Абсолютный шаг

...
Перон хрипит от фонарных игл,
Я порвал шесть книг.
Ведь точно видел, как у подъезда,
Толпился план моего ареста.

До чего прилипчива эта плесень,
Я ничтожен и малополезен.
Колени погнуло от стыков формы,
Небо обсыпало комбикормом.

И что-то рыщешь? Твою дубинку,
Покрасить бы в цвет фламинго,
Метафизика бунта, метахимия Нестера,
Номаха и Махно, и жужжащий винчестер.

Просмотрели билет, документы, карманы,
 - "Цель отъезда? ". - " Студент. ". Тамбур тёплый, багрянный,
Место тринадцать, наушник, окно,
Завтра собрание, завтра - раковое пятно.

###
Шум, скрежет, ободранные степи,
Лицо поверх тающего стекла,
Тьма неба стелится, как бычий цепень,
Вагон бледнее, чем зола.

Мы одиноки в этом чёрном смехе,
Протест - мертворожденный Бог.
Существовать в третичном эхе,
Случайно выведенных слов,

Исступление! На шею водрузил венок,
Её натёр во славу несуразных смыслов,
Увидел страх и тень сорок,
Уснул под прелость детских визгов.

---
Допрос.
Штырь уперся в бедро.
Лампа описывает овалы.
Темно за мелким плафоном, темно.
Нет, это сон, это жалкая видимость,
С сегодня я совершенно уместный!
Зудела от пота раздражительность,
Протокол мелькает в бликах, стул железный,
Ощущается, как заледеневший лоб,
Целуемого мертвеца,
Подвал среди самых червивых трущоб,
Надо мной замыкал щупальца.

- Имя, - рявкнул жирный подбородок,
- Нет, нет, какой расстрел?!
- Как тебя зовут, наркоман? - смеялся прыщ на щеке,
- Я отказываюсь давать показания без моего предводителя!
- Какой предводитель? Парень, остынь, - он почти что отец, он почти добрый.

###
Парень остынь! - кричал толстожопый кретин охраник ТЦ.
Я выронил отвёртку, руки почти скрутил этот старик в голубой форме,
Пот падает с чёлки, трико и куртка в вязкой крови. На крыльце,
Труп сверлит небо. Резня в лепрозории.

Я толкаю охранника, бегу,
Кровь запеклась и почти не видна,
Мышонок у мусорного бака лежит в пенопластовом снегу,
Сволочь жалкая Сатана!

Мимо турникетов, лестница, комната,
Я срезаю ножницами патлы как будто это,
Поможет спастись. Замел волосы, достал двухтомник,
Прилежно читал Шопенгауэра заветы.

Пока усталость не ткнула нос в переплёт,
Где я чувствовал духи нашей новенькой партийной ****ины,
В пять ушёл курить, пока сороки продолжали полёт,
Когда-то я словлю передоз от кокаина.

Это последняя революционная цель! 

~~~
Рассвет на ветвях пошатывался,
Рыже-лазурно-белый,
Я никогда в упор не заглядывался,
На мировой эпителий.

Он почти настоящий.
И чего мне тогда не хватало?
" Ты был наполовину спящий,
К тому же не имел самопала!

Ты слабак, ты паршивая гнида,
Заныл! Давай ползи к дружкам,
Пусть корчится задушенная Фемида,
В отражении, по твоим слезам. "

Сволочь, больше не звука!
Сто десять распалось ударов сердца,
Город скорчила центрифуга,
И университет, портфель по инерции.

Ненавижу,
Ненавижу,
Эти свободные мышки,
Отравленные,
И вы в кожаных куртках,
Обезглавленные.

Говорящие стены живые,
Люди слипаются, как занавес,
Я ненавижу, сбегаю впервые,
Ждет протест с бездыханными.
И распятие... Распятие!

---
По уставу мы обретаем себя в уставе,
Живя в одном шаге,
От системного выхода,
Играем с прихотями.

Первый пункт, основные положения:
Каждый обязан думать,
Искать правду везде,
Даже в правде определять ложь и изобличать.
Вашу вселеннскую мать! Это лучшее чтиво,
Жаль, что я порвал. На меня таращатся ксивы.
Снова. Подвал. Стул и кровь на зубах,
Нет, я просто валялся в кустах.

###
" Слава Канту, Камю и прочим! "
Великая молитва открыла встречу,
Языки о гортань стрекочут,
Абсентом пропах застоявшийся вечер.

Это уже привычное, каждый раз,
Как клуб истощённых,
Заброшенная библиотека, разлитый газ,
Под носом стелится огорчённым.

" Ты лишний, тебя тошнит,
Не этил или никотин извергает желудок,
Смотри на сутулый целлюлит,
И протест занюханных институток! "

- У нас сегодня плохая новость, - глава кривит морду,
Гомон стих.
- Кому-то государство сломило хорду, - притворно охают и желтеют.
Давайте уже, заройте меня в траншею!
- Что ты скажешь в свою защиту? -
его бровь дрожит, как электросетей паутинка,
- Меня почти схватили, как преступную гниду, окружили под домом и ждали, ждали. Вам важнее победа ценой в человека? Или наша партия нерушимый камень!?
Я дрожал, прел, разлагался на глазах равнодушных,
Им намного важнее градус крови и оргия,
- Это достойная речь, хвалю твою самоиронию! - он ржёт, будто конь священника, таким благостным, светлым басом. Я ненавижу его гримасы!
- Что ж, пожалуй, ты понял вину. Mea maxima culpa! - скандировали, как больные, как эхо. Это всё третий сорт, это помеха. Великим мыслям в расстрельной яме, притоне, или мамином доме не быть жизнеспособными. Мы некрофилы по образам прошлого, мы просто прохожие.
- И вот наше великое дело ударит по чести правительства - пять сотен листовок на улицах выведим. Покажем нашу почтительность!
Снова гул, голоса и немытые рожи. Ко мне липнет товарищ Соня, может, всё не так уж противно. Матрас за стеной, таз и бутылки с пивом...

...
Сверкает листик лапанный,
С коричнево-серыми пятнами,
Я трясусь расхлябанно,
Я трясусь со всеми стандартами.

Горжусь, что чувствую,
Мало таких ублюдков,
Но я отсутствую,
Прибывая в рассудке.

Проснулся с навязчивой мыслью,
Умылся ржавой слизью из крана,
Даже вода предала идеалы,
Стекая по сливу, как крики военного трибунала.

Дворники в шесть отдирали листовки,
Я уставился на этих метелочных василисков,
Схватил скользкую монтировку,
Он только взвизгнул, взмыли брызги,

На север, на стены, на жухлый клевер,
Я обмахиваюсь искажением, как будто веером.
Снова сидел на партийной встрече,
Сколько трупов легло мне на плечи?!

Сколько?! Да я серьезно,
Забыл, что было позавчера и сегодня.
Небо стало совсем беззвёздным,
Больше не осталось меня.

Я не видел повода для желчных шуток,
Только пешка и дохлый желудок.
Цветокоррекция вскрыла вены,
Разлив серый воск по стенам.

В целом, всё хорошо и почти отлично,
Жаль, что бунт - это так архаично.
Мы одиноки, мы однотонная моль,
Мешаем снотворное и алкоголь.

Я не могу говорить ненавижу,
Всё это спектакль с единственным зрителем,
С вожделением лезу на крышу,
Пусть они говорят о провале и плане мстительном.

Этот город сгорит до тла,
Или будет снесён рукой Бога,
Тяжело ему жить так долго,
Завыла сирена справа от дома.

Шесть фургонов паркуют шершавые колёса,
Человек сорок плетется,  как рабы в кандалах.
Я молчал, скучал - это стадия апофеоза,
Слился в выстрелах.

Из забитых окон искрят самопалы,
Сорок сыпется магазинов,
Кому-то руку оторвало,
Из этих черношлемных пингвинов.

Когда я успел умереть,
Когда я захотел таким стать?

Они оттащили раненых и убитых,
Улица замерла и упала,
Я представлял, как полы залиты,
Лимфатическим одеялом.

Они взяли штурмом бастион человечности,
Это к лучшему. Окна машут дощечками.
Я увидел небо и марсианское солнце,
Захотел домой и немного эмоций.

Но я был спокоен, как эти тучи.
Дождь разрыдался со снегом.
Оказатся таким живучим,
Таким маленьким человеком.

Отвратительно. Мороз и озноб трясли моё тело,
Но когда я успел умереть? Ты слышишь небо?
Ты слышишь Отец, это всё так задумано?
Херовое у тебя чувство юмора.

###
- Все?
- Абсолютно.
- Какое светлое утро, как в детстве.
- Это не вечное возвращение, оглянись...
Каскады ублюдского города,
Небо облевано.
Не будет воскрешения овода,
Библиотека опломбирована.
- Но кто я?
- Ты -...
На сердце скользнула алая точка,
- Не двигайся!
Перед глазами проносятся эпитафии строчки.
Наконец исход, я окончательно сдох.
Я всегда это знал и ждал, ждал чистой свободы вдох.
Выстрел.
Небесный шаг.