Четыре войны живут в сердце моем

Четыре войны живут в сердце моем

-Сколько  мне уж теперь?   Вроде даже  немного;
Но четыре войны живут  в сердце   моем:
Помню папы рассказ о берлинских дорогах,
О погибших друзьях, опалённых огнём.

Помню дядю без ног и соседа без рук и без глаза.
Помню слезы войны, хоть позднее ее родилась.
Я росла на суровых, не детских, военных рассказах,
Слишком рано узнала, что такое "фашистская мразь".

А потом был Афган, на который друзей провожали,
И любимых своих нам увидеть уже не пришлось...
Подарив лишь один поцелуй на прощальном вокзале,
Получали взамен их останки из цинковых слез.

Дети наши в Чечне, в западне и в плену погибали,
Наши внуки сегодня в огне братской бойни горят,
Не нужны матерям ордена, похвала и медали,
Им вернуть бы домой своих милый, любимых ребят.

Закаленные все мои сверстники этой эпохой,
Однокурсники-те с 90-х в могилах лежат,
Собираем  друзей мы сегодня по миру по крохам,
Понимая, что миг нашей жизни немыслимо сжат.

Мы в рассеянии все, на чужбине живём и вне дома.
Наши души избиты молотком и зубастым  серпом,
Поразила нас всех травматически-нервная кома.
Как сберечь этот мир для себя, для детей, на потом?

То тоска, то любовь, то бездонная глубь  у колодца,
Снова  сердце сжигает  изнуряюще колющий зной,
А из темной дыры дышит атомом чёрное солнце...
И пронзает весь мир бесконечный, пронзительный вой...

Людмила Ларкина.
19 июня 2025.

Four wars in my heart do live.


-How many are my years? -Not too many, seemingly;
Yet four cruel wars in my heart do live:
I recall father’s tales of the Berlin trails
Of fallen friends by fire consumed.

I remember my uncle—no legs, our neighbour – no hands and no eye.
I remember war’s tears, though I in its aftermath born.
Raised on stories too harsh for a child, stories of war,
I learned far too early, for what “fascist scum” stands.

Next came Afghanistan, to which our freinds we farewelled.
And our loved ones no longer we saw...
A single kiss gifted, a railway farewell
In exchange for remains, zinc-sealed, stained in tears.

Our children in Chechnya, perished in dungeons and traps,
Our grandchildren today, in fratricidal flame carnaged and burning.
No medals, no praises are sought by their mothers,
Only the return home of their sweet boys beloved.

This age has tempered my whole generation,
My classmates from the ’90s now asleep in their graves,
From the expanse of the world, we gather like crumbs our old friends,
Knowing full well that a brief life's moment is senseless to clench.

We are in exile all scattered, dwell in lands foreign, not home.
Our souls beaten by hammer and serrated sickle,
An assault on us all by this coma, our nerves traumatised.
How must we now save our world for our children, our future and us?

Now longing, now love, now at the bottomless depth of a well,
The exhaustive prickly heat my heart burns again,
And from the dark pit of despair breathes a black atomized sun...
The whole world pierced with an endless and impaling wail...

Over the crevice of cliffs hope fell ill
A tear has turned to philosophical granite.
I climb up the cliff tearing my clothes
And I mend my fate from the broken slate...

Should I fly up to the cliff again? Could I help doing that?
Maybe fall like a rock? So that call of entreaty would stop...
I drag my toil; being torn apart.
The only thing saves on the way is a newly written verse...

Envy somebody weaves in an alpine strap,
And the rope in the mountains unlikely to withstand the cry...
Often Liho lives under that common mask...
Secretly cutting the rope at the enchanting moment...
 
Over the crevice of cliffs hope fell ill
A tear has turned to philosophical granite.
And hanging over the abyss, already between...
Ball of last hope dying down flies off...


Poetry by Liudmila Larkina.
Translated by   Gabriel Makarov -the rector of St. Nicholas Cathedral in Brisbane.  Australia.