Марь Ванна

Баба Маша, Мария Ивановна, заселилась в комнату, которую намедне покинули воры-алкоголики. Эта гниющая, практически лежачая старушка, всюду носила с собой запах мази Вишневского. Неизвестно, что было более удушающим, эта мазь или её гниющие ноги. В комуналку её определил "сынуля". Так она называла пьющего, неопрятного мужика, похожего на Шарикова из "собачьего сердца".  У сынули, судя по всему, даже собачьего сердца не было. Марь Ванну он навещал крайне редко. Она всегда радовалась его приходу и радостно восклицала: сынуля пришёл!
Я  не стесняясь, заходила в её комнату и если она меня не прогоняла, сидела у её кровати. Рядом с железной кроватью, стоял столик буквально забитый лекарствами. У стены стоял комодик, а на нем советские пожелтевшие статуэтки. Марь Ванна не угощала меня конфетами. У неё их не было. Иногда у неё не было даже еды. Тогда её подкармливала моя мама. Она жарила ей сырники, варила супы и прочее.  Баба Маша говорила со мной своим старческим голосом, не помню о чём. Один раз она дала мне грушу, предварительно обрезав на ней гниль.
Разговаривать она могла долго. А я переводила взгляд с неё на окно, потом на комод, потом на столик и снова на неё. И всё вдыхала запах этих мазей. Он не раздражал меня, а удивлял.
Хоть и плохо, баба Маша всё же передвигалась по квартире и даже выходила на улицу и кормила голубей возле подъезда. Она бросала им крошки хлеба с зеленью и смотрела как они едят.
Пусть жрут, сволочи - приговаривала баба Маша. Она и любила и ненавидела одновременно. Даже называя сына  "сынулей", она вкладывала в это двойной смысл. Не смотря на всё скотство, которое она от него видела, любила его безмерно. Именно это обстоятельство посеяло раздор между ней и моей мамой. Марь Ванне неудобно было принимать помощь даром. А так как моя мать женщина упертая и непоколебимая, она взялась за старушку со всем свойственным ей энтузиазмом, абсолютно безвозмездно.  Баба Маша чувствовала себя обязанной переписать на неё свою комнату, но любовь к сыну мешала этому мероприятию. Она пыталась отказываться от помощи, но становилось только хуже. В свою очередь, мама возмущалась её неприятием, поскольку искренне не ожидала за это награды.
Эта ситуация тянулась несколько лет. В конечном итоге, баба Маша двинулась умом.
Однажды утром, в нашу дверь постучали. Открыла мама. На пороге, в коридоре, стояла баба Маша, голая, в голубых ритузах и поддерживала руками свои обвисшие до пояса, старческие груди. Она потрясала ними перед маминым лицом и что то гордо заявляла. Дословно не помню, но смысл был такой : посмотри, Танька, какая я ещё ого го!
Надо сказать, Танька по сей день испытывает ужас от тогда увиденного.
Я не помню куда делась баба Маша.
Не помню, чтобы её хоронили или она выезжала из квартиры. Я не особо отслеживала поток этих "мигрантов". Некоторые мне и вовсе не запомнились.