Счастливчик Августин

Пьеса поправлена и дополнена автором

Сцены из жизни Вены эпохи раннего барокко
 

Пьеса в 2-х действиях и 25-и картинах


                Die Stadtluft macht frei!
                (Городской воздух делает свободными!)
 
                Средневековая   немецкая пословица
 
Персонажи:
 
Августин, музыкант.
Эразм, поэт.
Художник Иоахим по прозванию Свеча.
Аннета, девушка свободных нравов
Луиза, тоже девушка.
Лавочник Грубер.
Эмма, жена лавочника.
Амелия, дочь лавочника.
Тересия, служанка Груберов.
Старушка, кормилица Амелии.
Мардохей, ростовщик.
Седая женщина.
Грета, помешанная.
Женщина с лампой, потом – с котёнком.
Актеон, Грек, хозяин таверны.
Посетители таверны.
Астроном.
Его ученик
Астролог.
Воры.
Стражники.
Дозорные.
Подвыпивший человек
Часовой.
Пьяница.
Нищий.
Разбойник.
Трубочист.
Фонарщик.
Исправник.
Чумной доктор.
Рыночные торговцы.
Актёры.
Шут.
Горожане.
 
 
Действие первое
 
 
Картина первая
 
Летний день. Бедная комната с маленьким окном, выходящим на окно и крышу соседнего дома. Августин сидит на диване с мандолиной в руках.
 
Августин
 
О нищета! Весёлые дела! –
Моя мандола трещину дала,
А денег нет снести к лютье подружку…
И как же мне не обнимать подушку,
Что, как Аннета, по ночам тепла?
Но денег нет… а в кабаке веселье,
По кружкам пиво льётся, словно зелье,
Что мне плутовка подлила тайком,
Толкнув слегка коленкой под столом.
И поминутно взглядами манила –
И поцелуй горячий подарила.
То влюблена, а то не влюблена,
Меня как будто мучает она…
Ах, голова с утра подобна дыне,
И нет вина ни капельки в кувшине .
 
Иоахим (входя)
 
Так что ж тебе? Какого, брат, рожна? –
Есть серебро! Портрет знатнейшей пары
Я продал. Нынче славного вина
Нам поднесут – из мхом обросшей тары,
И пива, будто с Коха полотна.
 
Августин
 
Стыдись, Свеча! У пьяниц век короткий,
А ложь есть грех: тебе, всего верней,
Ссудил на пиво, ущипнув бородку,
Меняла Смалец, набожный еврей.
Не отпирайся, знаю я немного
Твою «чету знатнейшую», ей-богу!
 
(Иоахим шарит по карманам, достаёт медяки)
 
Но где-же гроши? Вижу медяки...
 
Иоахим
 
Ах, да, дорогой нищий привязался;
Он попросил, а я не отказался...
Он мне сказал, что за моё добро
Сторицей мне вернётся серебро.
 
Августин
 
Да, сто по сто – и десять раз на дню...
Пока хоть медь цела, пошли в "Клешню!"
 
Иоахим
 
Ну, брат, идём: ещё с утра, до света,
В харчевне, против лавочки мясной,
Уж заждалась тебя твоя Аннета…
 
Августин
 
Моя Аннета? Что ты, бог с тобой!..
Но чтоб «сухое» не лилось напрасно,
Давай захватим по пути Эразма:
Умеет он стихами подсластить
Кислейший сорт вина.
 
Иоахим
 
                Ну, так и быть!
 
(Входит Эразм)
 
Эразм
 
Что слышу я! Поэта имя всуе
Ты помянул.
 
Августин
 
                Знать, будешь жить сто лет.
 
Иоахим
 
 Тогда с тебя, приятель, нарисую,
Лет через сто, Вергилия портрет.
 
Эразм
 
Я и теперь хожу кругами ада;
Чтоб видеть рай, вина мне кружку надо.
 
Августин
 
И мы о том: когда помедлим миг, –
Сведёшь нас в рай, со Свечкой, проводник!
 
(Уходят. Слышно как по крыше ходит трубочист и напевает)
 
Чёрная сажа, черно лицо.
На завтрак дёготь, на ужин яйцо.
Жив трубочист, и здоров сегодня, –
Рай – на земле, наверху преисподня;
Назавтра он болен, и дело швах:
Раз – и он уже в облаках.
 
 
Картина вторая
 
Дом-лавка Грубера. Амелия с матерью.
 
Мать
 
Послушай, дочь, тебе он не чета.
Он беден; в храме мышь его богаче.
Совсем другое дело – господа:
Аптекарь Шпуфф или купец Карпаччи,
Приехавший из Генуи сюда.
Или толстяк, владелец пивоварни.
Неплох и грек, успешный винодел.
Всё это, дочь, с надёжным тылом парни.
А Августин? – он вечно не у дел;
Повеса, плут и пьяница; в волынку
Он на углу без дела дуть горазд.
А с ним дурной поэтишко Эразм,
В бесполой шляпе, стоптанных ботинках,
И рыжий тролль с запачканным лицом,
Рассеян, глуп и долговяз притом.
Зачем, ни сил, ни жизни не жалея,
Отец твой, дочь, ночей не досыпал,
И до седьмого пота торговал
Пчелиным воском, мёдом, бакалеей?
 
Амелия
 
Ах, мама, вас с отцом мне, правда, жаль.
Но как же в сердце утаить печаль?
Как приказать ему ровнее биться?
 
Мать
 
Ах, милая, должна ты примириться:
Не выбирает женщина пути;
Её удел всегда повиноваться,
И одиноко лилией цвести,
Рожать детей, малюткам улыбаться,
И в том покой и счастье обрести.
Уж пожила на божьем свете я;
Поверь мне, дочка, главное – семья.
 
Амелия
 
А что, отца до свадьбы ты любила?
 
Мать
 
До алтаря не знала я его.
Кого любила – унесла могила;
Бог упокой Филиппа моего!
В тот год чума распространилась скоро –
И уносила жизни без разбора.
Кладбища пухли, как в печи пирог,
И обезлюдел город в краткий срок.
Обозы стихли: заперли ворота;
Порой ночной телега проскрипит,
Гружёная телами, или кто-то,
Вдруг запоёт, заплачет, закричит,
Лишён рассудка чумными парами...
А мой Филипп уж двадцать лет как спит,
Всё мой жених – в мертвецкой общей яме.
 
Амелия
 
Бедняжка! Мама, ты мне всех дороже!
 
Мать
 
А как же милый твой? Сердечко что же?..
(Уходит)
 
Амелия (одна)
 
Что милый мой?.. Сама я не своя
С тех самых пор, как повстречалась я
С тобой на шумной площади глазами.
Как мотылёк порхает жизнь моя –
И плачу я счастливыми слезами;
И день и ночь всё жду я одного:
При краткой встрече – взгляда твоего.
А дом, где ты проводишь дни и ночи,
Под крышей, в келье с узеньким окном,
Мне королевским кажется дворцом, –
Там умереть от счастья сердце хочет...
А ночью, только веки я сомкну –
Во тьме картину вижу я одну:
Каштан кудрей – и стан и профиль тонкий,
И слышу смех, как горный воздух, звонкий...
И до утра потом уж не усну.
 
Отец (из-за сцены)
 
Амелия, иди скорей сюда!
Прилавок ждёт, заждались господа.
 
 
Картина третья
 
Рыночная площадь. Августин играет на волынке,
Рядом Иоахим рисует женский портрет с натуры,
неподалёку поэт; на столике перед ним лежат
рукописные листки со стихами на продажу.
 
Пьяница (поёт)
 
Когда проходит день, спешу я
Вина из чарки пригубить,
И после чарки нахожу я,
Что можно трезвенником жить.
Бурум-бубум, траля-лала –
В мозгах звонят колокола.
 
Когда от постного хирею,
И нет в кармане ни гроша,
Иду я в лавку к Мардохею
С табличкой скромной «Три Шиша».
«Бурум-бубум, траля-лала –
Внутри звонят колокола.
 
А минет день и ночь настанет,
И не видать вокруг ни зги, –
То, как свеча, горят в тумане
Мои прожжённые мозги.
«Бурум-бубум, траля-лала –
Звонят по ним колокола.
 
Цыган
 
Купите, купите: даром берите,
В сотый раз на дню,
В зубы не смотрите
Дарёному коню!
Подходи, девица,
Шёлкова косица!
Плюнул патер в пол –
Опустел костёл.
Берите даром!
В овине старом
Заблеял козёл.
 
Торговец дичью
 
Покупай голубей,
Подходите смелей.
Вяхири и утки,
Яйца в промежутке:
Крупные утиные,
Мельче – воробьиные,
Курьи десять за дробину,
Бекасьи – за половину.
 
Горожанин (пристаёт к торговке мёдом)
 
Торговка
 
Отойдите, пропустите!..
 
Исправник
 
Отойди!
 
Торговка
 
Подходите, мёд берите,
Судьбу не корите,
С сотами и пчёлами, –
Будете весёлыми:
ДевИцы, как цесарки,
А молодцЫ – у знахарки!
 
Мальчик с кроликами
 
Кролики с севера,
Прижатые ушки.
Кушают клевера
С малую осьмушку –
И то за месяц,
А вот какое
Из них вам будет
Рагу-жаркое!
Берите, берите:
Из лесу только –
И как танцуют гавот и польку!
 
Продавец масок
 
Вот маски разные –
Жёлтые, красные,
Маскарадные, театральные,
Те у пояса – погребальные!
 
(Подскакивает шут, отирает платком
прорези у трагической маски).
 
Шут
 
Не плачь –
дам тебе калач!
(Публика смеётся)
 
В центре площади на подмостках начинается представление.
Появляется Амелия со служанкой.
 
Комедиант
 
Начинаем показ:
Для вас
Представляем трагедию,
Как есть, без прикрас.
Если вызовет слёзы –
Будем очень рады,
Если смех – и то нам награда:
Лучшая трагедия –
Трагикомедия…
 
(Амелия роняет платок. Августин подбирает)
 
Августин
 
Вы обронили.
 
Амелия
 
                Что?..
Августин
                Платочек.
 
Амелия
 
                Ах…
 
Августин (в сторону)
 
Доколь, певец, тебе ходить в шутах?
Пора, пора тебе остепениться,
И на прелестной девушке жениться.
(Амелии)
Как Вас зовут? иль дерзок мой вопрос?
Цветок небес, нежнейшая из роз!
 
Амелия
 
Конечно, я… но дерзки вы… немного.
Амелия. Угодно было Богу
Чтоб я, вкусив от чёрного труда*…
 
Августин
 
Всегда б была прекрасна и чиста…
 
Амелия
 
Меня смущаете вы, е-ей богу…
(подходящей с полной корзиной служанке)
Тересия, пора, дружок, в дорогу.
 
(Уходят, Августин смотрит вслед)
 
Нищий
 
Подайте крейцер, сделайте добро!
Сторицей к вам вернётся серебро.
 
(Августин подаёт медную монету)
 
Шут
 
В придачу гульден, с дыркой две гинеи,
Чтоб от тычка не соскочили с шеи.
 
Комедиант
 
Окончено действие первое.
Отдохнём и начнём наверное
Скрашивать ваши будни
В три часа пополудни.
А пока перерыв на обед;
Актёров простыл и след:
В масках, шлемах и тогах
Пустились они в дорогу. –
Подмостки пусты, а кабак
Полон уже бродяг.
Народу, как сельди в бочке:
Поберегите почки!
Не расходись, народ!
Игра чередой пойдёт.
 
___________________________
 
*Амелия – работящая
 
 
Картина четвёртая
 
Таверна. За столом сидят: Августин, поэт Эразм, бродяга.
 
Бродяга
 
А жить неплохо…
 
Поэт
 
                После кружки браги
Мякина – пряник и тюрьма – кабак…
 
Бродяга
 
Без браги тощ пустой живот бродяги,
А жизнь его, что ломаный пятак.
 
Августин
 
Пришла охота нам повеселиться!
 
Поэт
 
Раздуй меха, счастливчик Августин:
Напомни нам, что мы должны жениться
До геморроя, грыжи и седин.
 
Августин (играет на волынке и поёт)
 
Я встретил девушку,
Словно шёлк – пробор.
Взгляд, как свет звезды,
Голос – струн перебор.
 
Ах, много девушек, –
Нет другой такой!
Ночью я не сплю,
Потерял покой.
 
Эта пери славная
Сердце мне сожгла.
А при встрече глазоньки
От меня отвела.
 
Ах, много девушек, –
Нет другой такой!
Ночью я не сплю,
Потерял покой.
 
Лишь её на улице
Повстречаю вновь,
Вспыхнут мне две звёздочки –
Тоска и любовь.
 
Ах, много девушек, –
Нет другой такой!
Ночью я не сплю,
Потерял покой.
 
Теперь поэт! прочти нам что-нибудь.
 
Эразм
 
Сначала чокнемся, затем и в путь! (пьют)
Ну раз спешите, то без предисловий...
 
Августин
 
Заранее уверен в каждом слове…
 
Эразм (читает свои стихи)
 
Чтоб не сказать словами Алигьери,
Спешу залезть в особый лексикон
И насладиться волей в полной мере –
Поэзией, где лишь один закон:
Люби! Простушку, даму или пери:
Не всё равно ли, если ты влюблён?
 
В виду иметь Хафизовы газели –
Не подражать придумкам Ширази, –
Вот мой девиз, а как бы вы хотели?
От всех великих, Господи, спаси!
Немало, друг, чужих мы песен спели:
Не больше звёзд ночных на небеси.
 
А всё своя рубаха ближе к телу:
Народная пословица гласит.
Любить себя – нешуточное дело! –
Как ближнего, Иисус Христос велит.
Путём своим к Нему идите смело –
Увечный – здравый, здравый – инвалид.
 
Бродяга (Эразму, хмельной)
 
Налей – и чокнемся и выпьем снова!
 
Хозяин (подходит; бродяге:)
 
Душа твоя к скитаниям готова…
 
Эразм
 
Оставь его! Пусть дремлет, Актеон!
Мы все пока бродяги, право слово;
Лишь раньше нас с дороги сбился он.
 
 
Картина пятая
 
Комната Августина, в окошко пробивается утренний свет. Музыкант сидит на диване, на полу – волынка, на стене мандолина.
 
Августин
 
Амелия, Амелия, Амели…
Одно воспоминанье, в самом деле,
Не уходя, стоит передо мной:
Давно, ещё ребёнком, в день святой
Христовой Пасхи, утром в Воскресенье,
Среди крестьянских танцев и веселья,
Тебя я, в белом платьице, в толпе
Увидел, было восемь лет тебе,
А может девять – куколкой домашней
Ты мне казалась… Ангелок бумажный
На ниточке порхающий – и тот
Едва ли меньше в жизни знал забот.
Беспечно мать ты за руку держала.
Вдруг, вся, как лист осины, задрожала,
Когда на паперть вышли из дверей
Отцы святые, чёрных туч мрачней:
В хитонах длинных, в трёх Марий одеты, –
Раскрыли гроб, и был он пуст – а где-то
Ударил гром, – ты вздрогнула опять –
И в свой платочек принялась рыдать,
И руку сжала матери сильнее…
В тот миг тебя мне не было роднее –
Загадочней не знал я ничего,
Оброненного взгляда твоего.
 
(стук в дверь)
 
Кто там, входи! лавчонка не закрыта…
 
(входит Мардохей)
 
А, Мардохей, догадываюсь я,
С чем ты пришёл.
 
Мардохей
 
                О, я имею виды!
Чтоб я так жил: пуста мошна моя!
 
Августин
 
Но денег нет пока, пожди немного!
 
Мардохей
 
Я долго ждал, чтоб завтра не дожить!
 
Августин
 
Ещё дня три, не дольше, е-ей богу:
Отцов кафтан пришлось мне заложить…
 
Мардохей
 
Пошли покой душе его, Всевышний!
Его я знал… Но жду я месяц лишний.
Бумага есть и подпись, боже мой!..
 
Августин
 
Да ты грозить удумал мне тюрьмой!
Как смеешь ты? Пошёл за дверь, иуда!
 
Мардохей
 
Не торопись туда – спеши оттуда!
Один пример, чтоб жить мне без мошны:
Недавно мне случилось разоренье,
И в этом было Грубера вины
На сто гиней, но я имел терпенья.
Не дал бумаге я законный ход,
Имеет сердце Мардохей – и ждёт.
 
Августин (в сторону)
 
Как так? отец Амелии – должник?!
 
Мардохей
 
Ждёт Мардохей, эх, враг ему язык!
 
Процентщик уходит. Августин остаётся сидеть в раздумье.
 Из окна доносится песня пьяненького калеки, завсегдатая
 уличного угла.
 
Был схож Сократ с пузатым фавном,
И в том он не был виноват,
Но прав зато, конечно, в главном
Философ-пьяница Сократ:
Траля-ля-ля, траля-ля-ля,
Хмельной мудрее во сто крат.
 
Хитрец афинский и бродяга
Жены боялся, как огня,
Зато в военных передрягах
Был твёрд, как медная броня.
Траля-ля-ля, траля-ля-ля,
Врага коварнее родня.
 
Был осуждён, но выпил яду
В тюрьме упрямец и гордец.
"Такой конец – сказал – отрада:
Сравнялись мудрый и глупец".
Траля-ля-ля, траля-ля-ля, –
"Ослу на темя – мой венец!"
 
 
Картина шестая
 
Ночная улица. Луна. Августин стоит под балконом Амелии.
Поют сверчки. Видно, как из окна соседнего дома показывается человек и что-то сбрасывает вниз.
 
Вор (тихо)
 
Держи… (на землю глухо падает мешок)
 
Второй
 
             Скорей, не то не ровен час
Проснётся он и обнаружит нас…
 
Вор (держась за подоконник, спрыгивает)
 
Второй
 
Скорей, скорей!
 
Вор
 
                Сам знаю я, пошёл!..
 
Второй (семенит вслед, прогибаясь под мешком)
Пошёл бы я, да твой мешок тяжёл…
Что ты камней туда нагрёб, растяпа?
 
Вор
 
Заткнись! За мной! Стучи копытом, Шляпа!
 
Исчезают за углом. Августин порывается идти за ними, но
в раскрытом окне появляется головка Амелии.
Девушка в ночном платье, с распущенными волосами. Щебечут цикады.
 
Амелия
 
Что мне споёшь, соловушка ночной?
 
Августин
 
Тебе спою… Что петь в железной клетке? –
О чём, скажи, Амелия, друг мой,
Без нежной и щебечущей соседки?
 
Амелия
 
Я здесь, я рядом – руку протяни!
Я чувствую руки твоей пожатье…
 
Августин
 
Ты чувствуешь, Амелия? – Взгляни:
Целую шёлк волос, шнурок на платье,
И долго-долго – влажных губ цветок,
И пальчик, и жемчужный ноготок!
 
Амелия
 
Ах, шум шагов, скрип двери, звуки речи…
Прощай, мой милый Августин!
(исчезает в окне)
 
Августин
 
                До встречи!..
 
Уходит в темноту. Звеня оружием, проходят дозорные.
 
Первый
 
Спокойно всё; все спят и видят сны,
Кто с вдовушкой, кто в бакалейной лавке (указывает рукой в перчатке пониже окна Амелии)
А мы всю ночь шататься тут должны...
 
Второй
 
И то обидно: даже и козявки
На улице не встретишь до утра.
А поутру похмельная хандра... (достаёт флягу, протягивает её товарищу)
Не запятнай мундира капитана:
Пей, Пауль! всё не так уж плохо спьяна!
 
Уходят в темноту.
 
 
Картина седьмая
 
День. В окно льётся яркий солнечный свет,
Амелия сидит на стуле возле стола, положив голову на руку,
в задумчивости. Кормилица - напротив неё перелистывает библию,
рассматривая гравюры. Обе молчат. С улицы доносятся голоса.
 
«Ах ты наглец! Тебя я проучу!
Сейчас тебя я шпагой отхлещу
Спины пониже – будешь знать, химера,
Как лезть в ворота прежде офицера».
 
«Ей-богу, я… ай-ай!» – «Пошёл, пошёл!» –
«Кто сыт с утра, тот на руку тяжёл…»
 
(слышна скрипка)
 
Кормилица
 
Дитя моё, сегодня ты не в духе…
И на лицо бледна, нехороша…
Уж ты прости, Амелия, старухе,
А за тебя моя болит душа.
Не кушаешь, не спишь, а похудела! –
Вот платьишко, висит, как на шесте…
А женихов – немало…
 
Амелия
                Всё не те…
 
Кормилица
 
Каких же ты, цветочек мой, хотела?
(умолкают. С улицы слышны скрипка и голоса)
 
«Возьми, скрипач – и пей моё здоровье!"
"Благодарю ...»
 
(срывающиеся юношеские)
 
                «Ты мне заплатишь кровью!»
«Дыши ровней, вытаскивай клинки!».
 
(командный бас)
 
«А ну домой, по клеткам, петухи!»
 
Амелия
 
Сегодня в гости будет к нам толстяк,
Хозяин пивоварен двух известных.
Кормилица, вот будет интересно:
Как он протиснется в дверной косяк.
Старушка!
 
Кормилица
 
                Что?..
 
Амелия
 
                Ах, мне грешно и тошно…
 
Кормилица
 
Неужто всё поправить невозможно?
 
Амелия
 
Не знаю я…
 
Кормилица
 
                Дитя!
 
Амелия
 
                На сто гиней
Вчера принёс бумагу Мардохей.
И стал шутя грозить отцу тюрьмою.
Отец – на дверь...
 
Кормилица
 
                Ах, бедная моя!
 
Амелия
 
Да, я бедна, кормилица, и я
Должна бочонку с жиром стать женою.
 
Кормилица
 
Голубка, дитятко!..
 
(с уличной площади доносится шум балагана)
 
Иной толстушку ущипнёт –
И нате – сразу запоёт,
Другой от скромности долдонит
В дуду докучную, а тот –
Из лести бьёт ему в ладони.
 
Шумят подмостки и гудят,
Как галки, зрители галдят,
На сцене движутся фигуры.
И чернолицее дитя
На горло давит не шутя
Своей подружке белокурой.
В шеломе блещущем на бис
Выходит Красс из-за кулис.
Спартак погиб, поднят на копья,
А голос плакальщиц прокис;
И пудра сыплется, как хлопья,
С истёкших краскою актрис.
 
 
Картина восьмая
 
Солнечный день, улица. Мардохей показывается в окошке лавочки.
 
Мардохей
 
Нельзя быть добрым! Беды от добра.
Пять фунтов я отвесил серебра
Картёжнику, кутиле Фабиану.
Процентишко так мал, что с ноготок,
А вот уж год, как он меня избёг –
Так я к нему, а он мне в морду спьяну…
Нельзя быть добрым, скажет вам любой.
Вчера зашёл я к Груберам домой,
И говорю по чести, боже мой,
Ждёт Мардохей уже девятый месяц!
За это время, чтоб мне так дожить,
Уже способна женщина родить;
Чтоб сто гиней отдать не надо песен.
А! на помине лёгок… (громко) Кто идёт!
(тихо) Ждёт Мардохей, зато процент растёт.
 
Грубер
 
К тебе я шёл, меняла и бездельник,
Просить отсрочки… Дочь я выдаю
За пивовара, скоро будут деньги.
 
Мардохей
 
Ой, я тогда уже тебе спою!
Ещё ты плохо знаешь Мардохея:
Он не лесов каких-нибудь злодей, –
На свете нет добрее иудея,
Чем всё раздавший бедным Мардохей!
Ну, по рукам, запишем месяц тоже,
Число и подпись – верные дела.
Эх, Мардохей даёт отсрочку, боже:
Добра не делай – не получишь зла!
 
Лавочник молча уходит. Мардохей щёлкает на счётах, записывает.
Женщина, старше среднего, с пустой лампой в руке, кормит голубей.
 
Женщина
 
Гули, гули,
Где вы летали,
Зерно клевали,
Пшено выбирали?
Колосок в клювик брали,
В галифе расхаживали,
Пёрышки разглаживали,
Ворковали.
 
Гуль-гуль-гуль,
Кушайте!
Хороша мякина,
Мычит скотина –
Слушайте!
 
(бросает крошки. К прохожему)
 
Молодец,
Подай на ларец
Серебра и золота!
Всяк мудрец –
Дурак смолоду.
Чок-чок, дурачок.
Подай пятачок!
 
(Поднимает пустую лампу, как бы освещая ему лицо;
тот даёт медь)
 
Благодарю!
 
Эх, пой веселей,
Выставляй столы!
Не накормим вшей –
Будут крысы злы.
Кушайте, гости дорогие:
На рынке всё дорого!
Проходи, Чума!
 
 
Картина девятая
 
Пивная, в окошке розовеют вечерние облачка. Августин,
Иоахим и Эразм сидят за столом. Перед ними кружки с пивом.
На блюде золотится копчёный лещ.
 
Августин.
 
Недавно ночью мне приснился сон.
Идём с отцом с каких-то похорон.
Кого мы только что похоронили –
Как ни стараюсь, вспомнить я не в силе.
И мне не странно, что отец – живой,
Идём и видим бочку над пивной.
Заходим внутрь, а жажда жабры сушит:
"Скорей, хозяин! жарит наши души
Похмелья адская сковорода!"
«О, пиво ледяное, господа!
Одну минуту…» – и на свет мгновенно
Явились кружки, истекая пеной.
Отец сидит, молчит, не ест, не пьёт.
А я губами к глине припадаю,
Но жижа тёплая мне в рот течёт,
Без вкуса, запаха, без цвета – и не знаю
Как оторвать мне кружку ото рта,
Она к губам присохла; немота.
Мычу, кричу, хозяина ругаю,
Зову на помощь – только звук глухой…
И, вдруг, как в склеп, впадаю в сон другой.
Темно; вокруг себя рукою шарю
Ищу волынку, не могу найти.
И жуткий запах гнили; вдруг в груди
Оторвалось – и колокол ударил
Вверху – и свет забрезжил в потолке.
И слышу голос милый вдалеке,
Хочу понять, но словно глушит Лета…
«Амелия», – зову, и нет ответа.
И лишь удар, как будто гроб с цепей
Упал, совсем неподалёку где-то.
И ночь – и нет Амелии моей.
 
Иоахим
 
А, ерунда! такие байки, вроде,
Привидеться могли к плохой погоде.
К дождю, а может быть, похмельный бред…
Я прав? Не прав? Что скажешь ты, поэт?
 
Эразм
 
Скажу: давно уж в горле пересохло.
Сны снами – жизнь совсем другая вещь:
Клянусь кобылой, чтоб она издохла,
Сельдь хороша, но лучше к пиву лещ!
 
(чистит рыбу. Августин дует в волынку, потом поёт)
 
Много я бродил по свету –
Не во сне – не наяву.
Лучше города, где лето
Круглый год – не назову.
 
В этом городе пристойном
Лип душистые цветы,
На высокой колокольне
Разнозвучные песты.
 
Там, где облако и птица
Совершает свой полёт,
Чародейная девица
В замке каменном живёт.
 
И выходит на закате,
Смотрит ласково со стен.
И от этого захватит
Дух беспечен и блажен.
 
 
Картина десятая
 
Вечер. На колокольне собора играют колокола. Амелия одна
у окна в комнате, залитой красновато-золотым светом и теплом. Над
окном клетка с щеглом. Ветерок, прилетевший с городской окраины, доносит запах палёной щетины.
 
Амелия
 
Смирись душой, коль Господу угодно,
Запрись в темнице, брось ключи в Дунай.
Забудь, что ты в любви была свободна,
И тишину покорности узнай.
Прощай, луна, под сливой поцелуи!
Прощай, мой друг, Амелию прости!
Ах, соловей, не пой ночами всуе!
Ты, голубок, на волю не лети!
 
Отец  (войдя)
 
Всесильный Бог, закончен сговор брачный.
Придёт к нам завтра Швайнер.
 
Амелия
                Да, отец.
 
Отец
 
Будь весела, дочурка…
 
Амелия
                Да отец.
 
Отец
 
Развеселись… Давид жених удачный
С лица воды не пить нам, наконец…
Амелия
 
Да, отец.
 
Отец
 
Да что ты: «да» да «да» – как будто эхо?
 
Амелия
 
«Развеселись!» – развеселюсь: потеха,
Как будет Швайнер пролезать в косяк,
Как лопнет бочкой с солодом толстяк…
Нет, с детства знаю: смех – к слезам обычно.
Кормилица учила, не шутя:
«Смеяться по-пустому неприлично».
Поплачь-ка лучше, милое дитя!
 
Отец
 
Амелия моя, но что же делать?
В конце концов... могу я отказать!
 
Амелия
 
Ты можешь. Но мои отец и мать
Теперь в руках Амелии всецело.
Мой долг дочерний жертву принести.
 
Отец  (целует её в висок)
 
Отца седины, девочка, прости!
 
Уходит, прижав к глазам платок. Амелия
 играет на мандолине и поёт:
 
Песня
 
Уезжает мой дружок;
Вьётся лентой путь далёк
Мимо замков, мимо речки.
Влажен шёлковый платок:
Красоты не долог срок;
Бьётся жалобно сердечко.
 
Уезжает милый мой –
Воротится ли домой?
Или в тёмные глазницы
Дунет летний ветерок?
Вьётся лентой путь далёк,
Замирают в небе птицы.
 
 
Картина одиннадцатая
 
Городская площадь. В центре на сколоченных подмостках идёт
представление. Актёр (Давид) рубит деревянным мечом
голову толстому актёру (Голиафу), облачённую в шлем.
 
Голиаф
 
Мне жаль, что я пришёл в твою страну
С мечом – теперь я чувствую вину.
 
Давид
 
Уж поздно! Здесь умрёт филистимлянин!
 
Голиаф
 
Но меч повинных не сечёт, не ранит!
 
Давид
 
Кто к нам пришёл с мечом – тот от него ж
Умрёт, на труп без головы похож!
 
(отсекает голову, отделяя от тела капустный кочан)
 
Голиаф
 
Ах!
 
Давид
       Будешь знать, захватчик и злодей,
Как обижать порядочных людей!
 
(поднимает над толпой «за волосы» капусту. В толпе смех)
 
Монах
 
Отправил в мир монаха настоятель –
Медь, серебро (а буде – золотой)
Сбирать по белу свету Христа ради,
Благословив Распятьем и Пьетой.
И вот забрёл на рыночную площадь,
Гол, как сокол, с утра не сыт-не пьян,
И в печень поражён, святые мощи! –
Где храм стоял – там пляшет балаган!
 
Танцует; на поясной верёвке бряцает медный туес с деньгами.
 
Полоумная (в детском чепце на макушке, с котёнком)
 
Проходи, монах, или ты оглох?
Мышеловку ставь на крысиных блох!
НА котёнка!
Не хочешь за так –
Давай пятак!
Проходи, Чума!
 
Комик
 
Довольны все – истории конец.
Лишь Голиаф в крови лежит, мертвец!
 
Шут (собирает платком клюквенный сок)
 
Хорош от простуды, да дорогой!
(чихает; выжимает платок в банку)
Помогает от вшей на часок-другой.
 
Лейтенант (нищему)
 
Проходи, не задерживайся.
 
Нищий
 
Иду, иду!
Замёрзну в раю –
Отогреюсь в аду.
 
Полоумная заворачивает котёнка в тряпьё, тот кричит
и вырывается.
 
Лови, держи!
Скачут крысы,
Верхом – вши.
Заходи справа!
 
Через площадь, по направлению к городским воротам, проезжает императорская карета, запряжённая множеством лошадей, цугом. В окошке виден густой каштановый парик и женская головка в чёрной накидке.
 
(Голоса в толпе)
 
Леопольд!
Император…
С императрицей.
 
        Лейтенант
 
Рас-с-ступись!
 
        Полоумная
 
Скатертью дорога!
 
        Лейтенант
 
Постор-р-онись!
 
        Полоумная
 
Император с женой –
За городской стеной.
Котёнок убежал (плачет)
 
        Астроном (ученику)
 
Так вот, Нико, уже неделю
В созвездье Лиры, в самом деле,
Комета яркая видна.
Я не астролог, но она,
Меня волнует почему-то,
Тревожно как-то мне, как будто
Грозит бедою нам звезда…
 
        Ученик
 
Учитель, в чём же тут беда? –
Минует Землю глыба льда…
 
        Астроном
 
Тоска сердечная – вот чудо!
 
Через площадь идут Эразм с Иоахимом.
 
        Эразм
 
Ну что, закончил ты портрет?
 
        Иоахим
 
Представь себе, почти что… нет.
То есть, почти что да, но что-то
Меня заботит, друг-поэт,
Когда гляжу я на портрет,
Меня какая-то забота…
 
        Эразм
 
Что-что?
 
        Иоахим
 
               Во взгляде женских глаз…
Не то, не так… на этот раз
Мне кисть как будто изменяет,
Малюет по холсту сама;
И, слой за слоем, проступает
Не та, возьми её чума!
 
        Эразм
 
Уж эти женщины! Не чудо,
Что на картине не она:
Та в это время у окна
Стоит – о, женские причуды! –
Мечтанием увлечена.
А может, шёлковой шнуровкой,
А может юношей-слугой,
Или подарок дорогой
Сейчас в ушко вдевает ловко.
 
        Иоахим
 
Нет, тут, брат, странные дела…
 
        Эразм
 
Ну да – налево кисть пошла.
        (читает)
Почто не слушается кисть
С утра Иоахима?
За трезвость, патер, помолись,
Студент, спешащий мимо.
 
И ты, красавица, нежна,
С жемчужиною в ушке.
И ты, столь верная жена,
Привстав с чужой подушки!
 
Иоахим, приди во храм
И закажи молебен.
Потом мы выпьем по сто грамм:
Душе покой потребен.
 
Тогда мила нам даль и высь,
И запахи, и звуки:
Как странно, что с утра тряслись
У Иоахима руки!
 
             (проходят)
 
 
        Картина двенадцатая
 
Ночь. Полнолуние. Городская окраина.
 
Амелия
 
Печальна ночь, печальное известье…
Луна в ветвях младенчески кругла.
Свиданья миг на нашем милом месте,
Здесь целый век тебя я прождала…
Вот слива тут, вон яблоня, там липка.
Зачем со мной приветливы они?
Луна вверху, внизу Дуная зыбка,
На зубьях стен – тревожные огни.
Всё спит кругом, легко сквозь сон вздыхая –
Поля, холмы, лишь у стенных ворот
Оружьем звякнет стража городская
И вдоль стены, отбросив тень, пойдёт.
На небе свет; пред полною луною
Поблекли звёзды, гаснет Млечный Путь…
Моя любовь сильней с моей виною...
Шаги!.. Мой друг, склонись ко мне на грудь…
 
Августин
 
На грудь к тебе?.. Нет, пухлыми руками
Пучок твой Швайнер станет распускать,
Увесит ночь твою окороками
И будет небо в бочку наливать.
Украсит грудь твою пивною пеной,
А губ цветок сорвёт и бросит прочь,
И в твой венок вплетёт змею-измену,
Растя не чад, а сало день и ночь.
 
Амелия
 
Мой друг, но я не так и виновата:
Отца спасти должна… А вот вина:
Нет мужа мне – я остаюсь одна,
Безмужняя до самого заката…
Не видеть больше мне родных очей,
Не слышать звуков милых и речей,
Как струн твоей печальной мандолины.
Не донести к тебе любви своей,
Не расплескав напитка чаши винной.
 
Луну наполовину скрывает облако.
На берегу, в темноте, пошатываясь, появляются два силуэта.
 
Первый стражник
 
Снимая шлем, не вычерпай Дунай! –
Умойся, Лукас! Будет, так и знай
Нам на орехи: вспомним капитана!
 
Второй стражник
 
А ты покуда флягу вынимай:
Далёк рассвет: ещё трезветь нам рано.
 
(поёт)
 
В детстве я играл в бутылку,
На полу её вертел.
А подрос – характер пылкий
Мой к спиртному охладел.
 
Тра-ля, траля-ля-ля,
Траля-ля-ля – бум.
 
Капитан меня похвалит,
Скажет: Лукас, бог с тобой!
На единственной медали –
Кружка с пенною водой.
 
Тра-ля, тра-ля-ля-ля,
Траля-ля-ля – бум.
 
Не люблю вино и пиво
Пить по праздникам большим,
Но зато по будням криво
Я хожу по мостовым.
 
Тра-ля, траля-ля-ля,
Траля-ля-ля – бум.
 
(исчезают в темноте)
 

Действие второе
 
 
 
Картина первая
 
Поздний безлунный вечер. Человек стоит на углу дома,
опираясь на стену. Безветрие, смрад.
 
Человек (подвыпивший)
 
Не пил я раньше допьяна ни разу;
Имел семью: жену и трёх детей.
Но унесла всех четверых зараза,
Как слабый лист уносит суховей.
Не пил я раньше – ни глотка, ни кружки;
Монашка жизнь не ладила с вином,
Но смерть пришла – и взбила мне подушки
В сыром и смрадном погребе своём.
Не знал я буйства хмельного веселья,
Любил жену и дочек дорогих…
Но нет их здесь, (плачет) лишь Дантов ад похмелья
И скрип телег – и смрад от ям чумных.
Храм опустел; колокола застыли;
На башне спит безмолвно циферблат.
И время спит – темно в его могиле, –
И мертвецы над чёрным рвом стоят…
Безумье правит сатанинской кликой:
Везде слышна на Господа хула,
Телеги стонут тонко, как пила,
И мыслят тени слиться в пляске дикой,
Жизнь обретая снова при огне…
Врачи чумные ночью снятся мне
В клювастых масках, ворошат колоды
Из мертвецов, клюкой – проходят годы,
Столетья пролетают – всё одно:
Скрипит арба по улице пустынной –
В углу случайно задралось рядно:
Раскрытый рот девичий, взгляд невинный,
Уставлен в небо, немощный старик
Таращит бельма, высунув язык.
Вот мой сосед, мальчишка-непоседа,
Средь них притих, на радость старикам –
Родителям, уснувшим по бокам.
И верный пёс, скуля, плетётся следом.
Храм опустел… одна у алтаря
Мой ангел кроткий, бедная Елена,
Псалтырь читаешь, преклонив колена,
Спасителя за всё благодаря. (плачет)
И три головки смотрят с потолка…
А! вот стучит проклятая клюка…
 
Доктор
 
(приближается, в ужасном снаряжении. Распространяется
смешанный запах благовоний и чеснока)
 
Иди домой, не стой тут понапрасну!
Иди домой, работать не мешай!
Иди домой, не то назавтра, ясно,
Твоя душа перекочует в Рай.
 
Человек
 
Пошёл бы я, но некуда идти.
Пуста каморка, в очаге застыла
Зола – и жир от мозговой кости,
Что я принёс из лавки – и варила
Её жена, уже сама больна.
И дети ели… а к утру она
Угасла… и детей взяла могила.
 
Доктор
 
Ну, стой, приятель… стой себе хоть век.
(бормочет сквозь маску песенку)
«Жил-был в Вероне знатный человек…» (уходит)
 
Мимо проезжает телега, запряжённая тощей кобылой.
На ней гроб. Полураздетая женщина, изображая Смерть, стоит с косой в руке. По бокам телеги идут люди в длинных одеждах и в масках, с факелами, и поют молитвы. Во главе шествия человек в стихаре с большим крестом, переодетый в священника.
 
Женщина
 
Я прихожу – и в дверь вхожу без стука:
Хоть на засов хоть на замок запри.
Развратнику я нежная подруга,
Его ласкать я буду до зари.
Потом – прощай! Скупому я – надежда:
Хранить в подвалах сундуки его
Я обязуюсь, но никак не прежде,
Чем закопают под ольхой его.
Убийца, вор, на грудь ко мне склонитесь!
Лишь я покой смогу вам подарить.
И, судьи, вы, передо мной явитесь,
Чтоб мертвецов, таких, как вы судить.
Безбожники, чья вера – справедливость,
Что на земле должна торжествовать:
И ты, юнец в прыщах, сама стыдливость,
И ты, старик, готовый умирать.
Моя сестра, упрямая девица:
Всё забежит она вперёд меня.
А я за ней, кадилами звеня.
Спешите, братья, язвами покрыться!
 
Люди в масках (поют)
 
Чуму восхвалим, братия честная!
Надежду нам дари ты, всеблагая,
На очищенье тела от греха, –
Да отлетит от нас душа, легка!
Как будто гроб унылый с катафалка,
Гремя цепями, сбросим в глинозём,
В зловонных язвах, жизни жребий жалкий,
И над могилой спляшем и споём.
 
(Танцуют. Процессия проезжает и скрывается во мраке)
 
 
 
Картина вторая
 
Ночь. Таверна. Иоахим, Эразм, Аннета, Луиза,
венгр-скрипач, посетители.
 
Эразм
 
Счастливцы эти на цветы похожи:
Подует ветер – словно пух, летят:
Пешком, в повозках, погрузив уклад,
Бегом от крыс, на крыс же и похожи.
А мы вот тут свой расточаем хлам,
За здравье пьём друг друга – и за дам!
 
Иоахим
 
Ты шутишь: здравье…
 
Эразм
 
                Нет, мне не до шуток:
Когда здоровья швах – удел наш жуток:
Не можем милых женщин мы любить,
И, вот беда, за их здоровье пить.
Но если есть такие силы в теле –
Легко себя проявим мы на деле.
Луиза и Аннета, пью за вас,
Два ангела с полотен Боттичелли.
Иоахим, будь счастлив, в добрый час! (пьют)
 
Луиза
 
Слыхала я сегодня от сиделки:
Занемогла, лежит в постели с грелкой
Джоанна, в лихорадке и жару
Уж третий день, и кажется пустячной
Её болезнь среди заразы мрачной,
Что кожи бархат превратит в кору.
Поблекнут щёки, ввалятся глазницы…
Кошмар ночной который месяц снится!
Нальём-ка мы бокалы по края
Помянем мёртвых, милые друзья!
(все пьют)
 
Аннета
 
Слыхала я от трезвого монаха:
Собрался в путь меняла Мардохей:
Бежать задумал, вроде, он от страха;
Не верю я что спустит долг еврей.
А должников немало, вот хоть этот
Отец семейства должен сто гиней…
Нет, не поверю, чтоб простил еврей
И лепты медной Нового Завета.
 
Эразм
 
Виват, Аннета! Прелести твоей
Да не сокроет пагубная Лета!
Такая грудь должна белеть средь нас,
А губы жечь. Мой ангел, в добрый час!
(целует в губы, пьёт)
 
Иоахим (хмелея)
 
Ты говорил: мадонна Боттичелли…
А я скажу: ты прав, на самом деле:
Луиза прелесть, уф как хороша!
Клянусь: женюсь, чтоб кисти облысели! –
Коль в небеса не отлетит душа.
Чума чумой, а перебор за кружкой
Мне обниматься повелит с подушкой!
(смех)
 
Эразм
 
Живых припомним! Ты, Иоахим,
Румяной охрой с суриком храним,
Тебе чума, что насморк и простуда.
Струится жизнь в тебя не весть откуда.
Примерный рост и лень, и рыжина –
Всё здесь за то, чтоб пить тебе до дна!
(пьют)
Аннет моя, как речь твоя скромна!
Как обходительна: как обойти умеешь
Вопросы странные… как в грусти ты томна –
И как в любви мгновенно пламенеешь!
И всё себе позволишь и посмеешь,
Как мой бокал, игрой страстей полна.
Луиза! Лань, встревоженная львом,
Стоит не в силах двинуться под взором
Опасных глаз, но вдруг летит – с позором
Отставший хищник гонит мух хвостом.
Печаль – могуча, юность быстронога.
Уйдёт Чума из наших скорбных мест.
Как жухлый лист, уляжется тревога,
И затанцует в небе медный пест.
Священник, выйдет к алтарю степенно,
Начнёт читать – и белоснежный хор
Храм огласит. И встанет на колено
Седой старик, молчавший до сих пор.
Мой тост за мир, за радость исцеленья! (пьют)
Теперь припомним нашего дружка,
Что забавлял нас здесь на удивленье –
Жаль в мастерской своей пропал Люка,
У верстака, средь дек, как женщин стройных,
В пыли древесной, с пальцами в клею…
 
Луиза
 
Угас Люка… на кладбище спокойном
Теперь он скрипку мастерит – свою.
И шутит, что в прижизненной могиле
Ему чужие скрипки приносили.
 
Иоахим
 
Люка, Люка… Мой бедный друг, не раз
Вот здесь над жизнью мы с тобой шутили…
И вот теперь, пожалуйста: угас…
(все молчат)
 
Иоахим (музыканту)
 
Сыграй нам песню грустную, скрипач,
Протяжную, похожую на плач...
 
Музыкант играет на скрипке. Сидящий за соседним столом человек, по виду бродяга, падает со стула на пол и замирает.
(все молчат; музыкант играет)
 
 
 
Картина третья
 
Утро, комната, залитая светом. В оконце, голубом от лазури, звенят, похожие на дамские ножнички, стрижи.
 
Августин
 
Родная улица, тебя не узнаю,
Когда иду под вечер, где волокна
Закатных тучек плыли, как в раю,
И на заре раскрыты были окна,
Впуская свежий ветерок с реки,
Когда отец и старший брат учили
Меня аккорды брать – и в три руки
Играли мы и в небо звуки плыли…
А после я на пальцы долго дул,
Облизывая свежие мозоли…
Брат старший мой в Дунае утонул,
Отец сгорел, вина напившись вволю;
В тот день он свежий холмик обнимал,
И над могилой матери рыдал.
А помню я себя ребёнком малым:
Отец меня по улице ведёт.
Гремят литавры, цитры, розы валом
Из окон сыплют; в храме хор поёт.
А над толпой Пречистой изваянье
Плывёт, в венце из белоснежных роз,
И в полный рост паря, минует зданья…
И тут отец не сдерживает слёз,
И достаёт, раскрывши полу, флягу,
И долго пьёт спасительную влагу…
А, между тем, вся улица в цветах,
И мать нам машет из окна рукою.
Мой музыкант так весел, просто страх,
И так не ловок, что идёт дугою.
Цветы, венки, танцующий народ;
Курится ладан, музыки порывы…
Слепец в коляске женщину везёт,
Скрипач выводит жалкие мотивы.
А что теперь на улице моей?
Где был булыжник умащён цветами, -
Скрипят телеги, полные теней,
И смрадный дух над мёртвыми телами.
И где теперь Амелия? О ней
Давно не слышно: девять-десять дней…
В окне напротив плачет мандолина;
Стрижи летают в ясной вышине;
Ни человечка, улица пустынна,
И яркий день страшнее ночи мне.
 
Трубочист (с крыши)
 
Привет, дружок! Без музыки неделю
На крыши жарюсь. Скучно, в самом деле;
Жара и жажда и работать лень.
 
Августин
 
Ты разве чистишь трубы целый день?
Всегда-то ты работал на закате.
Потерю в весе кто тебе оплатит?
Весь в саже ты…
 
Трубочист
 
               Да совесть не черна!
 
Августин
 
Иди к жене!
 
Трубочист
 
           На кладбище жена.
Дом опустел, углы прогрызли мыши.
Теперь, дружок, мне веселей на крыше.
 
Августин
 
Несчастный Ганс!
 
Трубочист
 
                Несчастен – у кого
В трубе засор, а в сердце ничего.
 
Августин (берёт мандолину, поёт)
 
Далеко Чума ходила,
Всюду ставила кресты.
Всех она похоронила:
Ей не пить с лица воды.
 
И чистюля, и чумазый –
Все легли в единый ров.
И пошли на небо сразу,
Обретая дом и кров.
 
Кто пониже, кто повыше,
За шиповником оград,
Кто совсем уже под крышей,
Где и трубы не дымят.
 
(трубочист плачет)
 
 
 
Картина четвёртая
 
Вечер. Городское кладбище. Над только что засыпанной
могилой сидит, покачиваясь, Мардохей.
 
Мардохей
 
Уснула; спи, дремли, моя Ревекка!
Не дал нам Бог с тобой иметь детей.
Почти без ссор мы жили четверть века,
Так слёзы льёт сегодня Мардохей.
Всё, что я мог – я делал, что умею:
И вот один, весёлые дела!
На старость лет могилу я имею.
Зачем моя Ревекка умерла?.. (плачет)
 
Могильщик
 
Хозяин, всё, окончена работа.
С вас золотой – не дорого беру.
 
Мардохей
 
Работник, ты завысил цену что-то;
И половины я не наберу. (даёт серебро)
 
Могильщик
 
Ну, с вами Бог, что можете…
 
Мардохей
 
                Ревекка!
Спокойно спи, не дал нам Бог детей…
Без ссор почти мы жили четверть века,
Так слёзы льёт, родная, Мардохей…(плачет)
 
Неподалёку Амелия – лежит, обнимая холм; рядом вторая, ещё свежая, могильная насыпь.
 
Амелия
 
Амелия, ты слышишь, будто в храме
Под сводом хором ангелы поют?
Курится ладан; свечи огоньками
Дрожат, лампады тихие цветут…
У алтаря, колена преклоняя,
В одежде белой ангел мой, родная,
Псалтирь читаешь или слёзы льёшь,
Или меня по имени зовёшь?..
Вот муж твой бедный; век прожив в заботах,
Он знал любовь; прощёлкав дни на счётах,
Он жизнь свою проплакал по ночам,
Тебя любя одну на целом свете,
Доверчиво, как взрослых любят дети,
Век доживая с горем пополам,
И всё и всем вокруг себя прощая…
Прости и ты меня, моя родная!
(умолкает)
 
 
 
Картина пятая
 
Поздний вечер, переходящий в ночь. Раструб улицы, переходящей в площадь. Высоко в небе сквозь тучи пробирается ясная луна.
 
Фонарщик (с длинным факелом на плече; поёт)
 
Была б мошна моя полна,
Как эта яркая луна,
Тогда бы, точно, до зари
Не зажигал я фонари.
 
Тогда бы дома в тишине,
Стонал и охал я во сне,
И сердца собственного стук
Я б слышал, вдруг, обняв сундук.
 
И всё б мерещился б мне вор
Во мраке – нож и бритва-взор…
Нет! хорошо, что по ночам
Тяну я факел к фонарям.
 
(зажигает фонарь)
 
Первый мужской голос
 
Распелся тут: ишь, ночь ему темна!
И так уж светит полная луна.
На что смотреть? Бледны от страха рожи,
А эти на лунатиков похожи:
От горя спятив, бродят по ночам,
А те в углы забились по домам,
Боясь схватить блошиную заразу.
По мне ж, коль в преисподнюю – так сразу.
Коль на роду написано «мертвец»,
Так ты хоть лопни – всё тебе конец.
 
Второй мужской голос
 
Ну, не скажи! Молитва помогает.
Хоть я и грешник – только помолюсь
И лишь двуперстьем я перекрещусь –
Как тут же, в миг, от сердца отлегает.
 
Первый
 
И я молитву пошептать люблю:
«Помилуй, бог, пошли мне ночь темнее!»
И как пошлёт – прохожему на шее
Во тьме стяну потуже я петлю.
 
Женщина
 
Так ты – убийца, вор? Каким пугают
Чуть не с пелёнок матери детей?
А! сироту не удивит злодей;
Счастливых сказок сирота не знает.
С трёх лет меня воспитывал приют,
Будь проклят он, под розгами кричащий!
Потом я шла туда, куда зовут,
За медный грош – не за дублон блестящий.
Короче, жизнь пришла моя к беде.
Но вот Чума явилась, слава богу:
Ни наряжать в последнюю дорогу,
Ни корчить роль не надо сироте.
Коль нет своих – чужих я обряжаю:
Тяп-ляп – и хватит тем, кто победней;
Кто побогаче – с теми понежней:
Уж я свою работу твёрдо знаю!
 
Первый (второму)
 
Пошли со мной: пустеет храм без толку.
Без шума проберёмся, втихомолку,
Да можно с шумом: нет там никого,
А серебра – лопатой гресть его! –
Подсвечники, а посох драгоценный!
Да кой-чего содрать и с алтаря…
 
Второй
 
Нет, я хоть грешник – не пойду…
 
Первый
                А зря.
 
Голос из толпы
 
Я, я с тобой!..
            (уходят)
 
Астролог
 
             Светила во вселенной
Мне говорят, что близок наш конец.
Луна в Тельце, и на одной орбите
Планеты две – я в телескоп увидел –
Кто хочет знать: жилец он – не жилец,
Судьбу свою и близких и без вести
Пропавших – словом, подходи, народ!
За плату малую…
 
Голос из толпы
 
                Дозор идёт!
 
Первый дозорный
 
Марш по домам!
 
Второй дозорный
 
              Ишь набежало бестий!
Отребье, дрянь! Окраин татских люд.
 
Третий дозорный
 
Оставь их, Якоб, пусть себе поют!
 
Первый дозорный
 
Коли смирны, так что, на самом деле?..
 
Второй дозорный
 
Они уже на реквием напели!
 
Мимо на тележке двое катят закрытый гроб.
 
Первый стражник
 
Аннета.
 
Третий стражник
 
       Та, что утром умерла?
 
Второй дозорный
 
Я знал её… такие, брат, дела…
 
(достаёт флягу. Тележка проезжает)
 
 
 
Картина шестая
 
Утро в комнатке-мастерской Иоахима. В центре два мольберта. По столику, что у стены, разбросаны предметы: краски, кисти на палитре, клубок со штопальной иглой, латунная ступа с пестом, дырявый шерстяной носок, проросшая луковица, пара пуговиц и большая щербатая кружка. Над столом – полка с тубами, банками, коробочками и проч.
Художник, чем-то встревоженный, сидит на диване; перед ним – Августин на табурете с хозяйской гитарой в руках. На полу также разбросаны вещи и предметы туалета.
 
Августин
 
Послушай песню, брат Иоахим.
Как говорится, музою томим,
Не так давно поэт наш незабвенный,
Эразм, но – Венский, кисточкой мгновенной –
За пять минут стишок нарисовал,
А я его за пять секунд сыграл.
Простой мотив; Иоахим, послушай –
Слова просты, но как тревожат душу!
Один момент, дай подкручу колок. (подстраивает гитару)
Не торопясь, поехали, дружок!
(играет и поёт)
 
Нынче в город наш весёлый,
Через медные врата,
Обойдя леса и долы,
Не спросясь, пришла беда.
 
Стихли шумные забавы;
Стали улицы пусты.
И налево, и направо
Ширит кладбище кресты.
 
Сяду тут, под липой тёмной;
Не спешу на свадьбу я.
Не жива, в могиле скромной
Спит любимая моя.
 
Птиц не слышно, камни голы;
Не ухожен смерти сад.
Только в жимолости пчёлы,
Собирая мёд, жужжат.
 
Иоахим
 
Слова простые действуют верней,
Когда в них боль. Мелодия простая
Органной мессы иногда сильней,
Тревожит душу, нам напоминая
Забытый храм открытостью своей (зевает).
Не выспался совсем я, до рассвета
Писал этюд.
 
Августин
 
           А как же твой портрет –
Тот, странный, помнишь? С женщиною?
 
Иоахим
 
                Нет…
А, странный? – Да… Не чисто дело это…
Писал-писал, потом соскрёб совсем.
Сначала, впрочем, я её замазал…
Поверх белила положил – не сразу –
Дуная гладь, когда наш город нем,
Изобразил в час утренней прохлады,
А вместо стен убогих – колоннады;
По берегам не замки, а дворцы…
Но на холсте, блаженные отцы! –
К утру всё то же проступило снова!
И я соскрёб её к тузам бубновым!
 
Августин
 
Да что ты? Врать ты, братец, не горазд –
Тебе я верю. Жаль, шутник Эразм
Спит как убитый, не разбудят черти,
А то бы он…
 
Иоахим
 
           Ты видишь, дело в том…
На свалку снёс подрамник я с холстом,
А утром, глядь – он снова на мольберте…
Иди сюда, тебе я покажу
Её… (подводит друга к мольберту, снимает покрывало)
 
Августин
 
      Но где же?.. Врать, я погляжу, –
Ты не горазд; сама Чума явилась,
На полотне, и свалка ей приснилась.
 
(на мольберте пусто)
 
 
 
Картина седьмая
 
Ночь. Угол улицы, ведущей к храму.
В темноте появляется дозор из двух человек;
один держит в руке фонарь.
 
Первый дозорный (приподнимая фонарь)
 
Смотри-ка, Пауль, подойди сюда.
Опять мертвец. Ужасная гримаса!
Лицом бы это не назвал я…
 
Второй дозорный
 
                Да-а…
Тут и второй, с оскалом, одноглазый.
Под сердцем рана; нож окровавлён;
Передрались, видать – и души вон.
 
Первый дозорный
 
Почём ты знаешь?
 
Второй дозорный
                Вон, мешок с поклажей.
 
Первый дозорный
 
Мешок?
 
Второй дозорный
 
      Мешок. А стало быть – и кража.
(перерезает тесьму, со звоном вываливает содержимое на мостовую)
Ах вы, отцы святые, бес в ребро!
Смотри-ка, Лукас, храмово добро!
Подсвечники, потир – причастья чаша,
Из золота, и камни с алтаря,
В алмазах посох…
 
Первый дозорный (смотрит страшными глазами в глаза Паулю)
 
                Что же, Пауль, зря
Семь лет ты носишь званье капитана?
А ни гроша прибавки; будет странно
Не поделить добро между собой;
Нам эта ночь дана самой судьбой…
 
Второй дозорный
 
Заткни дыру! Из глотки рвота хлещет.
Я не святой, и в храме раз в году,
Но я не вор! Вали на плечи вещи!
Ступай вперёд – я за тобой пойду.
 
(уходят. Из темноты появляется бездомный)
 
Расходились тут, раззвенелись тут;
Не дают поспать и пяти минут.
Детки есть у них, есть у них жена,
А не спится им: нет у стражи сна.
 
(приплясывает, отпивая из бутылки)
 
Вот соломы пук – на него валюсь,
Перед сном, ей-ей, на луну молюсь,
А уж до того осушу до дна
Не одну бутыль – будь она полна!
 
(танцуя, натыкается на мёртвое тело)
 
Ах ты, мать честная,
Курица рябая!
Темень собачья;
Упаси меня Боже!
 
(наступает на что-то; поднимает плоскую прямоугольную вещь)
 
Фу-ты, ну-ты, в звёздном свете
Разглядеть тут мудрено…
Ясно дело, полотно:
На «большой» – шероховато,
На мизинец – грубовато,
А для дела – всё одно
Не годно.
На растопку – нет камина;
Но зато всегда при мне
Свалка (бросает картину на мостовую; выходит луна),
       ну-ка при луне
Гляну… (вглядывается) Вот так образина!
Чтобы ей гореть в огне!
Страсть-то! Жуткая картина!
 
(пятясь, уходит в темноту)
 
 
 
Картина восьмая
 
В окне красновато-золотой вечер с перистыми облачками и тёплым, струящимся в комнату, ветерком. Кормилица сидит за шитьём.
 
Кормилица
 
Бедняжка Эмма, чистая душа!
Её я знала юною девицей.
С косой льняной, как ангел хороша,
Всё у окна, всё с ручки кормит птицу.
Берёт зерно из пальчиков щегол,
Поёт… Раскрыта клетка, не боится,
Клюёт – и просо сыплется на пол.
А я беру метёлку – собираю,
А Эмма мне: «Не надо, дорогая:
Влетев в окно, голубки подберут».
И вот уже голубки тут как тут –
И кормит с рук их Эмма, как святая…
Бедняжка Эмма, милый, добрый друг!
Ах, мой хозяин! Доброю душою
Ты всех несчастных приласкать умел,
Умел считать, чтоб грош остался цел,
И в лавке жил, как во дворце, с семьёю.
Жену и дочь, берёг ты пуще глаз.
Зачем, зачем покинули вы нас?
 
(входит Амелия, садится у окна под клеткой с щеглом)
 
Амелия, покушать ты должна.
Хоть велико, сказать по правде, горе,
Но кушать надо: эко ты бледна!
А похудела! – облачко в просторе
Тебе скажу, мой ангел, тяжелей
Умолкшей пташки, девочки моей.
 
Амелия
 
Кормилица, жалеть меня не надо.
У Господа родители мои.
Их обдувает райская прохлада,
И холодят прозрачные струи.
Голубки к ним слетаются, воркуют,
И ангел сам серебряной трубой
Играет им напев чудесный свой,
И ветерок их нежит и целует…
Я плачу, няня …
 
Кормилица
 
              Ангел, Бог с тобой!
 
(Амелия поёт)
 
Лепетанье лютни редкой;
За окном пустынен дол.
За вьюном в висячей клетке
Певчий прыгает щегол.
 
Прыгнет с жёрдочки, заскачет,
Словно клеть ему тесна.
У окна девица плачет,
Без родителей, одна.
 
И нет-нет – щегол ей вторит,
Свистом-щебетом своим.
Тает звук, слетает горе
В опустевший дол за ним.
 
 
 
Картина девятая
 
Таверна. За столом Августин, Иоахим, Эразм, Луиза. Нестарая седая женщина поёт песню, играя на мандолине; рядом с ней за столом сидит молодой человек, по виду студент.
 
Женщина
 
ГотлИб Розенкрейцер в попорченных латах
Из битвы к любимой спешит.
А бедная Грета, как персик когда-то,
Лет тридцать не ест и не спит.
 
Как вечер томна и как утро ленива,
Иссохла она от тоски.
Гер лекарь, над нею склоняясь красиво,
Ей уксусом мочит виски.
 
«Ах, доблестный рыцарь, как долго с победой
Ты едешь и скачешь домой!..»
Сидит у окна с мандолиною Грета,
Качая седой головой.
 
Молодой человек
 
Елена, песня грустная твоя
Так мне мила! С твоей душой моя
Сейчас над миром горестным летает.
И, верь мне, всё на свете забывает.
Ты замолчишь – а голос твой во мне
Ещё поёт, ещё струна лепечет.
И покоряюсь этой я струне,
И внемлю я унылой этой речи,
Как внемлют птицы Богу в вышине.
Твоя печаль мне радости милее,
Когда поёшь, как лилия бледна, –
Дороже слёз твоя мне седина:
Как школьник, перед ней благоговею.
 
Женщина
 
Не надо, Генрих… я обручена –
В могиле тот, кто жизнью стал моею.
 
Августин
 
Аннеты нет у этого стола.
В край лучший нашего она ушла,
И второпях проститься не успела,
Как лань, резва, как ангелок, мила;
До скуки жизни не было ей дела –
И ей она весёлость предпочла.
Её душа ещё прекрасней тела,
Хоть и грешна, но тих её полёт.
Когда Господь на суд нас призовёт –
Придёт Аннета лёгкою походкой,
И песенку весёлую споёт,
Потом заплачет, улыбнувшись кротко…
И, может быть, тогда простится ей
Сердечный мрак унылых этих дней.
Поднимем кружки! Уже круг наш, други,
Но с нами тень весёлая подруги.
(пьют)
 
Иоахим
 
Покой душе! Она была мила.
Вот стул пустой у нашего стола…
 
Эразм
 
О грустном петь – давать Чуме поблажку…
 
Луиза (плачет)
 
Пустеет стул…Мне жаль тебя, Аннет!
Пустеет стул, мне жаль тебя, бедняжка.
Пустеет жизнь – в ней света больше нет.
 
Августин
 
Ещё вина нам принеси, хозяин!
 
Эразм
 
Да – лучшего подай нам, Актеон!
 
(с улицы доносятся голоса)
 
Первый голос
 
Упал вот только что, скончался он…
 
Второй голос
 
Не розы мы с амвона убираем –
А мертвецов тела, пора бы знать!..
Покойников не сахар подбирать:
Ни твой чеснок, ни ладан не поможет (покойнику)
А, брат, и ты скривил от смрада рожу!
А твой сосед – тот вылупил глаза –
Лежит лягушкой, смотрит в небеса.
Эй, негр, чумазый, подвози телегу!
Не видишь разве? – плохо человеку!
 
 
 
Картина десятая
 
Лунная ночь у городской стены.
 
Начальник стражи
 
Клянусь, Симон, кирасою своей,
Чтоб без причастья лопнуть мне на месте:
Надул с тобой нас хитрый иудей.
А вот и он! (из темноты появляется Мардохей.
Мардохею:)
           Дружок, плохие вести.
 
Мардохей
 
Вы, лейтенант, пугаете меня! (спотыкается, чуть не падает)
Ходить в полнОчь неважно без огня.
Но что стряслось?
 
Второй стражник
 
                Удвоена охрана –
И ублажить придётся капитана:
Ещё, голубчик, пятьдесят гиней.
 
Мардохей
 
Но всё уже отдал вам Мардохей –
И стал бедней синагогальной мыши…
Ни грОша нет…
 
Второй стражник
 
             Меня ты плохо слышишь?
А коли нищ – ступай себе назад!
Оревуар, как франки говорят.
 
Мардохей
 
Чтоб мне так жить, удвоена охрана!
Иметь в виду я буду капитана (отдаёт кошель Симону)
 
Симон
 
Ну вот, ему его я передам.
(лейтенанту тихо)
Ну – пополам.
 
Лейтенант (тихо)
 
            Ты спятил? – пополам!
 
Уходят в темноту по направлению к городским воротам. Слышится перекличка часовых. Доносится пенье, из мрака выходит нестарая женщина в рубище, длинные с сединой волосы распущены, в беспорядке. Поёт.
 
Король Гаральд на дне морском
Сидит с возлюбленной своей,
И рыба жёстким плавником
Льняные кудри чешет ей.
 
А та устами, словно мёд,
К Гаральда высохшим устам
Прильнёт, отпрянет – и прильнёт
Назло недобрым языкам.
 
Сидит король, и жёлт, и сед,
Почти беззубый и без лат.
Он пожелтел за сотню лет,
И дремлет, скукою объят.
 
Мечи звенят ли наверху,
Горит Нормандия в огне, –
Гаральд воскликнет: не могу
Я встать – вся тяжесть вод на мне.
 
И меч уронит, и слеза
Сползёт по выпуклой скуле.
Но льнёт к Гаральду егоза,
Свежа, как роза в хрустале.
 
Часовой (машет рукой на город)
 
Ступай! ступай себе обратно, Грета.
Йоханнес твой, пить дать, на небесах.
 
Грета
 
Ах, вместе вы стояли на часах,
Доминик, Грете дай немного света:
Глоток луны – а песен хватит ей,
Чтоб звуками наполнить Злизей.
 
Стражник
 
Бедняжка, вот возьми, осталось малость
Вина – и сухари: всё, что осталось.
 
Грета
 
Спасибо, славный, я уже сыта.
Йоханнес бледен был вчера: неделю
Не ест, не пьёт и не встаёт с постели;
Его кираса на стене пуста.
Доминик, право, я уже сыта.
 
Часовой
 
Ступай бедняжка!
 
Грета
 
                Бог с тобою, славный!
(Перекрещивает часового; поёт, уходя)
Жил-был на свете рыцарь своенравный…
 
 
 
Картина одиннадцатая
 
Пустой храм, наполненный органной музыкой. В дальнем углу фигурка пастора; он играет на органе. В громадные двери осторожно входит Амелия, останавливается, слушает. Пастор заканчивает играть, подходит.
 
Пастор
 
Сказал Господь: не общими вратами
Входите в Дом Мой – узкими путями
Ко мне придёте… Видишь, дочь моя
Пустынен храм; здесь сторож, служка я
И музыкант, и хоры – храм же Божий
Теперь на смердных улицах, похоже,
Где поношений скверна – и беды
Глухие стоны… Дочь, в смятенье ты;
Господь с тобой, прими благословенье.
Святая Дева дай нам всем терпенья!
 
Амелия
 
Святой отец, младенца у груди
Держала мать; он тельцем содрогался
И ручками, ах, Господи, прости!
Дрожа, груди её живой касался
Вчера ещё – сегодня колыбель
Пуста, и мать лежит под покрывалом…
О, неужели этой жертвы мало?
Как верить мне?!
 
Пастор
 
                Любить не смеешь – верь,
Жалея; дочь, полюбишь через жалость.
 
Амелия
 
Святой отец… Родителей моих
Смерть унесла: печально мне на свете…
 
Пастор
 
За грешных нас живые души их
Перед Престолом молятся, как дети.
Ступай, живи в любви и чистоте.
Беда пройдёт, придёт во след беде –
Любовь, от скверны мир освобождая.
 
Амелия
 
Святой отец!..
 
Пастор
 
            Тебя благословляю.
 
Амелия, в слезах, идёт к дверям. У дверей сидит нищий
Амелия подаёт монету.
 
Нищий
 
Господь с тобой, прекрасная девица!
Вернётся медный грош тебе сторицей.
 
Амелия уходит. Слышится органная месса.
 
 
 
Картина двенадцатая
 
Площадь. Солнечный день. Идёт театральное представление.
 
Актёр, изображающий крысу
 
Пора! Веди вперёд нас, крысолов.
Оставим город; за весёлой дудкой
Пойдём мы войском в тысячу голов
От стен печальных, зубы скаля жутко.
На свалках мы насытились вполне,
Деликатесами набив желудки.
Веди теперь к дунайской нас волне!
 
Актёр, переодетый в блоху
 
Ага! Бежать решила ты? Ха-ха!
Тебя догонит прыткая блоха! (прыгает на спину крысе)
 
Крысолов
 
Не ссорьтесь, ссора только портит дело:
За мною обе шествуйте вы смело!
Я вам добра желаю, господа;
Веди вас дудка, как волхвов звезда!
 
Актёр, переодетый в женское платье в маске Смерти
 
Ну нет, приятель, радуешься рано!
Твой главный враг сидит на дне стакана.
Ещё разок ты явишься ко мне!
Утопишь слуг моих в Дунае спьяна,
А я тебя, знай, утоплю в вине!
 
Крысолов (приставляя к губам дудку)
 
Иди и ты за мной, старуха злая!
 
Чума
 
Ишь, испугал! Я на ухо тугая.
 
Голоса в толпе
 
Первый
 
Чуме конец, ушла от нас зараза…
 
Второй
 
Не торопясь: ушла бы лучше сразу,
А то распухли кладбища, как труп.
 
Первый
 
Ушла бы! Кости для неё, как суп.
 
Женский
 
Смотри: карета! Едет королева…
С ней император…
 
Второй
 
                Мать его налево!
 
Первый
 
Наш Леопольд вернулся, славен Бог!
 
Второй
 
Я б развернул карету, если б мог.
 
Первый
 
Да ты, видать, на Господа в обиде?..
 
Женский
 
Слепец!
 
Слепой
 
       Слепого к храму проведите…
 
Исправник
 
Па-а-старанись, народ, туда-сюда!
 
Шут
 
Двуличье – зло большое, господа!
Так голове недолго раздвоиться (хватается за колпак);
Направо мысль уйдёт – придёт девица,
Налево мысль пойдёт, тогда беда!..
Но неприлично глупо, может статься,
Двум госпожам в одной петле болтаться (передразнивает исправника)
Па-а-старанись, народ, туда-сюда!
 
На подмостках.
 
Актёры, изображающие крысу и блоху (в один голос)
 
Ты нас завёл в пучину, боже правый!
Конец! мы тонем, крысолов лукавый!
 
Актёр, одетый Смертью
 
И я за вами, ненасытный род! –
Эх, пропадай, костлявый мой живот!
 
В толпе:
 
Браво! Ещё! Ещё!
 
Астроном (ученику)
 
Я не астролог, но скажу, любезный,
Ожил надолго город наш чудесный.
 
Ученик
 
Учитель, да: теперь двойных планет
На нашем небе и в помине нет.
 
Монах
 
Налил себе с утра я чарку, братья.
Ушла Чума, развеялось проклятье.
Подул густой апрельский ветерок.
Оделись вербы в серенький пушок,
Как тут не выпить зелья золотого,
Упоминая каждого святого!
 (танцует, бряцая медным туесом)
 
Шут
 
Налей-ка мне, отшельник, в мой колпак!
И я за святость выпить не дурак.
 
Вдоль площади идут Августин и Иоахим.
 
Августин
 
Иоахим, уж год как между нами,
Поэта нет; печальными стихами
И шуткой он не услаждает нас
От наших глаз укрытый облаками,
В Господень край унёс его Пегас.
 
Иоахим
 
Да, брат… Кривая косит без разбору.
Грозится долго, наступает скоро…
А всё – судьба у каждого своя…
 
Августин
 
Да, это так. Тому с полгода – я
Не в меру выпил, ближних поминая;
Так охмелел, что сам себя забыл –
Упал как труп на улице: не знаю
Кем и когда я в яму брошен был,
Как пролежал в обнимку с мертвецами…
А утром, ужас! друг Иоахим,
Представь кромешный ад перед глазами.
Но нищий, крик услышав страшный мой,
Привёл туда отряд сторожевой.
Я о судьбе: родился я в рубашке…
 
Иоахим
 
Что ж ты молчал!
 
Августин
 
                Стыдился я друзей.
 
Иоахим
 
Ну, доставай тогда, счастливчик, фляжку:
Не на помин – так за удачу пей!
 
(Августин на ходу играет на гитаре и поёт)
 
Когда скрепясь освободился
Я от объятий мёртвых тел,
На свет я заново родился
Или на век помолодел.
Как будто в храмовой купели
Меня омыли, в самом деле.
И в небе раскатился гром:
«Чума жила в тебе самом!»
 
Иоахим
 
Дела, дела!
 
Августин
 
           А что твоя пропажа?
Картина та?..
 
Иоахим
 
            Дела, мои, как сажа,
Белы… Но, друг, назад тому два дня
Её нашёл, этюды разбирая.
По раме судя – та, но на меня
С холста Луиза смотрит, как живая.
Лишь миг один  – и вновь – холмы, Дунай…
Ну, что, брат, медлишь? Фляжку доставай!
 
 
 
Картина тринадцатая
 
Яркое весеннее утро. Амелия в домашнем платье и чепце сидит за пяльцами у окна, напротив – кормилица. Амелия поёт песенку.
 
Просыпается зайчонок,
Пробуждается сурок;
В клетке прыгает щеглёнок,
К солнцу тянется вьюнок.
 
Няня, няня! Что-то будет!
Шевельнулся тихо плод.
Набухают тяжко груди,
Округлился мой живот.
 
Срок настанет – песен звонче,
С криком явится на свет
Розы розовый бутончик
Или майский первоцвет.
 
Заласкаю, закачаю
В люльке дитятко моё;
Мальчик? девочка? – не знаю,
Ну а может быть – вдвоём,
 
Словно ласточки с весною,
К нам от Бога прилетят,
И в окошко голубое
Защебечут-закричат.
 
Кормилица
 
Тебе, дружок, побольше надо кушать,
И доктора поменьше надо слушать:
Чуть что: «мочите уксусом виски…»
 
Амелия
 
Ах, лучше нет лекарства от тоски,
Чем это сердца милое томленье –
В свободном платье, дома, за шитьём,
В мечтательно-ленивом нетерпенье,
Или с супругом ласковым вдвоём…
Кормилица, от счастья слёзы лью я,
Но иногда, как тучка среди дня,
Найдёт тоска как будто на меня,
И я о бедной матери тоскую.
Я вспоминаю, милый мой отец,
Твою любовь, смиренье – и конец.
Но посмотрю я на живот – и слёзы
Вдруг высохнут; в душе утихнут грозы,
И, лучик из неведомого дня,
Младенец-ангел смотрит на меня –
Раскрытыми глазами Августина.
Там голубеют чудо-васильки;
И губки улыбаются невинно,
И сыплются бубенчики-смешки…
Так станет на душе легко, светло!
Ах, няня! сердце тянет, тяжело!..
Мне тяжко, тошно!
 
Кормилица
 
                Аленький цветочек!
Смочи виски: возьми скорей платочек!
(Входят Августин и Иоахим)
 
Иоахим
 
Мир домику не хуже чердака!
Хотя окно не смотрит свысока
На трубы крыш, чумазые от сажи,
Хотя не вьётся ужиком река
Вдали – и замок не синеет даже,
Но из окошка мил нам вид родной
На дверь и окна доблестной пивной.
Душа моя, Амелия, украшен
Тобою – будь чердак он или дом;
В такой ракушке шторм любой не страшен,
И драгоценный жемчуг сохранён.
Я рад, друзья, весёлой нашей встрече!
Поставь на стол вот это, Августин (достаёт из-за пазухи бутылку).
Не нужен тост: к чему пустые речи?
Луизы нет… Я как-нибудь один…
За этот дом я пью – бокал полнее!
 
Августин
 
Конец чуме: веселье веселее...
 
Амелия
 
А грусть грустнее?
 
Иоахим
 
                Грусть всегда грустна…
Эй, Августин, подлей ещё вина.
Есть в нём покой и пробужденья сила.
 
Амелия
 
Семья важней, так мама говорила…
 
Кормилица
 
Цветочек мой, семья всегда важна:
Печаль проходит– радость остаётся.
 
Августин
 
И веселей по памяти поётся,
Друзья мои, в любые времена.
 
           _______
 
 20 февраля –18 марта 2019