и высок,
Он не палил, а лишь дарил сиянье.
И Мотылёк у огненных дорог
Познал тепло и мира созерцанье.

Но, пресытившись светом золотым,
Он вдруг решил, что пламя — это скука.
«Что толку в нём? Я стану сам другим!
В грязи и саже — вот где вся наука!»

И он, покинув благодатный свет,
Нырнул в коптилку, где чадил и плакал
Фитиль прогорклый. «Вот мой новый свет!» —
Он прохрипел и крылья в саже пачкал.

Он стал летать, зловонный и больной,
И всем кричать, что свет лампадный — ложен.
Что только в чаде, в копоти сплошной,
Путь истинный для мотылька возможен.

Мораль сей басни — приговор судьбы:
Кто свет познал, но выбрал смрад и копоть,
Тот не падёт в пучину слепоты —
Он в здравом у;ме прыгнет в эту пропасть.


96

Басня о Ростке и Корнях
Могучий Дуб пустил Росток зелёный,
И тот тянулся к солнцу день за днём.
Он был заботой нежной окрылённый,
Питался соком, силою, теплом.

Но, возгордившись кроною ветвистой,
Росток решил, что он всего важней.
«Что толку в вас, в земле сырой и мглистой?» —
Сказал он грубо паре старых Корней. —

«Вы — в темноте, а я — в лазури ясной!
Вы — лишь обуза, грязи полный ком!»
И речь его была пустой и праздной,
Но била в сердце колким остриём.

А Корни лишь вздохнули под землёю,
И сок живой давать ослабли вдруг.
Росток поник поникшей головою,
И свет померк, и всё ушло вокруг.

Мораль проста, хоть и звучит сурово:
Кто корни оскорбляет сгоряча,
Тот рубит сук, на коем рос, и снова
Рискует стать добычей саранча.



97
Судья в лохмотьях
Надев наряд судьи из гордой ткани,
Ты судишь всех, кто слаб и кто упал.
Но ты не видишь в собственном тумане,
Как твой наряд давно истлевшим стал.

Ты говоришь: «Вот этот — пьян и грешен»,
А сам пьянеешь от своих речей.
«А тот — в долгах, смешон и безутешен»,
Не видя груз своих пустых ночей.

Ты — нищий, что считает медь чужую,
Забыв, что сам давно раздет, разут.
И осуждая душу неживую,
Ты сам себе готовишь страшный суд.

Ведь самый строгий и суровый зритель —
Не тот, кого клеймишь ты сгоряча,
А тот, кто зрит в твою же обитель —
Твоя немая, скорбная свеча.

98

Басня о Реке и Истоке
Река бежала, гордая собою,
Сверкала в брызгах, пенилась, текла.
И говорила с дерзостью слепою
Про свой Исток, что прятался у скал:

«Он стар и мутен, тих и неприметен,
В ущелье тёмном свой окончил век.
А я — сильна, мой путь широк и светел,
Я — украшенье для полей и рек!»

И так Река, в своём величье мнимом,
Забыв о том, кто дал ей первый шаг,
Всё осуждала шёпотом гонимым
Тот ключ, что бился в сумрачных горах.

Но вот иссяк Исток, устав от стужи
И от речей, что ранили, как нож.
Река тотчас же превратилась в лужу,
Где только тина да сухая рожь.

Мораль проста, и в ней печали много:
Кто судит свой Исток, забыв о нём,
Тот сам себе пересыхает дорогу
И станет пыльным, высохшим ручьём.

99

Басня о Горшке и Чайнике
На кухне старой, в сумраке простом,
Стоял горшок, закопчённый огнём.
И, глядя вбок на Чайник с белым глянцем,
Он говорил с ехидным самозванством:

«Смотрите все на этот бледный лик!
Он к чистоте и праздности привык.
Ни разу он в печи не раскалялся,
И сажей благородной не касался!

Он пуст внутри, блестит лишь мишурой,
Не то что я — проверенный, герой!»
Так он кричал, кичась своей коростой,
Не замечая истины простой:

Что Чайник чистый воду кипятит,
А сам Горшок давно пустой стоит.
И вся его закопчённая слава —
Лишь грязь и пыль, пустая забава.

Мораль сей басни в копоти видна:
Кто судит всех, не видя своего дна,
Тот часто хвалит сажу и угар,
Считая чистоту за божий дар.



100


Басня о Мотыльке и Свече
Жил Мотылёк в саду ночном, беспечный,
Он порхал средь теней и тишины.
И говорил: «Мой путь — полёт извечный,
Мне звёзды лишь одни в пути нужны!»

Он презирал огонь простой Свечи,
Что тихо плакал воском на окне.
«Что в ней? — шептал он в бархате ночи, —
Она горит в покорной тишине.

В ней нет свободы, нет в ней высоты!
Она боится ветра, капли влаги.
А я — дитя небесной красоты,
Мне чужды эти жалкие овраги!»

И вот, в порыве гордости слепой,
Решил он доказать своё бесстрашье.
Метнулся к пламени он сам не свой,
Забыв про осторожность и вчерашье.

Огонь его коснулся лишь на миг —
И вспыхнул прахом лёгкий шёлк крыла.
Раздался в тишине короткий крик,
И Мотылька поглотила мгла.

Мораль проста: кто высший свет не чтит,
Считая страх уделом душ убогих,
Тот сам в огне своей гордыни сгорит,
На самых кратких и пустых дорогах.


101


Басня о Репейнике и Розе
На солнечном лугу, где травы пели,
Рос старый и колючий Репейник.
Он цепкостью своей гордился в деле
И быть полезным вовсе не привык.

А рядом с ним, в сиянии рассвета,
Благоухала нежная Роза.
Она дарила красоту и лето,
И осушала утренние слёзы.

Сказал Репейник, злобою пылая:
«Глупа ты, Роза! В чём твоя корысть?
Ты лепестки свои всем расточаешь,
А я за шерсть цепляюсь, лезу ввысь!

Мне совесть не велит делиться даром,
Я всё себе беру, что на пути!»
И с этими словами, полным ядом,
Он в платье пастушка успел вползти.

Но пастушок, почувствовав уколы,
Сорвал его безжалостной рукой
И бросил в пыль у старого просёлка,
Навек лишив и солнца, и покоя.

Мораль же в том, что совесть — не обуза,
А свет, что нас выводит из теней.
Кто жил без совести, для всех став грузом,
Тот будет брошен в пыль у склона дней.


102


Басня о Желудке и Ногах
Однажды важный Желудок сказал,
Набив себя едой под самый край:
«Я здесь главнейший! Я — всему начало!
А вы, две Ноги, — ну-ка, подавай!

Несите тело, полное услады,
Туда, где новый пир уже готов!
Без моего веленья нет награды,
Вы лишь рабы моих съестных основ!»

Две Ноги, споря, но повиновались,
Тащили груз свой день, и два, и три.
От пира к пиру еле добирались,
Теряя лёгкость где-то по пути.

Но на четвертый день они устали,
И подкосились, рухнув тяжело.
Желудок вскрикнул: «Что ж вы делать стали?!»
А Ноги отвечали: «Время истекло.

Ты пировал, о нас не беспокоясь,
Считая нас лишь средством для себя.
Теперь лежи, набив до отказа пояс, —
Без нас твой пир — лишь гибель для тебя».

Мораль проста, хоть многим и не впору:
Кто в излишествах ищет благодать,
Тот сам себе разрушит всю опору
И на пиру последнем будет падать.


103


Басня о Соколе и Болотном Огоньке
Высоко в небе Сокол гордый реял,
Ему послушны были ветер, высь.
Он чистоту полёта в сердце сеял,
И звёзды с ним ночами обнялись.

Но как-то раз, взирая вниз, в трясину,
Он увидал блуждающий Огонь.
Тот звал, манил в туманную низину,
Сулил ему неведомый покой.

«Какая страсть! Какое в нём горенье! —
Подумал Сокол, позабыв про синь. —
В нём больше жизни, больше упоенья,
Чем в холоде заоблачных пустынь!»

И, позабыв про крылья и свободу,
Он камнем ринулся в болотный дым,
Чтоб утолить слепую жажду, к сброду,
Чтоб стать навеки огненным, живым.

Но только он коснулся глади зыбкой,
Огонь погас, растаял, будто сон.
И Сокол пал, с растерянной улыбкой,
В холодную трясину, в вечный стон.

Мораль сей басни — горькое прозренье:
Кто за огнём порока устремится,
Тот неба дар и крыльев вдохновенье
На топь и холод променять решится.


104


 Басня о Колоколе и Колокольчике
На колокольне старой, средь небес,
Висел огромный, медный Колокол.
Он сотни лет будил окрестный лес,
И голос нёс его и дол, и холм.

Он знал и бури, и царей, и беды,
И звоном отмечал времён теченье.
Он вёл на бой, он возвещал победы,
И в голосе его жило смиренье.

А под дугой, у конской сбруи звонкой,
Висел малютка-Колокольчик, франт.
Он заливался трелью самой тонкой,
И в блеске видел свой большой талант.

«Смотри, старик! — кричал он Великану, —
Ты так неповоротлив и тяжёл!
А я лечу, пою без перестану,
Я — радость путника, я — праздничный посол!

Твой гул наводит скуку и тревогу,
А мой восторг ласкает нежно слух!»
...Но вот метель закрыла всю дорогу,
И ветер злой в полях давно потух.

Ямщик застыл, не видя направленья,
И Колокольчик в страхе замолчал.
И тут раздался гул, как знак спасенья, —
То Колокол дорогу указал.

Мораль сей басни вечно будет новой:
Кто малым блеском хвалится, крича,
Забудет, что подчас лишь гул суровый
Спасает жизнь от смерти и меча.


105

Басня о Псе и Волке
Жил во дворе у мельника Пёс верный,
Он дом и двор исправно сторожил.
Хозяин гладил, звал его «мой первый»,
И Пёс ему всей преданностью жил.

Однажды ночью, в час, когда туманы
Скрывали землю пеленой седой,
К забору Волк подкрался, гость незваный,
И прошептал: «Послушай, брат ты мой.

Зачем тебе ошейник твой и цепи?
Зачем тебе хозяйская рука?
Пойдём со мной! Леса, поля и степи
Откроют волю нам наверняка!

Я знаю, где овчарня без защиты,
Мы славно попируем до утра!
Лишь только лай свой спрячь, и будем квиты».
И Пёс подумал: «Верно, в лес пора!»

Он промолчал, когда ломали доски,
Он не подал привычный грозный глас.
И Волк унёс овцу с соседней сопки,
И скрылся в тьме, как будто в первый раз.

Наутро Пёс ждал Волка у опушки,
Чтоб разделить обещанный обед.
Но вышел мельник, зарядив двустволку,
И крикнул: «Вот он, твой позорный след!»

Пса выгнали, побив его жестоко,
Он стал бездомным, всеми позабыт.
А Волк в лесу смеялся одиноко:
«Кто предал раз, тот будет вечно бит».

Мораль горька, но в ней простая сила:
Кто верность продаёт за краткий пир,
Тот потеряет всё, что сердцу мило,
И не найдёт приют в жестокий мир.


106



 Басня о Роднике и Камне
Из сердца скал Родник на свет пробился,
Прозрачный, чистый, полный юных сил.
Он небу синему и солнцу клялся,
Что свежесть гор до моря доносил.

Он пел цветам, он птицам отдавался,
Он жажду путника в пути спасал.
И каждый, кто воды его касался,
Частицу света в сердце принимал.

Но как-то раз, устав от вечной дани,
Родник увидел Камень-валун.
Тот спал в тиши, не ведая страданий,
И был от всех забот и бед imun.

«Зачем спешить? — шепнул Роднику Камень. —
Зачем себя ты миру раздаёшь?
Храни свой дар, свой внутренний пламень,
Иначе ты до моря не дойдёшь.

Позволь мне встать у твоего истока,
Я сохраню тебя от пыли, от жары».
Родник поверил мудрости порока
И скрыл себя под тяжестью горы.

Он перестал бежать, звенеть и пениться,
Он думал — копит силы в тишине.
Но та вода, что вечно не струится,
Становится болотом в глубине.

И через год, когда валун отмыли,
Под ним нашли не ключ, а только слизь.
Родник погиб в бездействии и пыли,
Предав свою стремительную жизнь.

Мораль не в том, что мир жесток и тесен,
А в том, что главный враг сидит внутри.
Кто предал путь, что был ему небесен,
Тот гаснет прежде утренней зари.

107


Басня о Скрипке и Мастере
В руках у Мастера жила и пела Скрипка,
Её душа из дерева росла.
Была в ней буря, нежность и улыбка,
И музыка по свету мир несла.

Она звучала под дождём и вьюгой,
Делилась всем, что прятала внутри.
И каждый звук был для людей услугой,
Был отблеском божественной зари.

Но Мастер видел: дерево темнело,
На лаке появлялся тонкий след.
И сердце старца трепетно болело:
«Она не вечна, нет, на свете вечных нет!»

И он решил спасти её от тленья,
От грубых рук, от суеты мирской.
Он создал для неё футляр забвенья,
Обитый бархатом, дарующий покой.

«Теперь ты в безопасности, родная, —
Шептал он, запирая два замка. —
Тебя никто не тронет, не сломает,
Твоя краса пройдёт через века».

И Скрипка замолчала. Год за годом
Она лежала в бархатной тюрьме.
Душа её под неподвижным сводом
Сначала пела, а потом — тонула в тьме.

И струны ослабели, гриф рассохся,
И голос, что лечил сердца людей,
Беззвучным эхом в дереве задохся,
Став пищей для забвения и червей.

Мораль проста, хоть ранит, как заноза:
Любовь, что отбирает назначенье,
Страшнее, чем любая в мире проза,
И есть предательство, а не спасенье.


108

Басня о Двух Свечах и Мотыльке
В покое тёмном, на столе дубовом,
Горели две венчальные Свечи.
Они единым пламенем и словом
Друг другу клялись в долгой тишине.

Одна Свеча, что звалась Верность, знала,
Как ровно и тепло её огонь.
Она свой воск и свет не раздавала,
Храня для той, что рядом, как ладонь.

Вторая же, с фитильком беспокойным,
Мечтала о неведомом огне.
Ей пламя мужа казалось нестройным,
Хотелось ей сгореть на стороне.

И вот однажды ночью Мотылёк,
С бархатным блеском крыльев теневых,
К ней подлетел и шёпотом увлёк:
«Твой свет так скучен в стенах восковых!

Пойдём со мной! Там, за окном открытым,
Есть пламя звёзд и лунная игра!»
И вот, забыв о долге и о клятвах,
Свеча качнулась, трепетна, хитра.

Она свой жар ему отдать хотела,
Склонилась, обжигая бархат крыл.
Но в тот же миг сквозняк ворвался смело,
И пламя слабое её он погасил.

И вот стоит она — фитиль дымится,
Темна, мертва, и воск её остыл.
А первая Свеча одна струится,
И свет её печален и немил.

Мораль не в том, что страсть слепа, как птица,
А в том, что, изменив огню родному,
Рискуешь не согреться, а разбиться
И погрузить свой дом в сплошную дрёму.




109


 Басня о Ручье и Камыше
Бежал Ручей по камушкам звеня,
Он торопился к морю день от дня.
Но на пути его, в низине топкой,
Шумел Камыш толпою робкой.

И вот один, особенно высокий,
Сказал Ручью с укором одиноким:
«Куда спешишь ты, глупый водяной?
Постой, давай поговорим с тобой!

Ты слишком быстр, а я вот прям и статен!
Твой путь извилист, мой — прямой, понятен!»
Ручей ответил: «Некогда мне, брат,
Я должен морю донести свой клад —

Прохладу гор и свежесть дождевую».
«Пустое! — Камыш выгнулся дугою. —
Ты мелок! Я глубок, во мне есть суть!»
И так они продолжили свой путь.

Ручей бежал, а Камыш над ним склонялся,
Шипел, шумел, кричал и препирался.
Он спорил с ветром, с солнцем, с облаками,
Бросаясь впустую сухими словами.

Прошли года. Ручей достиг простора,
И стал рекой, могучей и глубокой.
А тот Камыш, что жаждал разговора,
Иссох и сгнил в своей низине топкой.

Мораль сей басни вовсе не нова:
Кто делом занят, тот не тратит слова.
А кто шумит и лезет в спор пустой,
Тот остаётся с мёртвой пустотой.



110

 Басня об Орле и Хмельной Лозе
Высоко в скалах, гордо и свободно,
Орёл парил, хозяин синевы.
Он пил рассвет и ветер пил холодный,
И презирал коварство муравы.

Но как-то раз, спустившись для охоты,
Он увидал, как вьётся виноград.
Лоза шептала, полная заботы:
«Отведай ягод, в них — хмельной уклад.

Зачем тебе твои полёты, птица?
В них лишь усталость, холод, пустота.
Мой сок поможет мигом позабыться,
И станет жизнь пьяняща и проста».

Орёл, устав от вечной борьбы с бурей,
Решил вкусить запретный, сладкий плод.
И мир поплыл в лазоревой глазури,
И тяжесть крыльев канула вразброд.

Он позабыл про небо и про скалы,
Про острый взор и мощный взмах крыла.
Ему казалось, что земля летала,
А не Лоза его к себе влекла.

Он пил и пил, теряя оперенье,
И каждый день был в сладком дурмане.
Но вот пришла зима, и в исступленье
Лоза замёрзла, сжавшись на земле.

Орёл очнулся — крылья ослабели,
Когтей не держат мёрзлые камни.
Он не взлетел. В холодной колыбели
Его нашли под снегом до весны.

Мораль горька, как ягода без срока:
Кто ищет лёгкость в чаше круговой,
Тот променяет высоту полёта
На рабство, холод и немой покой.



111

Басня о Соловье и Лунном Цветке
Жил в роще Соловей, чей дивный глас
Саму зарю заставил бы стыдиться.
Он пел о жизни, здесь и в сей же час,
И каждая душа могла им насладиться.

Но раз в глуши, где не гуляет свет,
Он увидал таинственный Цветок.
Тот в лунном сумраке давал обет
Открыть ему божественный чертог.

«Вдохни мой аромат, — шептал Цветок, —
Твои простые песни — только тень.
Я дам тебе мелодий сладкий сок,
Где ночь прекрасней, чем обычный день».

И Соловей, желая новых сил,
Вдохнул дурман, что разум усыплял.
И мир реальный сразу стал немил,
А в грёзах он над звёздами летал.

Он видел звуки, трогал тишину,
Он пел о том, чего не видел свет.
И слушать приходили в ту страну
Лишь мотыльки, что гибли за рассвет.

Он перестал встречать зарю с росой,
Забыл про лес, про жизнь, про всё на свете.
Он пел в бреду, пленённый красотой,
Что расцветала в ядовитом цвете.

Но с каждым днём всё тише песнь была,
Всё больше яда требовал цветок.
И вот душа из тела изошла,
Как скомканный, увядший лепесток.

Мораль страшна, как лунный полумрак:
Кто ищет рай в обманчивом дурмане,
Тот делает всего один лишь шаг —
Из жизни в смерть, по собственной же длани.

112


Басня о Путнике и Трёх Огоньках
Шёл Путник ночью через тёмный лес,
Душа его была чиста, как снег.
И вдруг увидел он игру чудес —
Три огонька, что звали на ночлег.

Один горел пурпурным, страстным жаром,
И силуэты в нём сплетались в танце.
«Войди, — шептал он, — здесь любовь задаром,
Забудь о скуке в пламенном романсе!»

Второй сверкал, как золото в горсти,
Был слышен звон монет и хруст костей.
«Войди, — кричал он, — счастье обрети!
Фортуна ждёт лишь смелости твоей!»

А третий был обманчиво спокоен,
Он просто тлел, как уголёк в золе.
«Войди, — вздыхал он, — будь же ты достоин
Забыть о бедах на сырой земле».

И Путник наш, уставший от дороги,
Подумал: «Что дурного в огоньке?
Согрею руки, отдохнут немного ноги,
И дальше в путь пойду я налегке».

Он выбрал тот, что золотом искрился,
Решив лишь раз удачу испытать.
Но, проиграв, он страшно разозлился
И захотел всё разом отыграть.

Потом пошёл к огню, где плоть стонала,
Чтоб горечь пораженья заглушить.
Душа его сначала трепетала,
Потом устала верить и любить.

А утром, в сером пепле догоревшем,
Нашли лишь тень от человека там.
Он стал рабом желаний омертвевших,
Отдав себя трём разным огонькам.

Мораль проста, хоть и звучит сурово:
Коль впустишь в душу хоть единый грех,
Он приведёт за ручку и другого,
И станет горьким твой минутный смех.

113

Басня о Мотыльке и Сальной Свече
Жил Мотылёк в саду, где лунный свет
Касался роз, даря им перламутром.
Он был влюблён в таинственный рассвет
И с нетерпеньем ждал прихода утра.

Он знал любовь к единственной звезде,
Что ярче всех горела в небосводе.
Он к ней летел, но таяла везде
Её прохлада при дневном восходе.

Однажды ночью, сбившись на лету,
Он в дом влетел сквозь щель в оконной раме.
И там увидел ложную мечту —
Свечи са;льной трепещущее пламя.

Оно манило, было так близко;,
Дарило жар, какого он не ведал.
«Вот ты, любовь! — воскликнул он легко. —
Не то, что звёздный свет, холодный, бледный!»

Свеча шептала, плавя сальный бок:
«Лети ко мне, мой милый, мой хороший!
Я дам тебе такой святой восторг,
Что ты навеки всё былое бросишь».

И Мотылёк, забыв про чистоту
Высокой цели и звезды далёкой,
Метнулся в эту страсть и теплоту
И опалил свои крыла жестоко.

Он рухнул, корчась, на скатёрку, вниз,
Где пир шёл шумно, грязно и богато.
И чей-то безразличный, пьяный кист
Смахнул его, как сор, под стол куда-то.

Мораль же в том, что блеск доступный, лживый,
Что обжигает похотью слепой,
Всегда погубит трепетной души порывы,
Что рвётся к звёздной, чистой и святой.

114

 Басня о Двух Скалах
Стояли рядом две Скалы-сестрицы,
Два каменных, могучих великана.
Их омывал ручей, что мог струиться,
Сбегая с ледникового тумана.

Они делили солнце на рассвете
И укрывали ландыши в тени.
И не было дружнее их на свете,
И вечность коротали так они.

Но как-то раз, от засухи и зноя,
Ручей иссяк, оставив только нить.
И молвила Скала одна, вздыхая:
«Он мой! Ко мне он должен воду лить!»

Вторая ей ответила сурово:
«Нет, мой! Я старше, я его исток!»
И слово колкое за ранящее слово
Переросло в губительный поток.

Они дрожали, гневом сотрясаясь,
И камни сбрасывали в русло с круч.
И ручеёк, меж валунов теряясь,
Совсем иссяк, забитый грудой туч

Из пыли, щебня, злобы и упрёков.
И вот стоят две гордые Скалы.
Ни ландышей у их нагих подножий,
Ни влаги — только трещины и мглы.

Они молчат, враждою разлучаясь,
И солнце жжёт их каменные лбы.
А где-то под землёй ручей, печалясь,
Нашёл другую тропку для судьбы.

Мораль проста, как мир, и так же вечна:
В пылу раздоров, в споре за своё,
Мы губим то, что общее, беспечно, —
И остаёмся каждый ни с чем.

115




 Басня о Реке и Берегах
Текла Река, могуча и сильна,
Меж двух крутых и строгих Берегов.
Её вода была чиста, полна,
И отражала стаи облаков.

Ей Берега давали направленье,
Хранили русло от сухих песков,
Дарили ей и скорость, и стремленье,
И защищали от лихих ветров.

Но как-то раз Река возроптала:
«Зачем мне эта каменная клеть?
Моя душа свободы возжелала!
Я не хочу неволю впредь терпеть!»

«Не покидай нас, — Берега молили, —
Ты в нас черпаешь глубину и мощь.
Без нас тебя ветра бы иссушили,
И превратили б в ядовиту тощь».

Но их Река надменно не слушала,
Всю силу собрала в единый вал,
Границы вековые все разрушила
И хлынула, куда разгул позвал.

Сначала было весело, конечно, —
Топить луга, ломать кусты, шуметь.
Но, растекаясь вширь, она беспечно
Вдруг стала мелководной и слабеть.

Её разливы превратились в лужи,
Где тина, грязь, лягушки и камыш.
И солнце выпило остатки стужи,
И воцарилась мертвенная тишь.

Мораль сей басни — горькое прозренье:
Душа, что рвёт приличий берега,
Находит не свободу, а забвенье,
И вместо жизни — топкие луга.




Зачем стучаться в запертую дверь?
Зачем искать в остывшем пепле пламя?
Ведь горечь прошлых, тягостных потерь
Легла меж нами мёртвыми камнями.

Пытаться склеить треснувший хрусталь —
Безумный труд, напрасная работа.
В глазах твоих всё та же спит печаль,
В моих словах — холодная зевота.

Мы пробуем по второму разу,
Надеясь обмануть самих себя.
Но повторяем старую заразу,
Всё так же не прощая, не любя.

Так лучше отпустить и не терзать
Ни тень былого, ни пустую душу.
Второй попытки в жизни не бывает,
Бывает лишь упрямство, что всё рушит.


116


Басня о Садовнике и его саде
Один Садовник сад себе разбил,
Где сотни роз и тысячи тюльпанов.
Он ни один цветок не полюбил,
А лишь срывал для призрачных романов.

Сегодня розу алую сорвёт,
Вдохнёт её пьянящий аромат.
А завтра лилию уже он ждёт,
И розе брошенной совсем не рад.

Он бегал от цветка и до цветка,
Хватая их небрежною рукою.
Их жизнь была безумно коротка —
Увяли все, не зная о покое.

И вот однажды, в сад уставший свой
Пришёл Садовник, сединой покрытый.
Он был разбит, и болен, и худой,
И всеми лепестками позабытый.

Кругом лишь стебли, сорняки, бурьян,
Ни одного бутона не раскрылось.
Его удел — самообман и пьян,
И одиночество к нему явилось.

Он жаждал красоты, но лишь срывал,
Не поливал, не холил, не лелеял.
И в итоге сад свой потерял,
Где ветер только сучьями веял.

Мораль для тех, кто в чувствах ищет счёт:
Кто любит многих — не любил ни разу.
И в старости своей он лишь поймёт,
Что душу отдал смертному проказу.

117

Басня о Корабле и Маяке
Стоял в тумане гордый Маяк,
Даря свой луч во тьме ночной.
Он был как верный, добрый знак
Для тех, кто возвращал домой.

И был Корабль, чей белый борт
Был создан для больших путей.
Его всегда встречал тот порт,
Где ждал его огонь огней.

Маяк любил Корабль один,
И луч его всегда берёг
От рифов, мелей и глубин,
От штормовых, лихих дорог.

Но раз Корабль, хмельной и злой,
Сказал: «Твой свет мне надоел!
Я поплыву стезёй иной,
Где сотен гаваней удел!»

«Не уходи, — молил Маяк, —
Там блудные огни горят.
Они заманят в вечный мрак,
И не вернёшься ты назад».

Корабль смеялся, взяв разбег,
И плыл от порта к порту он.
Искал он ласки и утех
Под пьяный колокольный звон.

Он шёл на каждый огонёк,
Что видел в призрачной дали.
Но каждый был и лжив, и далёк,
И вёл его лишь на мели.

И вот, изломанный, худой,
С пробитым дном, без парусов,
Он вспомнил свет родной, святой,
И тот далёкий, тихий зов.

Но было поздно. Шторм ревел,
И тьма окутала корму.
Корабль погиб, как сам хотел,
Отдав себя на дно, во тьму.

Мораль для тех, кто ищет страсть
В объятьях сотен разных рук:
Легко в пучину ту упасть,
Забыв свой верный, главный круг.
118



Басня о Скале и Ветре
Стояла средь степей Скала седая,
Гранитный лоб подставив небесам.
Она жила, свой век не проклиная,
И молча доверяла всем ветрам.

Но как-то раз, осеннею порою,
Услышала она, как Ветер пел,
Свободно пролетая над землёю,
И горький ропот в сердце закипел.

«О, как ты счастлив, Ветер-непоседа! —
Скала вздохнула, камнем шевеля. —
Тебе весь мир для радости отведан,
А мне — лишь этот каменистый для.

Я здесь стою, в пыли, в жаре и в стуже,
И мой удел — лишь мох да ковыли.
А ты летишь, и нет судьбины лучше,
Чем быть свободным от оков земли!»

И этот ропот, эта злая зависть
Точили камень день и ночь, и день.
Гранит трещал, теряя свою славу,
И превращался в каменную тень.

Скала крошилась, осыпалась прахом,
Теряя мощь и гордую красу.
И то, что не смогли разрушить с махом
Ни гром, ни буря, ни мороз в лесу,

Сгубил простого ропота зародыш.
И вот уж вместо каменной стены —
Лишь холм песка, который ты не тронешь,
Чтоб не развеять ветром средь весны.

Мораль проста: не жалуйся на долю,
Что дал тебе творец и небосвод.
Ведь ропот — это худшая неволя,
Что изнутри и камень разобьёт.

119


 Басня о Ручье
В горах бежал весёлый Ручеёк,
Прозрачный, быстрый, звонкий, серебристый.
Он был и чист, и светел, и глубок
Для тех, кто шёл тропинкою лесистой.

Но как-то раз, напившись талых вод,
Он забурлил, вскипел и возгордился.
«Я не Ручей! Я — царь великих вод!
Я — Океан, что заново родился!»

Он стал кричать камням и берегам:
«Смотрите все на мощь мою и силу!
Я волны яростные брошу к вам,
Я всё вокруг низвергну в злую тину!»

И он шумел, и пенился, и злился,
Пытаясь стать огромным и седым.
Но только зря бурлил и суетился —
Иссох под солнцем, превратившись в дым.

Он всю свою живительную влагу
Растратил на хвастливый, громкий рёв.
И позабыл про главную отвагу —
Поить травинки у своих брегов.

Мораль для тех, кто славит сам себя,
Крича о мнимой силе неустанно:
Кто хвастает, тот губит, не любя,
Свой скромный дар, что был от Бога данным.


120
: Басня о Звезде
На тёмном небе, в бархатной тиши,
Одна Звезда сияла ярче всех.
И блеск её для собственной души
Был слаще всех божественных утех.

«Зачем мне свет свой лить на землю зря? —
Шептала гордо, — на лесной туман?
Пусть Путник сгинет, полночь не коря,
Пусть тонет в море хрупкий караван.

Мой луч — моё сокровище и суть!
Я буду им лишь для себя гореть,
Чтоб в зеркалах небесных утонуть,
На собственную красоту смотреть».

И вот она свой свет в себя вбирала,
Сжимала в точку, прятала в груди.
И с каждым мигом ярче не сияла,
А угасала, там, взаперти.

Другие звёзды свет свой отдавали,
И становились от того светлей.
Они друг друга в небе отражали,
И мир внизу становился теплей.

А та Звезда, что блеск свой затаила,
Чтоб сохранить его лишь для себя,
Погасла, почернела и остыла,
Всю вселенную этим оскорбя.

Мораль для тех, кто влюбчив лишь в себя,
И держит сердце в ледяном плену:
Кто светит только для себя, губя
Свой дар, тот превращается во тьму.

121


Басня о Роднике и Болоте
В тени дубравы бил Родник живой,
И песнь его была чиста и звонка.
Он всех поил прохладною водой —
И зверя, и усталого ребёнка.

А рядом с ним, в низине, средь камней,
Дремало старое, глухое Болото.
И кваканье завистливых речей
Слыхалось из его гнилого грота.

«Зачем ты служишь? — каркнуло оно. —
Зачем ты всем свою прохладу даришь?
Смотри, как я! Мне всё разрешено!
Я лишь бранюсь, ворчу и смрадом жарю!

И все меня боятся! Стороной
Обходят путник, конь и даже птица.
В почёте страх, а не наивный твой
Порыв служить и чистою водицей!»

И Родничок задумался. «А что?
Быть может, вправду, сила в злобном слове?»
И он впитал болотный дух, и тот
Наполнил ядом все его основы.

И перестал он чистою струёй
Звенеть и петь, даруя облегченье.
Он забурлил, запенился слюной,
И полилось из устья сквернословье.

Он стал шипеть на травы и цветы,
Бросаться грязью в каждого, кто рядом.
И высох он от этой суеты,
Отравленный своим же едким ядом.

Мораль для тех, чей разум нездоров,
И чьи уста полны гнилого сора:
Кто сеет ветер из нечистых слов,
Тот бурю пожинает очень скоро.


122

 Басня о сварливом Репейнике
На солнечном лугу, где пели пчёлы,
Рос старый и колючий Репейник.
Он был на всех обижен и озлоблен,
И к вечному ворчанию привык.

Ему мешало солнце — слишком ярко,
Роса с утра — излишне холодна.
Ему казалось, что судьбы подарка
Ему-то жизнь и не дала сполна.

«Вот Ромашка, — ворчал он, — как глупа!
Всем лепестками тянется навстречу.
А Клевер — простофиля и толпа,
Свой сладкий сок шмелям даёт беспечно».

Он натравлял колючки на весь свет,
Цеплялся к каждой бабочке летящей.
И слышал луг один его ответ:
«Всё плохо в этой жизни настоящей!»

Но пролетали дни, цвела трава,
Все радовались лету и теплу.
А Репейник, брюзжа свои слова,
Засох один, сгибаясь пополам.

Никто не подошёл к нему проститься,
Никто не уронил слезы своей.
Ведь кто захочет рядом находиться
С тем, кто сварливей всех осенних дней?

Мораль проста, и в ней немного слов:
Кто вечно сеет злобу и упрёки,
Тот в мире, что для радости готов,
В итоге остаётся одиноким.

123

Басня о Мотыльке
Жил Мотылёк, изящный и беспечный,
Чьи крылья были бархата нежней.
Он был влюблён в восторг недолговечный,
В сиянье летних, уходящих дней.

Ему твердил старик-мохнатый Шмель:
«Цени нектар, что дарит жизнь и силу».
Но Мотылёк летел на запах-хмель,
На то, что лишь пьянило и манило.

Он не искал ни пользы, ни плода,
А лишь пьянящей, гибельной услады.
Он пил росу из сонного пруда,
Вдыхал дурман отравленной наяды.

И вот однажды он увидел Свет —
Огонь свечи в окне уединённом.
«Вот он, мой самый сладостный цветок! —
Воскликнул он, восторгом опьянённый. —

Его тепло так манит и зовёт,
В нём нет обмана, нет в нём принужденья!»
И он рванулся в огненный полёт
Навстречу пику своего заблужденья.

Огонь его с любовью нежной встретил,
Обнял — и сжёг дотла в единый миг.
И даже ветер пепла не заметил,
И в мире стих его минутный крик.

Мораль для тех, кто в жизни ищет страсти,
Забыв про честь, и совесть, и покой:
Кто ищет лишь обманчивого счастья,
Тот платит за мгновенье всей душой.


124

Басня о насмешливом Попугае
В саду у шаха, в клетке золотой,
Жил Попугай с окраской неземной.
Он был умён, но ум его был злой —
Он услаждался бранью и хулой.

Он передразнивал печальный плач раба,
Коверкал речь влюблённого юнца.
Когда молился старец, чья судьба
Была близка к последнему концу,

Он вторил скрипом, хрипом и мычаньем,
И хохотал, довольный сам собой.
И это злое, едкое кривлянье
Считал он самой острою игрой.

Но вот однажды ночью вор прокрался,
Чтоб утащить из клетки хвастуна.
И Попугай от страха заметался,
И звал на помощь, пробудясь от сна.

Он звал и плакал, но его мольбам
Никто не внял из тех, кто рядом был.
Ведь стража думала, что это стыд и срам —
Что Попугай опять кого-то злил.

«Опять он дразнит! — стражник проворчал, —
Кривляется, как будто бы в беде».
И Попугай в мешке вора пропал,
Не встретив сострадания нигде.

Мораль для тех, чей смех острей ножа,
Кто сеет в мире колкости и зло:
Когда беда придёт, твоя душа
Не встретит веры, всем смертям назло.

125

Басня о двух Ветрах
Однажды в поле, средь сухой травы,
Два Ветра повстречались — брат и брат.
Один был Южный, нрава не сурового,
Другой был Северный, на колкости богат.

И начали они пустой и глупый спор,
Кто из них в мире этом главней.
«Я приношу тепло! — кричал один в упор, —
Я согреваю зелень всех полей!»

«А я несу прохладу! — выл другой, —
Я закаляю дух, гоню жару!
Без холода и вьюги снеговой
Вся жизнь давно б расслабилась в миру!»

Они кричали, спорили, гудя,
И поднимали пыль до самых туч.
Один срывал листву, дождём слезя,
Другой морозил солнца бледный луч.

От их пустого спора и борьбы
Ломались ветви, никли все цветы.
И прятались испуганно грибы
Под корни древней, мёртвой пустоты.

А мимо них, невидима, легка,
Теченье жизни продолжала Речка.
Она шептала тихо берегам:
«Их ссора так пуста и быстротечна».

Мораль для тех, кто любит спорить зря
И сеять сплетни, словно семена:
Пока вы сотрясаете моря,
Сама-то жизнь проходит, как волна.

126

 Басня о двух Утёсах
Стояли два Утёса над рекой,
Две каменных, могучих головы.
Они хранили вечность и покой,
И были стражами зелёной синевы.

Но как-то раз, от скуки и от злости,
Один Утёс другому прокричал:
«Ты заслоняешь солнце мне, доколе
Я буду тень твою лишь замечать?»

Второй ответил гневно: «Это ты
Мне мешаешь видеть звёздный хоровод!
Твои седые, мшистые черты
Давно закрыли неба синий свод!»

И в гневе стали камни отряхать,
Друг в друга швыряя с высоты.
И стала их порода ветхая
Терять частицы вечной красоты.

Они бросали глыбы в быстрину,
И речка помутнела и ушла.
Они кляли друг друга и судьбу,
И злоба их сердца дотла сожгла.

Прошли года. Утёсы стали ниже,
Покрылись пылью, крошкою своей.
Их голоса теперь звучали тише,
И мир вокруг стал глуше и бедней.

Они разрушили себя в борьбе пустой,
Иссохли, потеряв и мощь, и вид.
И там, где был утёс, теперь отстой
Из битых, никому не нужных плит.

Мораль проста: кто в ссоре ищет правду,
Тот рушит основание своё.
Он не найдёт ни чести, ни награды,
А лишь руины, прах и забытьё.

127

 Два Ручья
С горы сбегали два Ручья,
Сверкая на утреннем солнце.
Один журчал: «Сильнее я!
Я разобью скалу до донца!»

Второй шипел: «Нет, я быстрей!
Моя вода проворней, чище!
Я напою сто тысяч полей,
А ты — приют для жабьей пищи!»

И так они, бурля и злясь,
Теряли в споре мощь и воду.
Их поглощала топь и грязь,
Не дав им выхода к народу.

А рядом, молча, третий брат,
Храня прохладу и теченье,
Без лишних слов и без преград
Стремился к морю, в единенье.

Мораль для тех, чей ум кипит
В пустых словесных поединках:
Пока ваш праздный спор шумит,
Жизнь утекает в паутинках.

128

Басня о болтливом Скворце
Жил на чинаре старой Скворец-франт,
Он обладал особенным талантом:
Подслушивать чужие разговоры
И разносить их через все заборы.

Услышит, как Сорока проворчала,
Что у Вороны бусинка пропала, —
Тотчас летит к Вороне с хитрым видом:
«Сорока хвасталась твоим убытком!»

Узнает, что у Филина в дупле
Мышь дохлая валяется в золе, —
Кричит на весь лесной народ с насмешкой:
«Философ наш живёт в грязи, конечно!»

Он колкости свои, как семена,
Бросал повсюду, и росла стена
Недоверия, злобы и раздора,
И каждый ждал от каждого укора.

Но вот зимой, когда пришла беда,
И лютая ступила холода,
Никто Скворцу не бросил хлебной крошки,
Не приоткрыл для бедного окошки.

«Он насмехался! — каркала Ворона. —
Пусть пожинает то, что сеял, окаянный!»
«Он лез в моё дупло! — стонал Филин. —
Пусть холод станет для него могилой!»

И он погиб, один, в тиши лесной,
Отравленный своей же болтовнёй.

Мораль для тех, чей язычок остёр:
Кто сеет сплетни — разожжёт костёр,
В котором сам, покинутый друзьями,
Сгорит, обманут лживыми словами


129

Басня о Реке и Вулкане
В долине тихой, средь зелёных трав,
Река текла, прохладна и чиста.
Она не знала буйных, диких прав,
Её душа была светла, проста.

Но вдалеке дымился старый кряж —
Вулкан, что спал уже немало лет.
И вот однажды он, войдя в кураж,
Излил на небо свой багровый свет.

Он звал Реку: «Оставь свой скучный путь!
Ко мне! В моих объятьях — пыл и жар!
Позволь в мою кипящую заглянуть
Душу, приняв любви безумный дар!»

И Речка, позабыв про берега,
Про тихий шёпот мирной камыша,
Рванулась к страсти, словно кабарга,
Своей прохладой больше не дыша.

Она вбежала в огненный поток,
Что лился по горе, дымя и плача.
И был её порыв жесток, высок...
Но чем могла закончиться задача?

Едва коснувшись лавы роковой,
Она вскипела, паром обратясь.
И стала тучей, серой, дождевой,
С землёй и с жизнью навсегда простясь.

Мораль для тех, кто страстью ослеплён,
Кто в гибельном огне увидел свет:
Не всякий жар есть истинный Эон.
Порой в нём жизни и спасенья нет.


130

Басня о Скорпионе и Орле

Над выжженной пустыней, в синеве,
Парил Орёл, хозяин высоты.
Он видел мир в его святой красе,
Свободный от земной всей суеты.

Внизу, в песках, свой век влачил иной
Жилец — угрюмый, яростный Скорпион.
Он ненавидел солнца свет дневной
И был своей же злобой опьянён.

Однажды он взмолился: «Царь небес!
Возьми меня с собой в лазурный свод!
Я так устал от этих бренных мест,
Хочу увидеть твой святой полёт!»

Орёл был мудр и сердцем не был скуп.
Он сжалился над просьбой той простой.
Схватил его в когтях своих, но тут
Почувствовал ожог и холод злой.

Тот, кого он спасал от пекла скал,
Вонзил в него своё стальное жало.
«За что?!» — Орёл, теряя силы, прокричал. —
«Ведь я тебе добра лишь и желал!»

«Таков мой нрав, — шипел убийца-плут. —
Мне ненавистен тот, кто выше, кто светлей!»
...Они летели вниз. Их ждал единый суд —
Удар о землю, что всего страшней.

Орёл погиб, спасая подлеца.
Но Скорпион, что думал победить,
Разбился вместе с ним. И нет конца
Той каре, что пришлось ему испить.

Мораль страшна, но в ней и скрыта суть:
Кто жизнь чужую отнял без причин,
Тот свой же собственный навеки губит путь.
В паденье жертвы гибнет и злочин.


131
 Басня о Кроте
Жил под землёй один упрямый Крот,
Слепой от века, чёрный, как смола.
Он рыл свой ход вперёд из года в год,
И темнота ему милее света была.

Однажды, роя землю наугад,
Он в корень дуба врезался со зла.
И корень молвил: «Стой, несчастный брат!
Моя здесь плоть на камени легла.

Ты роешь в камень. Выше путь держи,
Там почва мягче, там червей не счесть.
Не трать напрасно силы, не греши
Упрямством, в коем только гибель есть».

Но Крот фырчал: «Мне не указ твой стон!
Я сам свой путь найду, пускай и труден!
Я здесь пророю, таков мой закон!» —
И бил челом о камень, безрассуден.

Он стёр свой мех, он когти обломал,
Он голодал, но рыл, не отступая.
И в этой битве с камнем он пропал,
Свою же жизнь бессмысленно теряя.

А рядом, в полушаге, чернозём
Ждал слабого, но мудрого движенья...

Мораль для тех, кто грешным жив умом:
Упорство в зле — есть самоуничтоженье.

132

 Басня о Черве и Звезде
В грязи дорожной, в липкой темноте,
Жил червь, что ненавидел высоту.
Его удел был в вечной слепоте,
И он плевал на света чистоту.

И каждую погожую он ночь,
Когда на небе зажигался свет,
Он выползал, стараясь превозмочь
Свою ничтожность, и шипел вослед

Далекой и прекраснейшей Звезде,
Что трепетала в вышине одна:
«Ты холодна! Ты светишь в пустоте!
В тебе нет жизни! Глубина твоя скудна!»

Он изрыгал проклятья, грязь и яд,
Он звал её пустышкой золотой.
Но звёздный, чистый и спокойный взгляд
Не замечал той злобы под собой.

Звезда сияла в вечной тишине,
Даря свой свет и правым, и виновным.
А червь в своей бессильной желчине
Был раздавлен колесом безмолвным.

Мораль проста, как этот мир суров:
Кто на святое изрыгает ложь,
Тот не коснётся горних облаков,
А лишь в своей грязи навеки пропадёшь.

133

 Басня о Пауке и Светлячке

В углу заброшенном, где пыль и тлен,
Плёл паутину старый злой Паук.
Он жаждал власти, он хотел взамен
Своих сетей — всех судеб вечный круг.

Он был искусен, но его удел —
Лишь мух ловить да комаров губить.
А он сиять, как солнце в небе, хотел,
И нити мрака в свет преобразить.

Однажды ночью он поймал в силки
Того, кто светом жил — Светлячка.
«Отдай мне свет свой! — прошипел с тоски, —
Мне надоела эта жизнь ткача!»

«Мой свет — не вещь, его нельзя отнять,
Он — часть души, он — дар святых небес».
Но злобный чародей решил не ждать
И впился в плоть, как одержимый бес.

Он выпил свет. И, о, свершилось чудо!
На миг его уродливая плоть
Зажглась огнём, сияя изумрудом,
Чтоб темноту навеки побороть.

Но свет, украденный, есть тот же яд.
Он сжёг Паука изнутри дотла.
И вспыхнул факелом его проклятый взгляд,
И обратился он в комочек зла.

Мораль для тех, кто ищет тайных сил:
Нельзя украсть божественный огонь.
Кто чародейством душу осквернил,
Тот сам себя бросает в ту ладонь,

Где вместо света — лишь зола и прах,
И вечный холод в мёртвых пауках.

134
Басня о двух Волках
В глухом лесу, где правил древний страх,
Два волка встретились на узенькой тропе.
Один был стар, с сединой на боках,
Другой был молод, в яростной злобе.

«Ты слаб, старик! — прорычал молодой. —
Твои клыки истёрлись, нюх твой слеп!
Я — царь здесь новый! Уходи с долой!
Я твою долю заберу себе!»

Старик вздохнул: «Я видел сто веков.
Я знаю голод, битвы, вой и снег.
Но никогда не шёл я на волков,
Ведь наш удел — олень и человек.

Зачем нам грызть друг другу глотки, брат?
Когда врагов и без того не счесть?
В злобе на своих — погибели яд,
В ней гибнет стаи доблесть, ум и честь».

Но молодой лишь яростней скрипел,
В его глазах пылал багровый свет.
Он в горло старцу впиться захотел,
Забыв про мудрый прадедов завет.

И он напал. И длилась битва час.
Он победил, вонзив клыки во тьму.
Но в этот миг охотничий глас
Раздался рядом, гибель неся ему.

Он был один, изранен и ослаб,
И не заметил петли на снегу.
И стал добычей, как последний раб...

Мораль для тех, кто видит в брате врагу:
Кто хищник для своих, в слепом огне,
Тот станет жертвой для других вдвойне.

135

Басня о Сороке и Вороне

Сорока, что была на слух остра,
И на язык острее, чем игла,
Увидела, как средь ветвей, с утра,
Ворона зёрнышко себе нашла.

И зависть чёрная ей грудь сожгла.
«Ах, воровство! — стрекочет, — Караул!»
И полетела к Филину-судье,
Неся в хвосте и клевету, и гул.

«Там Ворон, Ваша честь, украл зерно!
Он разорит амбары все дотла!
Его гнездо — разбойничье звено!» —
Так ябеда-сорока донесла.

Судья был строг. И Ворона схватили,
Зерно отняли, выщипали пух.
Сорока рада... Но её забыли
Предупредить, что мир не глух, не глух.

Назавтра хитрый и коварный Лис
Принёс судье перо из-под куста:
«Сорока, — шепчет, — тянет перья вниз,
Чтоб гнёзда вить! Она ведь нечиста!»

Перо подбросил он к её гнезду.
И вот уже Сороку судят строго.
Она кричит: «Я в жизни не краду!»
Но кто поверит ябеде-убогой?

Мораль сей басни вы поймёте сами:
Кто роет яму для других людей,
Тот завтра в ней окажется с друзьями —
С такими же, как он, стукачами.


136


Павлин и Зеркало (О самовлюблённости)
Павлин, чьё имя было Аполлон,
Был несказанно сам в себя влюблён.
С утра до ночи у лесной криницы
Он в отраженье дивной вереницы
Своих же перьев взором упивался,
Кружился, пел и сам собой пленялся.
«Ах, до чего ж божественен мой хвост!
Мой каждый жест и грациозен, прост!»
Так он шептал, не видя ничего.
Но как-то раз, в разгаре торжество,
Из чащи вышел старый лисовин
И молвил: «Слышишь, господин?
Там, за холмом, охотники с силками,
Беги, спасайся, не играй с огнями!»
Павлин лишь фыркнул: «Право, суета!
Такая в мире гибнет красота,
Чтоб я бежал, свой дивный хвост помяв?
Уж лучше смерть, величье не предав!»

Мораль сей басни вовсе не сложна:
Кому лишь внешность дивная важна,
Тот часто, свой лелея идеал,
Пропустит и силки, и свой финал.

137
Медведь-Архитектор (О некомпетентности)
Медведь решил, что он — большой талант,
И в зодчестве он сущий бриллиант.
«Построю мост! — зарёкся косолапый. —
Чтоб белки бегали ко мне с оплатой!»
Схватил бревно, корягу приволок,
Всё тяпкой сляпал, как умел и мог.
Ни чертежа, ни сметы, ни науки —
Лишь мощь в плечах да лапы-загребуки.
«Готово! — рявкнул. — Шедевр на века!»
И первым встал на доски мостака.
Лишь сделал шаг — и с треском провалился,
В реке холодной тут же очутился.

Мораль известна каждому давно:
Коль в деле ты не смыслишь ничего,
Не лезь вперёд, трубя в победный рог,
А то твой мост не выдержит и ног.

138

Две Щуки (О зависти)
Две щуки жили в заводи одной.
Одна была довольна и собой,
И окуньком на ужин, и травой.
Другая же терзалася тоской.
Ей виделось, что у сестры-соседки
И червяки жирней, и мальки редки,
И что луна на чешую её
Бросает ярче золото своё.
И в злобе, видя, как сестра-простушка
Поймала на обед себе верхушку,
Она рванулась из последних сил
И тот же лакомый кусок схватил.
Но был в верхушке той крючок рыбачий...
Итог для зависти был однозначен.

Мораль: кто вечно ближнему завидует,
Тот часто сам свою погибель выведает.

139

Осёл и Книга (О невежестве с апломбом)

Осёл нашёл в пыли дорожной том,
Что выронил учёный за углом.
Помпезно водрузив его на пень,
Кричал Осёл с утра и целый день:
«Я прочитал! Я знаю суть вещей!
Про звёзды, травы, королей, клещей!
Спросите — и отвечу без запинки!»
Собрались звери на лесной тропинке.
Спросил Крот: «Как мне нору укрепить?»
Осёл: «Иа! Не стоит слёзы лить!»
Спросила Мышь: «Где зёрен мне найти?»
Осёл: «Иа! Лежат на всём пути!»
Он книгу не открыл, не знал письма,
Но важный вид сводил зверей с ума.

Мораль: пустой и глупый человек
Кричит о знаньях громче всех коллег,
Но за обложкой умного труда
В его мозгу всё та же лебеда.

140

Хомяк и Зерно (О жадности)
Хомяк, стяжательства усердный раб,
Всё в нору пёр, что попадалось в лап.
Был погреб полон, щёки как мешки,
А он всё грабил нивы и вершки.
«Ещё! Ещё! — пыхтел он. — Маловато!
А вдруг зима наступит рановато?
А вдруг нагрянет голод, саранча?»
Так он ворчал, от жадности крича.
Набил он нору так, что не осталось
Ни щелочки, ни самой крохи, малость.
И вот, когда забился в уголок,
То выбраться оттуда сам не смог.

Мораль: кто жадностью своей ведом,
Тот часто строит сам себе содом,
И груды золота, зерна, добра
Становятся могилой со вчера.

141

Ворона в Павлиньих Перьях (О подражательстве)
Ворона, серости своей стыдясь,
Нашла перо, что, на земле валясь,
Терял Павлин. «Вот шанс! — смекнула птица. —
Пора и мне в павлина превратиться!»
Надёргав перьев, что лежали в прахе,
Она себя украсила без страха.
И, каркая, пошла в павлиний круг:
«Смотрите, я теперь ваш лучший друг!»
Но те её подняли дружно на смех:
«Ты срам для нас и для ворон, для всех!»
Она к своим... Но и свои сказали:
«Таких пародий мы в роду не знали!»

Мораль: пытаясь подражать другому
И лезть к чужому дому и уму,
Рискуешь стать чужим для всех знакомых
И не прибиться впредь ни к одному.

1к2

Лиса-Судья (О лицемерии)
Лиса в лесу судьёю нарядилась,
Надела мантию и важно в кресло взгромоздилась.
«Несу я правду! — молвила плутовка. —
Мой суд беспристрастен, честен, ловок!»
Пришёл к ней Заяц: «Волк украл морковь!»
Лиса: «Ах, Волк! В нём благородна кровь!
Наверно, ты морковь не там оставил.
Иди, косой, и не перечь уставу!»
Пришёл Петух: «Куница губит кур!»
Лиса: «Поклёп! Интриги! Перекур!
Кума моя честнейших в мире правил!»
Но ночью утащила кур и Зайца съела сама.

Мораль: когда судья о чести говорит,
Смотри, что он за пазухой таит.
Ведь часто тот, кто громче всех о праве,
Сам по уши в неправедной отраве.

143

8. Комар и Слон (О гордыне)
Комар, напившись крови до отвала,
Решил, что в мире власти ему мало.
Увидев, как идёт тропою Слон,
Он свысока ему пропищал он:
«Эй, серый! Ты велик, но неуклюж.
А я — летаю между грозных туч!
Я мал, но я проворней и умней,
И укусить могу самих царей!»
Слон ухом вёл, не слушая пискуна,
И шёл себе, как требовал закон.
Но тут Комар, от гордости дрожа,
Решил Слону себя всего доказать.
Он сел на хобот... Слон в тот миг чихнул —
И комариный дух с ветрами улетучился.

Мораль: не стоит малому без меры
Кичиться перед силой высшей сферы.
Ведь тот, кто для тебя — гора и твердь,
Тебя не видит, сея твою смерть.

144

Дятел-Критик (О пустословии)

Жил в старом дубе Дятел-пустозвон.
Он не искал жуков, презрев закон
Природы, но с утра стучал по веткам,
Давая соловьям свои отметки:
«У этого — фальшивит верхний тон!»
«А этот — слишком в пенье погружён!»
«А третьему — не хватает страсти!»
Так он стучал, упившись этой власти.
Сам не умея спеть и «до-ре-ми»,
Он поучал певцов пред всеми.
Но вот зимой, когда метель завыла,
Искать еду пришла пора уныла.
Все птицы сыты — кто поёт, кто строит.
А критик с голодухи горько воет.

Мораль: кто вместо дела занят осужденьем
И сыплет критики пустой слова,
Тот часто, упиваясь собственным сужденьем,
Зимой останется без крова и без дров.


145


 Пёс на Сене (О скупости)
На сеновале, в груде ароматной,
Лежал цепной Пёс, жизнью неприятной

Озлобленный. Он сена сам не ел,
Но и другим не позволял, как умел.
Придёт Корова — он рычит и лает.
Прискачет Лошадь — он её кусает.
«Моё! — хрипел он. — Всё моё вокруг!»
Хоть был ему тот тюк — ни враг, ни друг.
Так он лежал, храня своё «богатство»,
Впадая в злобу, в лютое злорадство.
А рядом, на лугу, в траве густой,
Скот мирно ел, найдя приют иной.

Мораль: есть люди, что, как псы на сене,
Держатся за ненужные владенья.
Ни им, ни людям. Лишь пустая злость
В душе их прорастает, словно гвоздь.


146


 Бобёр-Трудоголик (О бессмысленном труде)
Бобёр трудился день и ночь без сна,
Ему работа продыху не давала.
Плотин построил он уже сполна,
Но всё ему казалось мало, мало.
«Зачем тебе десятая плотина?» —
Спросила как-то старая Сова. —
«Ведь в заводи твоей и так трясина,
И не течёт уж старая река».
Бобёр ответил, грызть не прекращая:
«Я строю, значит, я существую!
А цель... она, поверь, совсем пустая,
Я просто так работаю, впустую!»

Мораль: без цели даже славный труд
Есть суета и бестолковый зуд.


147


 Сурок-Провидец
Сурок лежал у входа пред норой,
Не сеял, не пахал, не строил дом.
«Зачем спешить? — он говорил порой. —
Всё суета, всё разрешится сном.
Настанет день — и всё само придёт:
И колосок, и корешок съестной».
Так он лежал и философствовал, покуда
Не грянул с неба ледяной мороз.
Другие звери сыты и в тепле,
А наш мудрец, забытый на земле,
Дрожал от стужи, лапки поджимав.

Мораль: кто ждёт от жизни вечных благ,
Тот часто ждёт их на пустой желудок.
148

 Ёж и Лиса
Лиса Ежу сказала: «Милый друг!
Давай поделим этот гриб у пня».
Но Ёж свернулся в недоверчивый клубок:
«Ты хочешь обмануть меня!»
Бельчонок звал: «Пойдём играть в пятнашки!»
Но Ёж шипел: «Твои уловки знаю!»
Он никому не верил, бедолажка,
Колючки грозно выставляя.
Так в одиночестве он целый век прожил,
Боясь подвоха, лжи и злого рока.

Мораль: кто в каждом видит лишь врага,
Тот сам себе тюрьму построит.
149
Заяц-Хвастун
Зайчишка, убежав от тени ветки,
Кричал потом на весь лесной народ:
«Я так могуч! Медведи — мои детки!
А Волк меня боится и не врёт!»
Он расписывал свои победы,
Как в одиночку гнал лису и рысь.
Но стоило сове крылом захлопать,
Как наш герой стрелой понёсся ввысь,
Забился в куст и до утра дрожал.

Мораль: чем громче кто-то о отваге говорит,
Тем чаще он от собственной тени бежит.

150
Сорока-Сплетница
Сорока новость принесла в гнездо:
«Вы слышали? У дятла клюв кривой!
А крот вчера прорыл совсем не то!
А лось своей не верен молодой!»
Она летала с ветки и на ветку,
Перемывая кости всем подряд.
И так увлеклась этой пересудой,
Что не заметила коварный лисий взгляд.
Пока она трещала без умолку,
Лиса её птенцов и утащила.

Мораль: кто занят тем, что роет яму для другого,
Не видит пропасти у своего порога.
151
Волк-Консерватор
Волк признавал лишь дедовский закон:
Охотиться по старой колее.
Когда бобры построили запруду,
Он выл: «Порядка нет! Всё впустую!»
Когда медведь нашёл пчелиный улей,
Волк фыркал: «Сладости — для баловства!»
Он отвергал любые перемены,
Храня заветы своего родства.
Итог был прост: добыча поумнела,
Нашла пути обхода и защиты.
А Волк наш старый, верный своему делу,
Остался голоден, у своего корыта.
152
Барсук-Чиновник
Барсук завёл в норе своей контору
И выдавал всем справки и листы.
Чтоб белке взять орех, он строго говорил:
«Неси мне три бумажки, и печать!»
Чтоб мыши зёрнышко найти в стогу,
Он требовал прошение в двух частях.
Он сам не сеял, не косил, не строил,
Но раздувался важно на харчах,
Что звери приносили за печать.

Мораль: бывает так, что самый бесполезный,
Становится фигурой самой важной.
152
Кукушка и Гнездо
Кукушка слёзно по лесу летала:
«Ах, материнство — тяжкая судьба!
Заботы, крики... Я б от них устала!
Ведь я для пения и для себя!»
И, подложив яйцо в гнездо синицы,
Летела дальше, беззаботна и легка.
Она не знала, что её птенец,
Когда подрос, изгнал других из дома.

Мораль: кто от долга своего бежит,
Тот часто зло по миру сеет.
152
Олень и Рога
Олень гордился дивною короной,
Что нёс на голове своей ветвистой.
Он шёл по лугу гордо, непреклонно,
Пленяя всех осанкой бархатистой.
Но лишь беда случалась, враг иль буря,
Он мчался в лес, в спасительную тень.
И там его ветвистые рога
Цеплялись за сучки и за коряги.
Пока он бился, путаясь в ветвях,
Его враги уж настигали.

Мораль: то, чем гордимся мы превыше всего,
Порою губит нас вернее всех врагов.

153
 Муравей мечтатель
Нет, речь пойдёт не о певце крылатом,
А о другом... Жил Муравей-мечтатель.
Он лето целое смотрел на облака,
Слагал стихи о солнце и закатах.
«Работа? — фыркал он. — Удел рабов!
Я создан для высокого искусства!»
А рядом брат его, без лишних слов,
Тащил зерно, чтоб не было зимой пусто.
Пришла зима. Поэт дрожит, продрог,
Пришёл к трудяге: «Брат, согрей, накрой!»
Тот дал ему и кров, и хлеба кусок,
Но молвил: «Впредь кормись своей мечтой».

Мораль: парить в эмпиреях — славно, без сомненья,
Но хлеб насущный требует труда и терпенья.
000ххх154
Хомяк тащил в свою нору зерно,
Орехи, шишки — всё, что находил.
Уже трещало кладовок дно,
А он всё нёс из самых дюжих сил.
«Зачем тебе? — спросил его Сурок. —
Не съесть за век! Испортится, сгниёт!»
Хомяк, пыхтя, ответил: «Дай лишь срок!
Пусть будет! Вдруг голодный год придёт?»
Он так увлёкся, что забил все ходы,
И сам в нору свою пролезть не смог.

00хх155

Увидев, как бобёр плотину строит,
Стучал ему по темечку нахал:
«Не тот наклон! Фундамент плох! Не стоит!
Я б лучше сделал! Я бы всё продумал!»
Гнездо сороки? «Криво и небрежно!»
Нора лисы? «Сквозняк и теснота!»
Он всех учил, стучал по древу нежно,
Но сам не строил в жизни ни черта.
В его дупле гуляли ветры злые,
И дождь хлестал сквозь дыры в потолке.

Мораль: кто видит лишь огрехи чужие,
Тот часто сам живёт в пустом дупле.

000156

Павлин нашёл в лесу осколок зеркала
И с той поры покой свой потерял.
Он хвост раскроет, и душа померкла
От красоты, что сам в себе узрел.
«Ах, этот блеск! Ах, этот дивный веер!» —
Шептал он отражению своему.
Он позабыл про пищу, про друзей,
Всё любовался, стоя на виду.
Пока он пел хвалу своей персоне,
Лиса, подкравшись, утащила ужин.

Мораль: кто тонет в самолюбованья лоне,
Тому реальный мир, увы, не нужен... и опасен.

00х157
Когда в лесу был главным Лев могучий,
Уж обвивался вкруг его ступни
И всем шипел: «Он царь! Он лучше всех!»
Но вот Медведь прогнал царя в тени.
И тот же Уж, кряхтя, к Медведю вьётся:
«О, косолапый! Ты — наш идеал!»
А завтра власть Волкам передаётся,
И Уж уже им верно подпевал.
Он так вертелся, изгибался ловко,
Что сам себя запутал в узелок.

Мораль: кто служит всем, не служит никому,
И вьёт верёвку лишь себе самому.

00хх158

Скунс шёл по лесу, вечно наготове.
Зайчишка прыгнул? «Он смеётся надо мной!»
Сорока каркнула? «В её злословье
Намёк на мой пахучий непокой!»
Ему казалось, целый мир в сговоре,
Чтоб ткнуть его в природный недостаток.
И он в ответ на мнимое горе
Дарил зловонья щедрый остаток.
В итоге звери обходили стороной
Не потому, что запах был ужасен,
А потому, что нрав его больной
Был нестерпим и попросту опасен.

00х159

Жил в омуте огромный старый Сом.
Он никогда не молвил ни словца.
Лишь пузыри пускал с премудрым видом
И важно шевелил концом уса.
Все рыбы плыли к нему за советом,
Смотрели в рот, ловили каждый вздох.
«Молчит... А значит, думает об этом!» —
Решал за Сома весь речной народ.
А Сом молчал, набив икрою брюхо,
Не потому, что был безмерно мудр,
А потому, что был отменно глух он
И в голове имел лишь тину, да икру.

00х160

Жил в омуте огромный старый Сом.
Он никогда не молвил ни словца.
Лишь пузыри пускал с премудрым видом
И важно шевелил концом уса.
Все рыбы плыли к нему за советом,
Смотрели в рот, ловили каждый вздох.
«Молчит... А значит, думает об этом!» —
Решал за Сома весь речной народ.
А Сом молчал, набив икрою брюхо,
Не потому, что был безмерно мудр,
А потому, что был отменно глух он
И в голове имел лишь тину, да икру.

00х161

Медведь во сне случайно лапой двинул
И комариный рой с листа стряхнул.
Один Комар, что чудом не погибнул,
Решил: «За это страшно отомщу!»
Он собирал совет, чертил он планы,
Как укусить медведя побольней.
Он звал союзников из дальней страны,
Не спал ночей, становился всё злей.
Он жизнь свою на месть ту положил,
И наконец, набравшись сил и духа,
Подкрался к спящему и укусил...
Медведь не дрогнул. Лишь почёсал ухо.


0ххх162

Хамелеон был мастер компромисса.
С зелёными он был зелёней всех.
Средь серых скал он был как серая завеса,
Среди цветов — имел в цветах успех.
Он говорил всем то, что те хотели,
Кивал и Льву, и жалкому Ежу.
Его хвалили, гладили, лелеяли:
«Какой сговорчивый! Я вам скажу!»
Он так привык свой цвет менять для вида,
Что как-то раз, оставшись в тишине,
Забыл, какой он сам... и с той поры
Стал просто серым пятном на стене.

000163

Крот рыл ходы по линии прямой.
«Лишь перпендикуляр! Лишь верный угол!» —
Твердил он всем с упорностью слепой,
И компасом вымеривал свой путь он.
Он в камни бился, корни подрывал,
Но не сворачивал ни на вершок.
Другие кроты давно уж пировали,
А наш герой всё рыл свой коридор.
Он к цели шёл, принципиален, честен,
И вышел точно там, где рассчитал:
В желудке у Лисы. Финал известен.

Мораль: кто гибкость презирает, тот пропал.

0хх00164

Попугай знал сотню умных слов:
«Субстанция!», «Априори!», «Катарсис!»
Он сыпал ими на лесных ослов,
Считая, что в познаньи возвысился.
Его просили: «Как нам пережить
Суровую и лютую зиму?»
Он отвечал: «Проблему надо взвесить,
Понять её экзистенциальную суть!»
Пока он философствовал красиво,
Все звери утеплили свои дома.
А наш мудрец замёрз, ведь, как ни странно,
От умных слов не прибыло тепла.


00000165


Ленивцу нужно было лишь достать
Один-единственный банан с соседней ветки.
«Сегодня лень, — решил он, — лягу спать.
А завтра встану, соберу все силы».
Настало завтра. «Что-то дождь идёт...
Вот послезавтра — точно, без сомненья!»
Так день за днём тянулся без забот,
Всё отлагая важное решенье.
Банан созрел, упал и попросту сгнил.
Ленивец вздохнул: «Не очень-то хотелось».

Мораль: кто вечно ждёт, тот ничего не получил,
И спишет всё на «не судьба» и «не сложилось».

000х166

Выхухоль пила лишь капли росы
С определённого листка кувшинки.
«Фи, червяки! — кривила нос она. —
Как можно есть столь низкие продукты?»
Она презрительно смотрела на бобра,
Что грыз кору, простолюдин и неуч.
Она искала тонкую игру
В оттенках запаха речного ила.
И так она в своём эстетстве утонула,
Что отощала и ослабла вкрай.
А щука-простолюдинка зевнула
И проглотила этот «высший свет».

00хххх0167


Баран упёрся в ствол сосны рогами.
«Пройду насквозь! — ревел он. — Я смогу!»
А в двух шагах тропа вилась меж пнями,
Ведя на сочную траву, на луг.
Ему кричали: «Глупый, оглянися!
Зачем ты бьёшься в дерево лбом?»
Но он мычал: «Назад ни шагу! Кыш!
Я своего добьюсь, идя напролом!»
Он бился день, он бился до заката,
Сломал рога и лоб себе разбил.

Мораль: упорство — хорошо, однако
Без капли разума — источник злых могил.

0х0х0168

Орлу, летящему под облаками,
Кричала с камня Черепаха-мать:
«Потише! Крыльями не так маши!
И не летай так высоко, упадёшь!»
Бегущей лани наставляла строго:
«Куда несёшься? Ноги береги!»
Она давала всем советы долго,
Как правильно по жизни им идти.
Ей невдомёк, что мудрость черепашья —
Не лучший гид для тех, кто в небесах.

Мораль: давать советы — дело несложное,
Когда не можешь повторить и сам.

00хх0169

Когда Лев растерзал антилопу в клочья,
Гиена рядом хохотала всласть:
«Во всём ищите плюсы! Это точно!
Зато другим зверям достанется часть!»
Когда пожар сжигал сухую саванну,
Она смеялась: «Будет удобренье!»
Её бездумный смех звучал так странно
В моменты горя, слёз и разрушенья.
Её считали глупой и бездушной,
Хотя она хотела как добрей.

Мораль: не всякой радости внимать нужно,
Порою скорбь честнее и мудрей.

000х0170

Жираф взирал на мир высокомерно,
Ему казалось всё внизу смешным.
Мышиная возня, жуков маневры...
Он головой своей дружил с одним
Лишь небом, солнцем, облачной грядою.
Он думал о высоком, о былом,
И не заметил яму под ногою,
Что вырыл для него охотник злой.
Он рухнул вниз, ломая шею с хрустом,
С высот своих божественных идей.

Мораль: кто на земле стоит ногами нетвёрдо,
Тот падает больнее всех людей.


00х171

17. Тюлень-Гедонист (О праздности)
Тюлень лежал на камне у прибоя,
Подставив солнцу жирный свой живот.
«Работа? Стресс? Оставьте, я не скрою,
Я создан лишь для неги и дремот».


Мораль: кто копит сверх нужды плоды,
Тот запирает сам себя под замок.
172

Тюлень-гедонист
На скалах, солнцем опалённых,
Средь брызг и пены кружевной,
Лежал тюлень, в мечтах томлённых,
Пленённый сонной тишиной.

«К чему тревоги и работа? —
Ворчал он, нежа гладкий бок, —
Когда есть рыба и дремота,
И тёплый солнечный поток?

Пусть чайки в небе суетятся,
Пусть волны бьются о гранит.
Мне б только в неге оставаться,
Пока желудок не урчит».

Так дни летели безмятежно,
Он жиром обрастал, ленясь.
Но море, бывшее прилежным,
Вдруг показало свою грязь.

Разлилась нефть — густая, злая,
Покрыла камень, гладь воды.
Тюлень, от лени засыпая,
Не сразу разглядел беды.

А поняв, в ужасе проснулся,
Но грузный торс не смог поднять.
Он в вязкой жиже захлебнулся,
Не в силах к чистоте бежать.

Мораль сей басни не для спора:
Кто ищет в жизни лишь покой,
Тот станет жертвой рока скоро,
Застигнутый своей ленцой.

0000й173

Змея-зависть
В тенистом логе, где ручей бежал,
Жила змея, чей взор был полон яда.
Ей жаворонок в небе досаждал,
И соловьиная мешала серенада.

«Как смеют петь, парить в лазурной мгле? —
Шипела, злобой серою томима, —
Когда я вынуждена по земле
Скользить, никем на свете не любима?»

И вот, увидев птенчика в гнезде,
Что робко клюв тянул к лучам рассвета,
Она, забыв о собственной узде,
Вползла на ветку, злобою согрета.

Ужалить... Да, ужалить и убить
Ту радость, что ей в жизни не досталась!
Но ветка хрустнула, прервалась нить,
И змея в камни с древа сорвалась.

00000х174

Ворон и гордыня
На старом дубе, выше прочих крон,
Жил гордый Ворон, мудростью кичась.
Он полагал, что лишь ему закон
Природы всей доподлинно предастся.

«Я видел сотни зим, — он говорил, —
Я знаю всё, что было, есть и будет».
И свысока на мир лесной смотрел,
Считая всех вокруг простыми в сути.

Когда звери шептали: «Берегись,
Охотник новый бродит по дубраве»,
Он каркал им в ответ: «Не суетись!
Мой острый взор заметит всё в оправе

Зелёных листьев». Он не верил им,
Считая их советы — глупой блажью.
И вот однажды, дымом уносим,
Он не заметил под собой пропажу

Привычной тишины. Охотник встал,
Прицелился, и выстрел грянул звонко.
И Ворон с ветки камнем вниз упал,
Сгубила гордость мудрого потомка.

00000175

Лис и жадность
Хитрющий Лис нашёл в лесу дупло,
Где пчёлы дикие свой мёд хранили.
Ему богатство разум отняло,
И мысли жадные его заполонили.

«Всё будет моим! — думал он, смеясь, —
До капли съем, ни с кем не поделюся!»
И в узкий лаз, ничуть не побоясь,
Он втиснул морду: «Вот я наслажуся!»

Он ел и ел, пока живот не вздулся,
Как барабан, от сладости густой.
Назад хотел, но вылезти не смог —
Застрял в дупле, пленённый жадностью пустой.

Пришёл медведь, хозяин этих сот,
Увидел вора — и не стал судиться.
Один удар решил его исход,
Так жадность помогла ему проститься

С жизнью своей. Мораль стара, как мир:
Кто хочет всё забрать себе на свете,
Тот сам себе устроит страшный пир,
Попавшись в собственные сети.

Мораль: и самый острый ум падёт,
Коль гордость застилает ему очи.
Кто мнит, что знает всё наперечёт,
Тот ближе всех к своей последней ночи.


176
Одна назойливая Муха
К Коню пристала возле уха.
Жужжит, щекочет, вьётся, бьёт,
Покоя бедному не даёт.

Конь гривой дёрнул, фыркнул гневно:
«Оставь меня, прошу душевно!»
Но Муха лишь смелей кружит,
И всё настырнее жужжит.

«Я покажу тебе, кто главный,
Мой нрав, быть может, и забавный,
Но я добьюсь всего, чего
Хочу от мира своего!»

Так похваляясь, не заметила,
Как хвост коня петлёю встретила.
Удар был точен, быстр и сух —
И вот уж нет назойливых мух.

Мораль: не стоит донимать
Того, кто больше во сто крат.
Назойливость — не доблесть, нет,
А лишь билет на тот свет.


177
Слепой Крот жил в норе своей глубокой,
И мир свой знал — земля, червяк, коренья.
Он верил, что над ним нет синеокой
Лазури, солнца, птичьего нет пенья.

«Всё это выдумки! — твердил он Мыши, —
Весь мир — лишь тьма и коридоров своды.
Я дальше всех копал и лучше слышал,
И не нашёл иной нигде природы».

И сколько Мышь ему ни говорила
Про небо, звёзды, про луга в цвету,
Крот лишь смеялся: «Вот же, намудрила!
Я верю только в собственную темноту».

Однажды пахарь плугом острым в поле
Всю кротовью столицу раскидал.
И Крот увидел солнце поневоле,
Но яркий свет его лишь ослеплял.

Мораль: кто в темноте своей коснеет,
И свет познания отвергнуть рад,
Тот от луча случайного слабеет,
И мир ему покажется как ад.

178

Хитрющий Лис нашёл в лесу дупло,
Где пчёлы дикие свой мёд хранили.
Ему богатство разум отняло,
И мысли жадные его заполонили.

«Всё будет моим! — думал он, смеясь, —
До капли съем, ни с кем не поделюся!»
И в узкий лаз, ничуть не побоясь,
Он втиснул морду: «Вот я наслажуся!»

Он ел и ел, пока живот не вздулся,
Как барабан, от сладости густой.
Назад хотел, но вылезти не смог —
Застрял в дупле, пленённый жадностью пустой.

Пришёл медведь, хозяин этих сот,
Увидел вора — и не стал судиться.
Один удар решил его исход,
Так жадность помогла ему проститься

С жизнью своей. Мораль стара, как мир:
Кто хочет всё забрать себе на свете,
Тот сам себе устроит страшный пир,
Попавшись в собственные сети.

179

Ленивец на ветвях висел весь день,
Смотрел, как муравьи куда-то тащат ношу.
Ему пошевелиться было лень,
Он говорил: «Я вашу жизнь не ношу,

А проживаю в неге и покое.
Зачем спешить? Куда бежать, трудиться?
Ведь солнце светит, небо голубое,
И можно просто жизнью насладиться».

Но вот пришла пора дождей и гроз,
И ветер ледяной срывал листву.
Ленивец отсырел, продрог, замёрз,
И не нашёл себе ни пищи, ни крову.

А муравьи в своём большом дому
Сидели в сытости, тепле, уюте.
И не было уж дела никому
До той ленивой, праздной сути.

Мораль: кто в праздности проводит лето,
Тот будет горько плакать зимой.
Бездействие приятно, спору нету,
Но плата за него — покой долой.

180


, Павлин свой хвост, как веер, распускал,
Сияя изумрудом, бирюзою.
И сам собой любуясь, он вещал:
«Кто может красотой сравниться со мною?»

Все птицы лесом шли к нему на суд,
И каждая хвалу ему слагала.
Лишь Ворон старый, видя этот пруд
Тщеславия, сурово каркал:

«Твой хвост красив, но пользы в нём на грош.
Летать ты не умеешь толком, брат.
И голос твой на крик осла похож.
Так чем же ты на самом деле так богат?»

Павлин от злости перья все сложил,
И крикнул так, что все перепугались.
Он правды горькой слышать не любил,
Ведь лестью только чувства услаждались.

Мораль: пустая внешность — это прах.
Кто хвастает лишь яркостью наряда,
Тот часто глуп и слаб в своих делах,
И лесть ему — единственная отрада.

Мораль горька, но в ней и мудрость есть:
Кто завистью живёт, чужое счастье руша,
Тот сам падёт, и в этом злая месть —
Его погубит собственная душа.
181

Басня о двух Ручьях
Два брата-Ручейка с горы сбегали,
Им долы изумрудные кивали,
Их путь лежал к реке, большой и синей,
Чтоб стать её могучей половиной.

Один, что звался Смелым, без оглядки
Сквозь камни мчал, играя с жизнью в прятки.
То вправо, то налево, напрямик,
Он к цели шёл, меняя каждый миг
Своё русло, но верный главной сути —
Достигнуть вод речных в конце пути.

Второй же, по прозванью Осторожный,
Считал такой порыв неосторожным.
Он перед каждым камнем замирал,
Часами путь дальнейший выбирал:
«А что, коль здесь завал? А там — трясина?
А вдруг моя иссякнет в русле глина?»

Он так боялся сделать ложный шаг,
Что превратился в лужу, в тихий мрак
Застойной топи, где камыш да ряска
Его судьбы закончили рассказ.
А брат его, пройдя сквозь все преграды,
Уже вкушал речной большой прохлады.

Мораль проста, и в жизни так бывало:
Кто вечно ждёт удобного привала,
Тот не дойдёт. Решительность — сестра
Победы, что не терпит «до утра».
Боязнь ошибки — вот ошибка злая,
Что жизнь в болото тихо превращает.
182
Басня о Дубе и Ростке
Под сенью Дуба, старого гиганта,
Что помнил бури, грозы и куранты
Царёвых башен, маленький Росток
Тянул на свет свой слабый лепесток.

И вот однажды, в летний полдень жаркий,
Когда был воздух сух, удушлив, ярок,
Росток взмолился, засыхая в прах:
«О, Дуб могучий, усмири мой страх!
Твои коренья пьют из глубины,
Мне ж капли драгоценной не даны.
Пролей росу с листвы своей густой,
Спаси меня, о, страж лесной!»

Но Дуб в ответ лишь веткой шелестел:
«Какое мне до слабого есть дел?
Я жил века, и буду жить века.
Твоя судьба ничтожна и мелка.
К тому ж, спасая, я теряю влагу,
Зачем мне тратить силы на беднягу?»

И он стоял, в своём величье нерушим,
Холодным равнодушием храним.
Росток поник, засох и стал трухой...
Но вскоре в лес явился дровосек лихой.

Он оглядел деревья деловито:
«Вот этот Дуб — громаден, знаменит!
Но одинок... под ним и травка не растёт.
Никто о нём, пади, и не всплакнёт».
И топора раздался гулкий стук...
И пал гигант, окончив жизни круг.

Мораль сей басни в сердце укорени:
Кто в силе сух и глух к чужой мольбе,
Тот в час беды останется один,
И не найдёт защитника себе.

183
Басня о Кроте и Светлячке
Жил в норе глубокой старый Крот,
Знал он землю на сто вёрст вперёд.
Знал он каждый корень, каждый пласт,
Был на ощупь и на нюх горазд.
Но не верил он, что где-то там,
Вопреки его слепым глазам,
Есть на свете солнце, синева,
И зелёная блестит трава.

«Сказки! — он бубнил себе под нос. —
Выдумки стрекоз и глупых ос!
Мир — есть тьма, и сырость, и земля.
Всё иное — выдумки и тля!»

Как-то ночью Светлячок впотьмах
Заблудился в кротовых ходах.
И, мерцая, молвил: «Добрый сэр!
Я — частица негасимых сфер,
Где сияют звёзды и луна.
Покажите путь наверх со дна!»

Крот фырчал: «Какая ещё весть?
Света нет! Лишь то, что можно съесть!
Твой фонарик — фосфорный обман,
Глупый, самовозгоревший жбан!»
Он прогнал его, во тьму свою
Возвратясь, как в гавань, как в семью.

Светлячок же выбрался на свет,
Где встречал невиданный рассвет.
Крот остался в темноте навек,
Умный, но несчастный человек.

В басне сей намёк для тех умов,
Кто для чуда не находит слов:
Кто не верит в солнце, споря с ним,
Тот навеки будет жить слепым.



184


Басня о Белке и Дятле
В лесу на ёлке Белка обитала,
И ни минуты даром не теряла.
С утра до ночи — вечный хоровод:
То шишку спрячет, то грибок сорвёт,
То ветки в домике перестилает,
То хвостик свой пушистый вымывает.

Она спешила, вся в делах, в поту,
Теряя на бегу и красоту,
И радость дня. Сосед её, степенный Дятел,
На труд её внимательно взирал.
Он ствол долбил, искал себе обед,
Но видел солнца утреннего свет,
И слушал ветра песнь в листве густой,
И находил в простом покое свой.

И как-то он спросил у егозы:
«Соседка, ты не видишь бирюзы
Небес? Не слышишь, как поёт скворец?
К чему такая спешка, наконец?»

А Белка, не сбавляя оборотов:
«Мне некогда! Сто тысяч дел, забот!
Пока ты тут любуешься на вид,
Мой сто шестой орешек не зарыт!»

Так пролетела жизнь её в трудах,
В пустых волненьях, в вечныхпопыхах.
Пришла зима. Запасов — не поднять.
Но сил не стало жить и зимовать.
Она лежала в душном том дупле,
Больна, измучена, как в страшном сне,
И поняла, что в суете своей
Не прожила и одного из дней.

Мораль же в том, что труд, конечно, важен,
Но если дух заботами засажен
Так густо, что для жизни места нет, —
То и не жизнь то, а безумный бег.


185


Басня об Осле на Мосту
Через ущелье мост висел дощатый,
Весьма ветхий, горбатый и щербатый.
И вот пошли по этому мосту
Навстречу друг другу, на беду,
Осёл упрямый с мельником своим
И конь ретивый с всадником лихим.

И ровно посредине повстречались,
И в доски узкие носами упирались.
«Посторонись! — вскричал седок на диво, —
Дай проскакать! Мой конь нетерпеливый!»
А мельник отвечал: «И не мечтай!
Ты молод, внучек, ты и уступай!»

Но спор решил не человек, а скот.
Конь, поумней, уж пятился назад,
Готов был уступить, чтоб не упасть,
Но тут Осёл явил свою напасть.

Он встал как вкопанный, ни взад, ни на вершок.
«Я первый встал на этот мостишок! —
Ревел он. — С места не сойду вовек!
Пусть мир падёт, но правым будет Мек!»

Хозяин тянет, всадник уж бранится,
А он копытами упёрся, злится.
От их борьбы, от крика, от возни
Подгнивший мост не выдержал... и вниз
Все полетели в бурную реку —
Платить за дурость по одному щелчку.

Мораль для тех, кто слеп в своём упорстве:
Есть доблесть в силе, но не в непокорстве,
Что разуму и логике чуждо.
Кто уступает — побеждает дважды, а то и трижды.

186

 Басня о Павлине и Соловье

Павлин, гордясь своим хвостом,
Что радугой сиял кругом,
Ходил по роще величаво,
Искал признанья, чести, славы.
Все птицы ахали: «Ах, франт!
Какой невиданный талант!»
А он лишь перья распускал,
И свысока на всех взирал.

Но как-то раз, в тени ветвей,
Запел невзрачный Соловей.
И лес затих, и луг, и дол,
Внимая трелям, что он вёл.
То была песня о любви,
О первых проблесках зари,
О том, что в сердце есть у всех,
Про грусть, про радость и про смех.

И птицы, бросив гордеца,
Слетелись слушать до конца
Того, кто с виду был так прост,
Не имел радужный хвост.
Павлин остался одинок,
И понял он жестокий рок:
Что блеск наружный — только дым,
Коль нет души живой под ним.

Мораль проста, как божий день:
Не ставь на пьедестал лишь тень.
Наряд и стать — всего лишь прах
Пред даром, что живёт в сердцах.

187
Басня о Коте и Пчеле

На солнцепёке, у окна,
Где нежилась весна-красна,
Лежал ленивый, толстый Кот,
Не зная дел и ни забот.
Он щурил глаз, урчал во сне,
И видел сливки в вышине.

А мимо, с гулом золотым,
Спешила Пчёлка по своим
Делам — собрать нектар с цветка,
Работа эта нелегка.
Увидев соню, в свой черёд
Она спросила: «Эй, живот!
Как можно спать, когда вокруг
Всё оживает, милый друг?
Когда такой чудесный день
Тебе трудиться что же, лень?»

Кот, приоткрыв зелёный глаз,
Ответил, нежась: «Не про нас
Забота эта и печаль.
Мне неги солнечной не жаль.
Трудись, жужжи, носи свой мёд,
А мой обед и сам придёт».

Но время шло. И летний зной
Сменился осенью сырой.
Пчела — в улье, в тепле, сыта,
Её согрела работа.
А Кот, что лето прозевал,
Был выгнан за порог, дрожал,
И понял поздно, сирота,
Что праздность — та же нищета.

Мораль сей басни такова:
Не только в праздности права
Душа находит. Без труда
Не вынешь рыбку из пруда.

188

Басня о Розе и Крапиве
В саду цвела прекраснейшая Роза,
Что красотой своей затмила грёзы.
Алел её атласный лепесток,
И аромат был сладок и глубок.
Все бабочки к ней стайками летели,
И соловьи ей дифирамбы пели.

А рядом, у забора, под стеной,
Росла Крапива, злобой налитой.
Она шипела, глядя на соседку:
«Ишь, распустилась! Модница, кокетка!
И что в ней все нашли? Подумаешь, наряд!
Мои листочки тоже не горят
На солнце! И во мне есть польза, право!
Но вся хвала — ей, а не мне — отрава!»

И вот однажды утром, в час рассвета,
Когда всё было в капельках росы одето,
Крапива изловчилась и тайком
Своим листом, колючим языком,
Коснулась нежной кожи лепестка,
Оставив след ожога на века.

Но что ж? Увял тот краешек один,
А Роза всё цвела средь всех долин.
Зато Крапиву, видя злобный нрав,
Садовник вырвал, в корень растоптав.

Мораль для тех, кто завистью живёт:
Чужой успех вам счастья не вернёт.
Пытаясь уколоть того, кто светел,
Вы лишь себе готовите погибель.

189

Басня о Хомяке и Воробье
Хомяк, известный скопидом,
Набил зерном свой тесный дом.
Он за щеками зёрна нёс,
Чтоб был запас на злой мороз.
И кладовые все полны,
От потолка и до стены.
Он спал на зёрнах, ел зерно,
Другого счастья не дано.

К нему стучится Воробей:
«Сосед, отсыпь щепотку, эй!
Мои все зёрна смыл ручей,
Я третий день как был ничей,
Ни крошки не попало в рот!»
Хомяк ответил: «Вот ещё!
Моё добро — оно моё!
Иди, ищи себе жнивьё!»

Но вот беда — пошла вода,
Прорвало норку, как всегда
Случается весной. И вот
Весь тот запас, что копил год,
Размок, прокис и канул в грязь.
Хомяк сидит, от слёз давясь.

А Воробей, что был гоним,
Нашёл приют с дружком своим,
С другим, не жадным воробьём,
И выжил, деля всё вдвоём.

Мораль у басни несложна:
Не в том богатства суть нужна,
Чтоб одному сидеть на нём.
А в том, чтоб поделиться днём,
Когда к тебе стучится друг.
Ведь всё добро — лишь дым и звук.

190

Басня о Быке и Ручье
Могучий Бык, краса и гордость стада,
Пришёл к ручью, где ждала прохлада.
Но, сделав лишь глоток, увидел он
Свой лик, что был водою искажён.
Вода рябила, отраженье плыло,
И показалось, будто бы дразнило.

Бык взревел, топнул копытом в гневе:
«Ты что смеёшься надо мной, о дева
Водяная? Иль думаешь, я слаб?»
И он рогами в воду — цап!
Взмутил всю тину, камниворотил,
Поток прозрачный в грязь он превратил.

Но чем сильнее он махал рогами,
Тем мутнее становилось пред глазами.
И отраженья не было уж боле,
Лишь грязь и пена в разъярённом поле.
Устал, охрип, напиться не сумел,
Таким был глупой ярости удел.

А рядом пёс безродный воду пил
Из лужицы, что дождик наделил
Прозрачной влагой. Он не возмущался,
А просто тихой радостью спасался.

Мораль ясна, и спорить с ней негоже:
Слепой аффект себе всегда дороже.
Кто в гневе ищет правоты своей,
Тот лишь мутит источник чистых дней.
191
Басня о Павлине и Соловье
Павлин, гордясь своим хвостом,
Ходил по саду господём.
Раскроет веер свой цветной —
И залюбуется собой.
«Смотрите, — молвил он гостям, —
На этот блеск, на этот храм
Из перьев! Кто сравнится тут
Со мной в теченье сих минут?
Я — царь, я — солнце средь травы!»
И кланялись ему цветы.

А в роще, на ветвях в тени,
Все ночи напролёт и дни
Пел Соловей. И пенью в такт
Заслушивался старый сад.
Его наряд был прост и сер,
Не для тщеславных, пышных мер.

И вот Павлин, надувши грудь,
Решил на Соловья взглянуть:
«Эй, серость! Что ты там поёшь?
Ведь красотою не блеснёшь!
Взгляни на мой нарядный фрак!
А ты — невзрачный бедолаг».

Но Соловей ответил так:
«Твой хвост — лишь временный пустяк.
Сегодня он горит огнём,
А завтра — пыль лежит на нём.
Мой голос — дар иных высот,
Он в душах слушателей живёт.
Ты радуешь лишь бренный глаз,
А я — сердца в урочный час».

Мораль же в том, что внешний вид —
Не всё, о чём душа болит.
Порою скромный, тихий глас
Ценней, чем показной атлас.
192

Басня о Коте и Пауке
На тёплой печке рыжий Кот
Дремал уже который год.
Он был ленив, упитан, сыт,
И жизнью вовсе не убит.
Хозяйка молочка нальёт —
Он лапкой в миску зачерпнёт.
А мышь прошмыгнет у ворот —
Он даже ухом не ведёт.
«Зачем вставать и суетиться?
Ведь жизнь дана, чтоб насладиться
Покоем, сном и тишиной»,
— Мурлыкал он себе порой.

А в том же доме, в уголке,
Паук, трудяга, налегке
Свою плёл сеть из серебра,
Не зная отдыха с утра.
Нить к нити, узелок к узлу —
Ловушку ставил он на мглу.
И вот уж муха в сеть попала,
И вот уж есть ему не мало.

Зима настала. Холода.
Хозяйка съехала. Беда!
Нет молока, изба пуста,
И голод мучает Кота.
Он худ, облез, от стужи сник,
От лени он совсем отвык
Мышей ловить. И вот итог —
Он еле тянет пару ног.

А наш Паук, в своей сети,
Накопленным доволен, чти,
Сидит и мушек доедает,
И до весны забот не знает.

Мораль проста, как божий день:
Кто потакает слову «лень»,
Тот в час нужды останется ни с чем.
Труд — вот спасение от всех проблем.

193

Басня о Двух Розах

В саду цвели две розы по соседству,
Деля на пару солнечное детство.
Одна была бела, как первый снег,
И чист был каждый лепестка разбег.
Другая — алой, словно кровь зари,
И страстью все бутоны налиты.

И вот беда: та роза, что бела,
Вздыхала тяжко, завистью полна.
«Ах, почему, — шептала, — я не та?
Не так ярка моя вся красота!
Все бабочки летят на алый цвет,
А мне и дела до рассвета нет!»

А алый куст, сгорая от тоски,
Глядел на белый с завистью в тиски:
«О, как она нежна и как чиста!
В ней ангельская дышит простота.
Мой цвет кричит, он дерзок, он горяч,
А в ней — покой от всех земных удач».

Так, глядя друг на друга, день за днём,
Они себя терзали тайным злом.
Иссохли обе, цвет свой растеряли,
От зависти увяли и опали.
А ведь могли бы, каждая собой,
Дарить садовнику и мир, и свой покой.

Мораль сей басни вы поймёте сами:
Не стоит мерить счастье под часами
Чужих достоинств. Ваша красота —
В душе, что завистью не сожжена.


194


Басня о Хомяке и Пчеле
На солнечном лугу, где трав не счесть,
Хомяк решил припасов себе съесть.
Он зёрна собирал в мешки за щёки,
И были те мешки весьма широки.
Набил один, набил второй до хруста,
Чтоб в кладовой его не стало пусто.

Увидел он Пчелу. Она с цветка
Нектар пила, трудясь издалека.
«Глупышка, — фыркнул ей Хомяк в усы, —
Ты носишь капли утренней росы!
А я — смотри! — тащу мешки с зерном!
Всё будет в доме, всё моим горбом!»

Пчела в ответ ему пропела звонко:
«Твоя работа, право, очень тонка.
Ты тащишь то, что можно съесть и счесть,
А я — пыльцу, в которой благо есть.
Я опыляю мак, и клевер, и вьюнок,
Чтоб на лугу родиться каждый мог.

Ты копишь для себя, чтоб в нору сесть,
А я тружусь, чтоб всем на свете цвесть».
Хомяк набил ещё мешок потуже,
И лопнула щека. И сел он в луже.
А луг цвёл дальше, солнышку послушный,
К судьбе хомячьей просто равнодушный.

Мораль же такова: кто жадно копит,
Тот сам себя в своей же норе топит.
А кто даёт, хоть малую частицу,
Тот видит мира новую страницу.

195

Басня о Медведе и Муравье
Медведь в малиннике гулял,
И ягоды без счёта рвал.
Он ел и ел, урчал и сопел,
И сок малиновый кипел
На толстых лапах и губе.
«Всё мало, — говорил себе, —
Ещё вот ветку, и ещё!
Как это чувство горячо,
Когда твой полон живот!»
И так он ел который год.

А рядом Муравей-трудяга
Тащил былинку, бедолага.
Одну, потом ещё одну,
Протаптывая целину.
Медведь смеялся: «Эй, малявка!
Зачем тебе сухая травка?
Бросай свой труд, иди сюда,
Ведь здесь такая вот еда!»

Но Муравей, неся свой груз,
Сказал: «В еде я знаю вкус.
Мне зёрнышка на день хватает,
Душа от лишнего страдает.
А ты набил живот до боли,
И нет в тебе ни сил, ни воли.
Сейчас уснёшь на целый день,
И одолеет тебя лень.
А я свой дом построю в срок,
Чтоб пережить зимы поток».

Медведь лишь фыркнул, съел ещё,
И брюхо стало как мешок.
Он лёг под куст и захрипел,
И даже встать уж не сумел.

Мораль для всех времён одна:
Во всём умеренность нужна.
Кто ест не впрок, а просто так,
Тот сам себе и враг, и раб.

196


Басня о Павлине и Воробье
Павлин, чей хвост — лазурь и изумруд,
Гулял по саду, горд и там, и тут.
Он перья распускал, как веер дивный,
И взгляд его был томный и призывный.
«Смотрите все! — кричал он в тишине, —
Нет птицы краше на большой земле!
Я — царь! Я — бог! Я — солнца воплощенье!»
И слушал эха сладкое гуденье.

А рядом серый, юркий Воробей
Таскал травинки для своих детей.
Он строил дом под крышей, не спеша,
И в нём была вся воробья душа.
«Эй, серость! — крикнул гонором Павлин, —
Ты в мире этом, право же, один,
Кто не дивится красоте моей?
Ну, восхищайся же, смотри смелей!»

А Воробей, чирикнув, отвечал:
«Твой хвост красив, я спорить бы не стал.
Но толку в нём? Лишь для пустой хвальбы.
Он не согреет в холода избы,
Не спрячет от дождя твоих птенцов,
Не принесёт им в клюве червячков.
Мои же перья — неказисты, да.
Но в них тепло. И в этом не беда.

Настанет осень, ливень застучит,
Твой хвост намокнет, потеряет вид.
А я с семьёй, в уюте и тепле,
Спасибо скажу матушке-земле».
Павлин надулся, фыркнул и ушёл,
Но в сердце червь сомнения забрёл.

Мораль проста и сказана не раз:
Не блеск наружный радует нам глаз,
А польза дел и скромная душа,
Что для других старается, спеша.
197


Басня о Соловье и Вороне
В тени ветвей, где расцветала роза,
Пел Соловей, забыв про все угрозы.
И трель его летела в синеву,
Будила спящую в полях траву.
Все звери, птицы, затаив дыханье,
Внимали этому очарованью.

Одна Ворона на суку сидела,
И слушала, и в сердце зеленела.
«Ну что за песнь? — ворчала, — писк да свист!
И сам-то сер, и ростом неказист!
А сколько чести! Сколько восхищенья!
За что ему такое вот почтенье?

Вот я — красива! У меня есть стать!
Перо чернее, чем ночная рать!
И голос мой — раскатистый, могучий!
Сейчас я каркну так, что сгонит тучи!»
И каркнула Ворона во всю мочь,
Всех распугав и улетая прочь.

А Соловей, чуть подождав мгновенье,
Продолжил с новой силой своё пенье.
Ему не нужно было одобренья,
Он просто пел, даря всем вдохновенье.

Мораль сей басни вовсе не сложна:
Душа, что завистью больною сожжена,
Не может созидать и приносить плоды,
А лишь плодит предвестников беды.
Не стоит на чужое счастье злиться,
А лучше своему таланту научиться.
198
Басня о Быке и Ручье
Могучий Бык, краса и гордость стада,
Пришёл к ручью, где ждала тень, прохлада.
Хотел воды напиться, но на дне
Увидел отраженье в тишине.
А был тот бык горяч, задирист, крут,
Искал он ссоры там и тут.
Решив, что в глубине другой такой же бык
Ему грозит, он издал грозный рык.

«Ах ты, нахал! — вскричал он, рассвирепев, —
Ты на мою лужайку смел прийти?
Сейчас рогами я тебя проткну!»
И с силой он ударил в глубину.

Вода вскипела, муть со дна пошла,
И отраженья больше не нашла
Душа быка. Он бил и бил рогами,
Месил копытами, фырчал кругами.

Устал, измучился, воды не пьёт,
А враг невидимый не отстаёт.
Лишь когда выбился из сил совсем,
Упал на берег, глух и нем.

А ручеёк, чуть-чуть погомонив,
Опять очистился, свой гнев смирив.
И в глади водной, чистой, как стекло,
Лишь небо синее отражено было.

Мораль для тех, кто яростью кипит:
Слепой ваш гнев лишь вас самих казнит.
Врага вы ищете в спокойной глади вод,
А он внутри вас, в сердце и живёт.
199

Басня о Медведе и Пчеле

Медведь в малиннике нашёл усладу,
Срывал и ел душистую прохладу.
Но вот беда — малина отошла,
И грусть на сердце мишкино легла.
«Хочу ещё! — ревел он. — Где же сладость?»
И вспомнил он про пчёл и их проказы.
Нашёл он улей на сосне высокой,
И разум затуманил мёд жестокий.

Пчела-работница ему жужжит:
«Постой, медведь, не лезь, ведь улей спит!
Возьми немного, соты с краю тронь,
Но всю семью, пожалуйста, не тронь!»

Но Мишка, опьянённый ароматом,
Не слушал пчёл, полез вперёд, рогатом.
Он улей разорил, сломал дотла,
И мёд рекою по стволу потёк, до дна.
Он ел и ел, урчал, и пачкал лапы,
Забыв про всё, про пчёл и их утраты.

Но рой пчелиный, потеряв свой дом,
Восстал на мишку праведным судом.
И жалили его со всех сторон —
В нос, в уши, в пятки — вышел горький стон!
Бежал медведь, от боли завывая,
И сладость мёда горько проклиная.

Мораль проста, как божий день, и внятна:
Всякая крайность в жизни неприятна.
Кто в удовольствиях не знает меры, тот
Взамен веселья — горький плод найдёт.
200
Басня о Коте и Пауке
На тёплой печке, в уголке укромном,
Дремал пушистый Кот в блаженстве томном.
Мышь пробежит — он даже глаз не щурит,
Лишь ухом поведёт, усы нахмурит.
«Зачем гоняться? — думал лежебока, —
Хозяйка даст и сливок, и кусок мне.
Работа — это глупая затея,
Куда приятней спать, усы развея».

А над котом, в углу, трудился Паучок,
Сплетая нить за нитью свой сачок.
Он сеть раскинул, тонкую, как волос,
И в муках творчества сорвал бы голос,
Когда б имел. Он с самого утра
Трудился, зная — близится пора,
Когда и муха, потеряв сноровку,
Сама влетит в искусную ловушку.

И вот, свершилось! Муха в сеть попала!
А кот лежал, и дела было мало
Ему до суеты. Он сладко спал,
И ужин свой грядущий прозевал.
Паук же был и сыт, и горд собой,
Что обеспечил пищу головой.

Мораль для тех, кто нежится в постели:
Кто хочет есть, тот должен быть при деле.
Надеясь на других, рискуешь ты
Остаться с носом, без своей мечты.
А тот, кто трудится, пускай и малой силой,
Найдёт свой ужин и приют свой милый.

201
Басня о Павлине и Соловье
Павлин, раскрывши хвост свой изумрудный,
Гулял по саду в гордости расчудной.
Все птицы замирали, видя блеск
Его наряда, слыша перьев треск.
Он был уверен — краше в мире нет
Его пера, что ловит солнца свет.

Но вот из рощи, скрытый в тишине,
Раздался голос, дивный, как во сне.
То Соловей запел. И каждый звук
Пленял сердца и прогонял испуг.
И птицы все, забыв про хвост павлиний,
Слетелись слушать трели соловьины.

Павлин остался горд и одинок,
И зависти в душе пророс росток.
«Как так? — шипел он, — я — краса и знать!
А слушают пичугу, что не видать!
Да, голос есть, но что в нём? Только звук!
А я — восторг для глаз, отрада слуг!»

И он решил певца перекричать,
Стал перьями трясти, клекотать, кричать.
Но крик его был резок, дик и груб,
И слушать этот вопль был каждый глуп.
Все птицы разлетелись кто куда,
Сбежала прочь и гордость, и чреда.

Мораль сей басни всякому ясна:
Не стоит злиться, если жизнь дана
Тебе с одним талантом, а другому —
С иным. Цени, что есть в твоём дому.
Ведь в зависти сжигая дни свои,
Рискуешь растерять и все свои дары.
202
Басня о Быке и Зеркале
На скотный двор, где суета и крики,
Купец привёз товар — большое зеркало.
Его к стене амбара прислонил,
И отдохнуть в тени поодаль поспешил.
Тут Бык шагал, хозяин стада местный,
Могучий, грозный, всем вокруг известный.

Увидел он в стекле себя самог;,
Но не узнал, конечно, никого.
«Какой наглец! — взревел он в тот же миг, —
Пришёл на двор мой и рогами вник!
Сейчас я покажу, кто здесь хозяин!»
И, яростью безумною объят,
Он головой ударил в гладь стекла,
Чтоб наказать заносчивого врага.

Но зеркало — лишь вдребезги пошло,
И сотней глаз взглянуло на него.
Сто злобных бычьих морд, оскалив пасть,
Глядели, сея ярость, гнев и страсть.
Бык обезумел! Он топтал ногами
Осколки, бился в ярости рогами,
Пока, изранен, не упал без сил,
И сам себя в итоге погубил.

Мораль же такова: слепая злоба
Всегда находит гибель у порога.
Сражаясь с отражением своим,
Мы раним лишь себя, гонимы гневом злым.

203

Басня о Сороке и Жемчуге
Сорока-белобока, воровка и кокетка,
Любила всё, что блещет, — и бусы, и монетки.
Тащила в гнездо с жаром, не зная в том предела,
Всё, что хоть чуть сверкало, — такое было дело.

Однажды на окошке купеческой светлицы
Увидела шкатулку прекрасной круглолицей
Хозяйки. А в шкатулке, на бархате лежало
Огромное жемчужное, что взоры привлекало.

«Вот это вещь! — сорока от страсти задрожала. —
Оно затмит всё солнце!» — и жемчуг тот украла.
Схватив его, летела, горда своей добычей,
Спеша в гнездо пополнить свой золотой обычай.

Но жемчуг был тяжёл, и лапки уставали,
И крылья от натуги заметно ослабевали.
А в гнезде из хвороста, что на сосне ютилось,
Сокровище такое никак не поместилось.

Она его толкала, и так, и сяк пихала,
Но круглая жемчужина всё время выпадала.
В последний раз толкнула... и, каркнув от досады,
Смотрела, как он катится за край лесной ограды —
Прямо в болото сгинул, в зелёную трясину,
Навеки схоронив свою красу и дивность.

Сорока осталась ни с чем, с пустым гнездом и злобой,
Погнавшись за богатством, что стало ей трущобой.

Мораль проста, как мир, и в ней нет никакого секрета:
Кто хочет слишком много, рискует потерять и это.

204

 Басня о Прогрессивном Дятле

Жил в старой роще Дятел-инноватор,
Презревший дедовский экскаватор —
Свой клюв. «Се — прошлый век! — вещал он с ветки. —
Так поступали прадеды и предки!
Я ж — гений новой мысли, птица-коуч!
Мне нужен современный, модный обруч,
Чтоб им дупло в коре выдалбливать,
А не башку об дерево расшибать!»

Он заказал у бобров-старателей
Из ивы обруч, круглый и блистательный.
И вот, собрав лесной электорат,
Он начал свой перформанс. Все кричат:
«Виват! Да здравствует прогресс и знанья!»
А дятел, полный самосознанья,
Приладил обруч к дубу-великану
И стал крутить его по хитрому плану.

Он тёр и шоркал, прыгал и потел,
А толку — ноль. Лишь только заблестел
Отполированный кружок коры древесной.
А червяки, семьёю всей известной,
Сидели в глубине и хохотали:
«Мы дедовских методов не меняли!
Пока он гладит дуб своей игрушкой,
Мы ужинаем вкусною ватрушкой!»

Мораль для тех, кто в трендах ищет суть:
Порой простейший и проверенный путь
Куда верней ведёт к обеду сыту,
Чем инновация для хайпа и для виду.
205
Басня о Жабе-Блогере
В болоте, полном тины и пиявок,
Жила-была одна из светских жабок.
Она не квакала о мошках и погоде,
А постила контент о велнесе и моде.
Сидя на кувшинке, в позе томной,
Вещала подписчикам нескромным:
«Мой лук сегодня — капля из росы.
Детокс на тине — для вечной красоты!»

Снимала сторис, как подставив спину,
Массаж ей делала усердная улитка.
«Ах, спа! Ах, нега! Жизнь моя — мечта!» —
Писала жаба с нового листа.
Лягушки-дуры ей писали в личку:
«Богиня! Как войти в твою привычку?»
А жаба, фильтром скрыв бородавки,
Лишь набивала цену для рекламной ставки.

Но раз гроза надвинулась, как кара,
И ливень смыл весь флёр её пиара.
Без фильтров, света, поз и макияжа
Предстала миру истинная сажа:
Обычная, зелёная квакушка,
В прыщах, с раздутым от вранья брюшком.
Подписчики, увидев сей конфуз,
Отписались все. Прокис зелёный смузи.

Мораль: как в инстаграме ни пыжься,
Реальность всё равно прорвётся, как ни злишься.
И если вся твоя харизма — фотошоп,
То в жизни ждёт тебя один большой ушиб.

206
Басня о Патриотичном Хомяке
Хомяк один, набив до отказа щёки,
Вещал с трибуны пламенные строки:
«Друзья! Мы — лучший в мире вид грызунов!
Нам не нужны чужие семена и злаки!
Наш овёс — самый духовный и родной!
А импортный подсолнух — яд сплошной!
Кто ест банан — тот родине изменник!
Даёшь родной, отеческий репейник!»

Он так кричал, что пена шла изо рта,
И лапкой бил себя в живот отважно.
Другие хомяки, разинув рты,
Несли ему последние свои плоды.
«Возьми, вождь, всё! Веди нас в светлый путь!»
А он кивал, едва способный вздохнуть.

Но ночью, когда весь народ храпел,
Наш патриот тихонько в погреб лез.
Там, в закромах, под флагом из лопуха,
Лежала импортная курага,
Бразильский орех, изюм из дальних стран...
И этот весь божественный дурман
Он в обе щёки с жадностью пихал,
И про овёс с репейником не вспоминал.

Мораль для тех, кто слушает трибуны:
Пока вам скармливают басни и руны
Про то, как сладок отечественный квас,
Вожди едят ананасы втихаря от вас.

207

Басня об Офисном Планктоне и Чайке-Фрилансере
В огромном аквариуме из стекла и бетона,
Где светят лампы вместо солнца с небосклона,
Жил офисный планктон — народ стабильный,
По расписанию унылый и мобильный.
С утра — отчёт, в обед — паёк казённый,
И отпуск раз в году, законом утверждённый.
Они качались в струях кондиционера
И верили в карьерный рост и в премию премьера.

А за окном, над морем синим-синим,
Парила Чайка в небе независимом.
Куда хотела — вдаль туда летела,
Что добыла — то с аппетитом съела.
Планктон смотрел на Чайку с осужденьем:
«Какое неприличное паренье!
Ни графика, ни босса, ни отдела!
Как можно жить без важного дела?»

Но грянул кризис. Фирму сократили.
Планктон в пакетах с вещами уволили.
И выбросили в море без оглядки,
Где волны, шторм и хищников повадки.
Они беспомощно барахтались, пищали,
И жизни вне системы вовсе не знали.

А Чайка сверху на беду взирала,
Поймала рыбку и перекусила.
Ей кризис был неведом и не страшен,
Ведь мир для фрилансера всегда многообразен.

Мораль: стабильность — хрупкая химера.
Надейся на себя, а не на акционера.
И помни: лучше быть свободной птицей,
Чем кормом для акул в стеклянной клетке-столице.
208


Басня о Муравье-Перфекционисте
Один Мураш решил построить дом.
Не просто дом, а лучший муравейник!
Чтоб каждый прутик, каждая травинка
Лежала идеально, как картинка.
Он составлял проект и чертежи,
Искал травинки ровной кривизны,
И каждую соломинку по ГОСТу
Он проверял на прочность и на жёсткость.

Другие муравьи таскали всё подряд
И строили дома себе на новый лад.
Уже и осень листья золотила,
Зима дышала холодом в затылок.
А наш герой всё бегал с уровнем,
Бракуя материал с лицом понурым.
«Тут скол! Тут трещина! А эта — чуть крива!
Из этого не выйдет дом моей мечты, ура!»

Когда ударил первый заморозок,
И снег покрыл собой лесной посёлок,
Все муравьи сидели в тёплых норах,
А перфекционист на снежных просторах
Остался с кучкой идеальных веток
И с чертежом для будущих отметок.
Он так замёрз, бедняга, в чистом поле,
Что не узнал ни дома, ни неволи.

Мораль сей басни высечь на граните:
Пока вы ищете свой идеал, учтите —
Порой «достаточно хорошо» и в срок
Куда полезней, чем перфекциониста рок.

209
Басня о Комарике

Комар один, пискляв, но очень важен,
Решил, что путь карьерный ему слажен.
Он не хотел, как все, летать и кровь сосать,
А возжелал других успеху обучать.
Собрал он мух, слепней и мошек рой
И пискнул: «Выход из зоны комфорта — мой герой!
Забудьте страх! Летите на ладонь!
Пробейте потолок! В душе зажгите огонь!»

Он продавал курсы «Как не бояться тапка»
И «Личный бренд: от мухи до гиганта».
Сам, впрочем, на людей не нападал,
А с безопасного листочка им вещал.
И вот одна восторженная Муха,
Что заплатила за науку пухом,
Рванула напролом, как коуч научил,
К руке, что человек на стол свой положил.

Раздался шлёп! И нету больше Мухи.
Лишь мокрое пятно — конец её науки.
Комар же, видя этот результат,
Сказал другим: «Она сама и виновата!
Неправильно летела, без души.
А вы — платите и успех вершите!»

Мораль для тех, кто гуру верит слепо:
Пока вас учат смелости нелепой,
Сам коуч пьёт нектар в тени листка,
А рискуете вы — и ваша вся тоска.


210

Басня о Двух Червяках в Яблоке
Два червяка в огромном спелом яблоке
Вели свой быт, не зная о мороке.
Один был прост и каждый день был рад,
Что сладок дом его и сочен, как гранат.
Другой же постоянно морщил лоб,
Читал огрызки от газет и зрил в гроб.
«Наш мир катится в пропасть! — он ворчал. —
Повсюду пестициды! Я читал!»

«Смотри, — твердил он брату то и дело, —
Вот здесь темнеет! Кожура прогнила!
А там, снаружи, страшный внешний мир,
Где птицы, люди... Мы для них лишь пир!»
Он так себя довёл своей тревогой,
Что перестал и есть, считая всё подлогом.
Он видел в каждой жилке яда след
И ждал со дня на день ужасных бед.

И дождался. Садовник нож достал,
И мир червей на дольки покрошил.
Но первый, сытый, лопнул как герой,
Прожив свой век с набитой головой.
Второй же, тощий от своих диет,
Увидел лишь печальный свой конец.

Мораль: коль суждено быть съеденным судьбой,
Так лучше быть упитанным собой.
Не стоит портить аппетит тревогой,
Коль финиш ждёт за каждым поворотом.
211
Басня о Еже и Лисе-Стилисте
Жил Ёж, собой вполне довольный малый,
Но вот Лиса к нему пришла с журналом.
«Мой друг, — сказала, — твой колючий вид
Совсем не стильный! Просто ретро-стыд!
Сейчас в трендах — мягкость, гладкость, шёлк!
А ты в иголках знаешь только толк.
Давай-ка мы тебя преобразим,
И ты в лесу вдруг станешь несравним!»

Она его пинцетом общипала,
Все до единой иглы отобрала.
Оставшись лысым, сморщенным комком,
Ёж в зеркало взглянул — и сел ничком.
«Зато теперь ты модный, эксклюзивный!» —
Сказала Лиса с ухмылкой дивной.
И, не добавив больше ничего,
Схватила и съела беднягу его.

Мораль проста, хоть и весьма жестока:
Не слушай тех, кто судит свысока.
Порой твоя «устаревшая» броня —
Единственное, что спасёт тебя.

212

Басня о Хамелеоне-Карьеристе
Хамелеон мечтал о кресле босса.
Он не имел ни знаний, ни запроса
На гениальность. Но владел талантом:
Он становился цвета интенданта.
Придёт начальник в галстуке зелёном —
И наш герой сольётся с ним поклоном.
Наденет босс оранжевый жилет —
И вот уж подчинённый — тот же цвет.

Он поддакивал, кивал, менял окраску,
Чужое мнение носил, как маску.
Он был то синим, то лиловым, то бордовым,
Всегда со старшим по чину готовым
Слиться в экстазе общего согласья.
И вот — свершилось! В одночасье
Начальник в отпуск укатил на дачу,
Оставив кресло и дела в придачу.

Хамелеон взгромоздился на трон,
И тут случился с ним большой урон.
Он так привык свой цвет менять под моду,
Что потерял свою первооснову.
Какого цвета он? Не помнит, хоть убей!
И стал прозрачным, как лесной ручей.
Никто его не видел в кабинете.
Так и исчез бесцветным на рассвете.

Мораль: кто вечно под других лишь косит,
Того в итоге ветер просто сносит.
Без собственного цвета и лица
Карьера коротка, как жизнь пыльцы.
213

Басня о Критике-Сыче
Сыч на суку сидел в тиши ночной
И слушал соловьиный хор лесной.
Певцы старались, выводили трели,
Чтоб все вокруг от счастья онемели.
Но Сыч лишь хмурил брови и ворчал,
И в темноту суждения бросал:
«Фа-диез не взял! А этот — слишком громко!
А тот пищит, как ржавая повозка!
Всё дилетантство! Нет былой культуры!
Испортили искусство баламуты!»

Так он сидел, раздувшись от гордыни,
И сыпал желчью в лунные низины.
Но вот спросил его сосед-уж с ветки:
«А ты-то сам споёшь нам, для отметки?»
Сыч поперхнулся, выпучил глаза
И выдавил: «Мне петь? Да никогда!
Моё призванье — выше этой грязи!
Я — критик! Я — ценитель! Я не лапоть!»

Мораль ясна для нынешних времён:
Кто сам создать хоть что-то не силён,
Тот обожает с видом знатока
Чужой талант пинать издалека.

214

 Басня о Щуке-Чиновнице

В речном затоне, в тихой заводи,
Где караси вели свои хороводы,
Сидела Щука в кресле из коряги,
Важнейшая из всей речной ватаги.
К ней приплыла плотвичка-мать с поклоном:
«О, госпожа, по вашим по законам,
Пропал мой сын! Малёк, совсем дитя!
Унёс его судак, коварно и шутя!»

А Щука бланк даёт ей из кувшинки:
«Пиши заяву. Без административной жилки
Тут не решить. Свидетели нужны?
Протокол есть? Все графы заполнены?»
Плотва рыдает: «Где ж мне взять бумагу?
Я ж вижу — он его унёс к оврагу!»
А Щука пастью щёлкнула устало:
«Нет заявления — и дела не бывало.
Приёмный день окончен. Ждите до среды».
И скрылась в зарослях густой травы.

Мораль проста, как чешуя на рыбе:
Пока бюрократ бумажки копит в глыбе,
Проворный хищник, не теряя дня,
Съедает вашу милую родню.
215

Басня о Пауке-Застройщике
Паук-бизнесмен, строительный магнат,
Возвёл в углу «элитный» апартамент.
Реклама на листке гласила броско:
«ЖК „Уютный угол“! Всё из воска
И шёлка! Панорамный вид на мух!
Инфраструктура, что захватывает дух!»

Слетелся рой жильцов — слепни, букашки,
Отдали в ипотеку все свои бумажки.
А через день — сюрприз для новосёлов:
То нить провисла, то отпал кусок основы.
Сквозит из щелей, липнет всё к ногам,
А выезд только к паучьим зубам.
Жильцы к застройщику: «Что за обман, сосед?»
А он смеётся им ехидно вслед:
«Читайте договор, там мелким шрифтом сноска:
Что вы — не жильцы вовсе, а закуска».

Мораль для тех, кто падок на рекламу:
Вникайте в суть, а не в красивую раму.
И помните: бесплатный сыр и шёлк
Бывают там, где рядом хищный щёлк.
216

Басня о Пауке-Застройщике
Паук-бизнесмен, строительный магнат,
Возвёл в углу «элитный» апартамент.
Реклама на листке гласила броско:
«ЖК „Уютный угол“! Всё из воска
И шёлка! Панорамный вид на мух!
Инфраструктура, что захватывает дух!»

Слетелся рой жильцов — слепни, букашки,
Отдали в ипотеку все свои бумажки.
А через день — сюрприз для новосёлов:
То нить провисла, то отпал кусок основы.
Сквозит из щелей, липнет всё к ногам,
А выезд только к паучьим зубам.
Жильцы к застройщику: «Что за обман, сосед?»
А он смеётся им ехидно вслед:
«Читайте договор, там мелким шрифтом сноска:
Что вы — не жильцы вовсе, а закуска».

Мораль для тех, кто падок на рекламу:
Вникайте в суть, а не в красивую раму.
И помните: бесплатный сыр и шёлк
Бывают там, где рядом хищный щёлк.
217

Басня о Дятле-Соседе
Белка жила в уютнейшем дупле,
С запасом шишек, в неге и тепле.
Но в выходной, чуть брезжил небосвод,
Соседний дуб брал дрель и шёл в расход.
То Дятел-энтузиаст, любитель перфораций,
Начинал сеанс своих вибраций.
Тук-тук-тук-тук! — по нервам и стене.
«Да что ты делаешь там, в этой тишине?!» —

Кричала Белка, высунув свой нос.
А Дятел отвечал, уняв свой стуко-нос:
«Да вот, дупло решил расширить малость.
Повесить полочку. Такая вот усталость
От старой планировки. Потерпи, соседка!
Мне тут всего — прибить вот эту ветку!»
И так — и в субботу, и в воскресенье.
У Белки началось нервное кипенье.
Она сбежала, бросив дом и быт,
Туда, где лес нетронутым стоит.

Мораль: от хищника укрыться можно в чаще,
Но нет спасенья от соседа-долбодятла чаще.

218


Басня о Попугае-Политтехнологе
В лесах Амазонки, где влажно и жарко,
Решили избрать себе вожака.
Кандидатов — двое: Орёл и Ленивец.
Один — силён, другой — известный жилец.
И вот у Ленивца, в предвыборном штабе,
Завёлся Попугай, искусный в масштабе
Пустых, но громких и красивых фраз,
Что повторял он сотни тысяч раз.

Орёл кричал: «Я защищу от змей!»
А Попугай в ответ: «Стабильность нам важней!»
Орёл сулил: «Охота будет впрок!»
А Попугай: «Не надо нам тревог!»
Он повторял одно и то же слово —
«Стабильность!» — снова, снова и снова.
И звери, слушая знакомый звук,
Решили: «Вот наш самый лучший друг!»

Ленивца выбрали. Он тут же впал в спячку.
Пришёл удав и съел всю эту пачку
Избирателей, что ждали тишины.
Они и пискнуть даже не смогли.

Мораль: когда вам в уши льют елей
Про «стабильность» и «не надо перемен»,
Скорей всего, вас просто, как баранов,
Готовят в пищу для больших удавов.
219
Басня о Бобре-Экоактивисте
Бобёр один, начитанный и нервный,
Решил бороться за ресурс древесный.
Он плавал по реке с плакатом из коры:
«Остановитесь, лесорубы-топоры!
Вы губите природу, мать родную!
Я заявляю вам позицию прямую:
Ни веточки отныне, ни щепы!
Оставим рощу для грядущей детворы!»

Он так кричал, что созывал собранья,
И белкам запрещал грибы для пропитанья
На ветках вешать. Зайцам — грызть кору.
«Всё это — вред! Я вас к суду привлеку!»
Он так увлёкся праведной борьбой,
Что позабыл про дом насущный свой.
Пришла зима. Плотина прохудилась,
Вода в его же хату устремилась.

Замёрзший, мокрый, он поплыл к соседям,
Чтоб попросить щепы. «Мы не дадим! —
Ответили ему. — Ведь ты же сам учил,
Чтоб каждый прутик на счету был.
Вот и сиди теперь в своей эко-норе,
Раз сам себе устроил жизнь в дыре».

Мораль: борясь за рощу мировую,
Не забывай про хату ты родную


220

Басня о Хомяке-Инвесторе


Хомяк, набрав за щёки зёрен впрок,
Услышал от Сороки про «поток»,
Про «крипту», «акции» и «дивидендов рай».
«Вложи зерно, — трещала, — и приумножай!»

Хомяк, забыв про зиму и нужду,
Все накопленья вывалил в нору.
Купил «тюльпанных луковиц» пакет
И «шкуру неубитого медведя» на обед.
Он ждал богатства, глядя на экран,
Где курс скакал, как бешеный баран.
То вверх, то вниз... Хомяк седел и млел,
И ничего от этих скачек не имел.

А в это время хитрая Лиса,
Что слухи распускала полчаса,
Все зёрна собрала в свой закрома
И объявила: «Рыночку — хана!»
Хомяк остался с фантиком в зубах,
Познав на деле инвестиций крах.

Мораль для тех, кто верит в лёгкий куш:
Пока мечтаешь ты сорвать большой куш,
Твои запасы, честно говоря,
Уже съедят другие хомяки... и лиса.
221

Басня о Корове-Блогере
Корова Зорька, нрава недурного,
Решила стать звездой луга родного.
Купила смартфон (выменяла на творог)
И завела себе успешный блог.

Она снимала «сторис», как жуёт,
Как томно на закате слёзы льёт.
Писала посты: «Пять правил молока!»
И «Как принять свои большие бока».
Набрала стадо подписчиков-овец,
Что лайкали её со всех сердец.
И вот, забыв про сено и про долг,
Она лишь создавала контент-поток.

Но осенью, когда пришёл пастух,
В ней молока не обнаружил дух.
«Ты что ж, бурёнка, высохла совсем?» —
Спросил он строго. — «Я снимаю всем
Про жизнь, про луг, про осознанность бытия!» —
Ответствовала гордо Зорька та.
Пастух вздохнул, махнул своей рукой...
И блогера отправили на бойню.

Мораль: коль пользы от тебя — на медный грош,
Как ни крути, на стейки ты пойдёшь.
222

Басня о Кроте-Патриоте
Крот под землёй сидел в своей норе
И рассуждал о собственной стране.
«О, как прекрасна наша Подземелия!
Нет в мире лучше места, в самом деле я
Вам говорю! У нас — особая земля!
А всё, что сверху — чуждо, тра-ля-ля!»

Он презирал жуков, что могут и летать,
И птиц, что солнце могут наблюдать.
«Зачем нам свет? В нём нет духовной скрепы!
Все эти небеса — пустые склепы!
Лишь в темноте — величье и покой!
Кто мыслит по-другому — тот чужой!»

Он так гордился норкою своей,
Что вход в неё заваливал плотней.
Но вот однажды трактор проезжал
И весь кротовый мир с землёю размешал.
Крот вылетел на свет, ослеп и сник,
И понял, что его мирок — лишь пшик.

Мораль: гордиться можно и норой,
Но лучше всё ж знакомиться с землёй.

223

Басня о Гусенице и Бабочке-Коуче
По ветке Гусеница серая ползла,
Работала, листочки грызла, как могла.
Вдруг Бабочка порхнула перед ней,
Раскрашенная золотом огней.
«Подруга! — крикнула. — Ты в коконе сидишь!
Ты свой потенциал в себе таишь!
Визуализируй крылья! Выйди из своей
Зоны комфорта! Стань ещё смелей!»

И Бабочка устроила платный марафон:
«Как стать крылатой за один сезон».
Собрала пыльцу с наивных гусениц,
Чтоб научить их падать смело ниц
Перед мечтой. Она им продавала
Медитации, аффирмации... И всё сначала.

А Гусеница, что её не слушала совсем,
Спокойно ела, не имея с тем проблем.
Пришёл свой час — она свила кокон,
Исполнив свой природный закон.
И вылетела бабочкой сама,
Без тренингов, кредитов и ума
Заёмного. Она была собой,
А не продуктом коуча с трубой.

Мораль: всему свой час и свой черёд.
Не верьте тем, кто ваш успех продаёт.
224
Басня о Дроздах и Скворце-Инноваторе
Дрозды в саду из года в год привычно
Вили свои гнёзда — не отлично,
Не плохо — средне. Глина и трава.
Так делали их деды, и молва
Твердила, что надёжней не бывает.
Кто новое придумывает — тот страдает.

Но к ним подсел Скворец, заезжий франт,
И показал невиданный талант.
Он в гнездо вплёл фольгу, кусочки ваты,
И проволоку для большей зарплаты...
Простите, для комфорта и тепла.
Конструкция уютною была!

Дрозды смеялись: «Что за балаган?
Блестит, как у сороки, твой вигвам!
Мы — за традиции! За глину и помёт!
А твой хай-тек и года не проживёт!»
Но вот ударил град, большой, как слива,
И все гнездовья размочил лениво.
Лишь дом Скворца, армированный медной жилой,
Стоял, как новый, крепкий и живой.

Мораль: кто держится за дедовский устав,
Рискует всё терять, от жизни отстав.

225

Офисный планктон

В стеклянной башне, в мире опен-спейса,
Где каждый раб своей карьерной пьесы,
Томился Планктон, бледный и унылый,
Мечтая о судьбе простой и милой.
Он жаждал моря, ветра, синих далей,
Но был прикован к офисной печали.
И вот в окне, на фоне серой тучи,
Возникла Чайка — бизнес-тренер, коуч.

«Ты слаб! — кричала. — Мышление калеки!
Ты должен выйти из своей опеки!
Порви шаблоны! Расширяй границы!
Ты — прирождённый лидер, а не жрица
Отчётов скучных! Следуй за мечтою!»
И Планктон, внемля, ринулся к прибою.
Он прыгнул из окна, расправив плечи...
И стал обедом той же самой речи
Прожорливой ораторши крылатой,
Что знала: лох — он с верою богатый.

Мораль для тех, кто ищет в небе знаки:
Не всякий коуч — ангел, друг и зрячий.
Пока вам продают полёт и ветер,
Вас просто видят... блюдом на банкете.
226

Хомяк-блогер и мудрый Крот
Хомяк-инфлюенсер вёл свой блог о жизни:
«Вот смузи пью на солнечной отчизне,
Вот колесо кручу — #спорт #достиженья,
Вот селфи с опилками — #вдохновенье».
Он подписчикам втирал про осознанность,
Про чакры, карму и про мирозданность.
А сам в углу своей же тесной клетки
Менял подстилку раз в четыре клетки.

К нему зашёл Крот, старый землекоп:
«Скажи, приятель, ты и вправду сноб
Или притворщик? Мир твой — три вершка,
А поучаешь всех издалека».
Хомяк надулся: «Ты, слепец, не в тренде!
Я — личный бренд! Я в мировой легенде!
Мой контент — валюта! Лайки — капитал!»
И с этими словами в колесо упал.

Мораль: кто громче всех кричит про широту,
Тот чаще зрит лишь клетки тесноту.
И блеск его постов, что так манит народ —
Лишь отраженье лампочки... и всё.



227

Лиса-дизайнер и Волк-заказчик
Задумал Волк ребрендинг логова устроить,
Чтоб имидж свой брутальный приукрасить.
Нанял Лису, известную в лесу
Дизайнершу, что чует колбасу
За километр. «Мне нужен, — молвил, — стиль!
Чтоб брутально, мощно, на сто миль
Чтоб видно было — здесь живёт не тля!»
Лиса кивнула: «Будет вам земля
И небо в блёстках! Лофт, минимализм!
Добавлю в интерьер экзистенциализм!»

Она покрасила всё в цвет «туманной пыли»,
Наволокла сухих ветвей, что в чаще гнили,
Повесила над входом череп лося
И молвила: «Теперь всё удалось вам!»
Волк заплатил ей куриц целый воз,
А сам в пещере от тоски замёрз.
Ни лечь, ни сесть. Всё колко и нелепо.
И выл на череп жалобно и слепо.

Мораль: когда вам «креатив» в уши поют,
Подумайте, где сами создают уют.
Порой за «концептуальным виденьем» всего
Скрывается лишь ваше же рагу.


228


Дятел-активист и Дуб-консерватор
Прогрессивный Дятел, юн и рьян,
На старый Дуб обрушил свой изъян:
«Ты — ретроград! В тебе веками тля!
Твои устои — гибель для меня!
Я простучу в тебе свободы брешь!
Долой кору! Даёшь зелёный фреш
Из листьев свежих! Ты — токсичный пень!»
И он долбил его и ночь, и день.

Дуб лишь вздыхал, скрипел своей корою:
«Сынок, я видел бури и побои.
Я корни вглубь пустил, чтоб устоять,
А ты... лишь научился щепки отбивать».
Но Дятел был упорен в правоте
И продырявил ствол в своей мечте.
Пришла гроза. И первый шквал шальной
Сломал тот Дуб... и Дятла взял с собой.

Мораль: борясь с «драконом» из последних сил,
Смотри, чтоб сук, где сам сидишь, не подрубил.
Ведь ненавидя корни и основы,
Рискуешь сгинуть в буре нездоровой.
229
Улитка-прокрастинатор и муравей
«Я завтра домик свой начну чинить,
Покрашу крышу, укреплю карниз»,
Так думала Улитка, лёжа в слизь,
И продолжала в интернете нить
Бессмысленных дискуссий боронить.
«Вот досмотрю сезон, потом — рывок!»
А домик покрывался пылью, мхом.
К ней Муравей приполз, таща бревно:
«Соседка, у тебя течёт давно!»

«Не торопи, — шипела, — я в ресурсе!
Я набираюсь сил! Я в медитации, в курсе?
Сперва гармонию в душе найду,
А после уж и к действию приду!»
Но хлынул дождь. И хрупкий домик смыло.
Улитку унесло в поток унылый.
Она плыла, бездомна и слаба,
Всё так же ожидая своего рывка.

Мораль: пока ты ищешь состоянье «в потоке»,
Тебя реальным смоет на пороге.
И никакой ресурс не даст тебе брони,
Коль все твои дела — на завтрашние дни.
230

 Карась-патриот и Щука-чиновник
Карась кричал на весь затон речной:
«Горжусь своим болотом и страной!
У нас особая духовность в иле!
Нас пескари вовек бы не сломили!»
Он нацепил значок из водорослей,
И распевал псалмы о донной соли.
И всех, кто жаловался на пиявок гнёт,
Он называл «предатель» и «урод».

А Щука, что сидела во главе,
Ему с улыбкой вторила в траве:
«Ты прав, Карась! Твой дух — оплот и щит!»
И, улучив момент, когда тот не глядит,
Схватила и сожрала патриота.
Ведь голод — не идейная забота.
И чавкая, сквозь зубы процедила:
«Спасибо за поддержку, друг мой милый».

Мораль: когда начальство хвалит твой запал,
Проверь, не для того ль, чтоб ты в казан попал.
Ведь власти проще управлять едой,
Что свято верит в свой удел святой.



231


 Светлячок-стартапер и Жаба-инвестор
Пришёл к инвестору-Жабе Светлячок:
«Есть гениальный у меня толчок
Для рынка! Ночью, вместо фонарей,
Мы будем освещать пути зверей!
Мой свет — экологичен, прост, бесплатен!
Проект для всех и каждого приятен!»
И он зажёг свой зад в ночной тиши,
Мол, «вот мой прототип, в него вложи!»

А Жаба квакнула: «Идея неплоха.
Но в чём же, милый, ваша потроха?
Где монетизация? Где трафик? Где лиды?
Как будете вы защищать плоды
От конкурентов? Где ваш бизнес-план?»
Светляк померк, попав в её капкан.
«Мой свет... он просто светит для души...»
«Душа — не капитал. Иди, туши».

Мораль: прекрасные порывы — это дым
Для тех, кто прагматичен и судим
По прибыли. И самый яркий свет
Погаснет, если в нём монеты нет.
232

 Обезьяна-хейтер и Слон
Слон шёл по джунглям, думая о вечном.
А с ветки Обезьяна в споре встречном
Кидала в спину кожуру банана
И корчила ужасные гримасы.
«Эй, толстый! Уши — просто две лепешки!
Твой хобот — шланг! Походка — как у пешки!»
Она визжала, злобой исходя,
Своё ничтожество в том крике находя.

Слон обернулся, посмотрел устало,
Как будто мошка на него попала.
Не стал ни спорить, ни трубить в ответ,
А просто дальше двинул, видя свет
В конце тропы. Он знал одну лишь вещь:
Что лай мартышек, их пустая лесть
Иль злоба — это просто шум листвы.
Они кричат... а караваны — увы —

Идут вперёд. Мораль ясна до боли:
Не тратьте нервы в спорах и крамоле
С тем, кто живёт лишь желчью и хулой.
Их мир — лишь ветка над тропой чужой.
233
 Скунс-токсик и вежливый Бобёр
В лесном рабочем дружном коллективе
Завёлся Скунс, на редкость ядовитый.
Он на собраниях пускал такую вонь
Словесную, что хоть святых выноси.
То обесценит труд Бобра-трудяги,
То на Енота выльет ложь из фляги.
Всех упрекал, во всём искал подвох,
И каждый от него был плох и лох.

Бобёр, интеллигент, ему пытался
Сказать: «Давайте будем выше, братцы!
Нельзя же так! Конструктивная критика...»
Но Скунс в ответ лишь выпускал свой «пшик»:
«А ты вообще молчи, строитель плоский!»
И все терпели. Ведь скандал — накладно.
Пока однажды мудрая Сова
Не молвила: «Друзья, есть синева

Небес, где нет таких. Зачем терпеть?
Не проще ль просто... выгнать его впредь?»
Мораль: не нужно вежливость и такт
Приберегать для тех, чей главный акт —
Распространять вокруг себя заразу.
Порой полезней выгнать вон и сразу.
234
Хамелеон-карьерист и Зеркало
Хамелеон был мастер мимикрии.
С начальством-Львом — он принимал стихию
Огня и власти, рыком подражал.
С коллегами-змеями — в траве лежал
И шипел лесть. С овцами — блеял кротко.
Он цвет менял и суть свою так чётко,
Что все считали — он «свой в доску» парень.
И вот он — босс. Успешен. Лучезарен.





Однажды утром, галстук поправляя,
Он в зеркало взглянул, себя являя
Всему пустому кабинету... Но
Не смог понять: а где же он? Оно,
То отраженье, было серой кляксой,
Безликой, блёклой, смазанною ваксой.
Он так привык быть отраженьем всех,
Что потерял свой собственный успех,
Свой цвет, свой голос, контуры лица.
И в ужасе бежал он из дворца.

Мораль: кто строит замок из чужих камней,
Тот в нём не обнаружит и дверей
В свою же душу. И на пике сл
авы
Увидит в зеркале лишь призрак... и отравы.

234  басни