Летний дождь

Неожиданно набежавшие облака не мешали яркому солнцу. Подслеповатый дождь довольно усмехнулся, подмигнул светилу и решил прогуляться. Он накинул голубой плащ, захватил прозрачный зонт и поскакал по городским улицам. Веселясь, проказник прыгал по траве, влезал на деревья, тряс их за макушки, соскакивал и бежал по крышам соседних домов, то и дело постукивая по черепице кончиками пальцев. Под зонтом тут и там оставались сухие островки асфальта. Иногда он заглядывал в окна и, расплющив нос, растекался от удовольствия.

София с трудом и нежеланием проснулась. Ей предстоял трудный день. День казни, ужасающий неизбежностью предстоящей экзекуции. Надо как-то настроиться. Не думать о причине, которую она выставила вчера за порог.

Сегодня наступит следствие. Сегодня шейку её матки зафиксируют пулевыми щипцами, воткнут в канал поочерёдно расширители Гегара, а потом выскребут всё начисто острой медицинской кюреткой. Сегодня из неё будут выдирать по кусочкам жизнь. Без обезболивания. Немного новокаина для раскрытия шейки. Но это ничего. Это даже хорошо. Должна же она пострадать за убийство беспомощного существа. Должна же прочувствовать, каково это.

Незапланированный плод, с которым сегодня предстояло расстаться методом выскабливания по живому, не вызывал у Софии материнских чувств. В кровь ещё не поступили необходимые гормоны. «Это простой биологический сгусток, яйцеклетка, оплодотворённая спермой мужчины, который не планировал становиться отцом… И к тому же очень старался „не подвести“, — грустно размышляла София. — Эмбрион не почувствует боли. Необходимые нейронные связи формируются лишь к 20-й неделе». Но вся её плоть и инстинкты протестовали против такого варварства. Она страдала за двоих: за себя и неродившегося младенца, зная, что после прерывания, даже на таком малом сроке, у неё наступит лактация. Природа заботится о том, чтобы прокормить новую жизнь. Природа, но не люди.

«Дикость, какая же это дикость», — то и дело проговаривала про себя София, складывая в сумку необходимые вещи и документы. В этот раз она поставит спираль. Ей удалось достать по блату импортную, внутриматочную спираль «Мультилоад» — маленькую, серебряную, деликатную и даже оздоравливающую, которая не ломается, не отторгается и гарантирует 98% защиты.

Он всё же прислал за ней такси, позвонил:

— Малыш, нам так хорошо вдвоём. Давай не будем всё усложнять, скоро ты обо всём забудешь. Я люблю тебя.

Он не называл её по имени. Уж больно по-царски звучало полное имя его возлюбленной, а на производные она не соглашалась.

София промолчала и повесила трубку. «Тщетные предосторожности, — подумала она с раздражением, — я решаю, и только я. Долго ли отправить такси восвояси?».

Город выделил для абортария роскошный деревянный терем на улице Сковородовской. Усадьба была построена в 1900 году известным врачом и политическим деятелем Гиацинтовым. Когда-то он купил здесь участок земли, выстроил двухэтажный дом с каменным подвалом, флигелем, гостевыми комнатами и спальнями на втором этаже. В первые годы пролетарской революции во флигеле размещалась подпольная типография. С 20-х годов — детский дом, а с 70- х, вот уже четверть века работает, как конвейер, областной абортарий. Теперь в этот особняк с привидениями ежедневно стекаются со всего региона дарительницы бескорыстной любви и жертвы незапланированной беременности, готовящиеся стать агрессорами.

«Странная карма у этого дома, — подумала София, — врачи, революционеры, педагоги, воспитатели, собирание сирот по всей стране, их спасение, а потом, через много лет благополучной жизни, убиение детей в самом зародыше, поставленное на поток. Убили-то гораздо больше, чем спасли…».

Ни София и никто другой ещё не знают, что, в 2000-х в заброшенной после передела собственности, стариной усадьбе произойдёт, можно сказать ритуальное жертвоискупительное возгорание — пожар, который устроят недобросовестные застройщики, претендующие на лакомый земельный участок. Строение спасут, отреставрируют, и карму места унаследует респектабельный «Дом дипломатических приёмов», широко распахивающий двери исключительно узкому кругу лиц.

София ступила внутрь, в санпропускник, предоставила справки, направление, переоделась в больничную сорочку и халат, пахнущие автоклавной прожаркой и не то хлором, не то карболкой, и прошла в палату-накопитель. Вскоре собравшимся предложили собраться в холле у входа в операционную. Приказано явиться без халатов.

В просторном светлом зале напротив больших светлых окон, закрашенных белой краской, стояли три гинекологических кресла. Операционные посты разделяли невысокие белые ширмы. Трое хирургов в облачении, масках и белых широких бахилах выше колена расположились в подножии каждого кресла. Пациенток распределили по спискам и велели встать в три очереди. И работа закипела. Засверкала, забряцала медицинская сталь стерилизованных инструментов, вынутых из автоклава. Первая пошла, вторая, третья… Засновали акушерки, собирающие биоматериал, с лотками, полными крови. Запах прожаренных пелёнок между ног счастливиц. Они уже на «коне».

София встала в самый конец очереди к хирургу Тихомировой, Она знает, что та делает быстро, по-мужски уверенно и чисто. После её работы осложнений не бывает.

Настроение женщин в очереди нельзя назвать подавленным. «Рецидивистки» бравируют количеством прерываний и стремятся побыстрее пройти «очистительную» процедуру, подтрунивая над новичками. Слышатся богохульные шутки, пошлые анекдоты.

— Который раз повезло? — кто-то задаёт тему и тон беседы.

— Тринадцатый… По числу апостолов вместе с Иудой, — охотно делится своим героизмом стоящая неподалёку красивая и, судя по всему, образованная блондинка.

— За всю жизнь не отмолить, — обернулась из соседней очереди приличная с виду женщина, похожая на учительницу.

— У! Мелочи! Я уж 24-й раз прихожу, — склабится в ответ разбитная рыжеволосая бабёнка повышенной фертильности. — Хотите анекдот расскажу?

«Первоходки» напряжены, держат в оцепенении согнутые в локтях руки у груди, прижимая кулачки к подбородку. София по обыкновению мазохистски растягивает моральное страдание, до последнего уступая своё место в очереди, не думая о том, что утомление может сказаться на работе врача. Она верит Тихомировой. София встречалась с ней накануне, чтобы передать спираль. Очередь неминуемо приближается.

— Фамилия? — на Софию прямо и внимательно посмотрели голубые глаза Тихомировой. — Наденьте бахилы. Подвиньтесь выше. Нет, чуть ниже, ниже. Прижмите таз. Не тащите его наверх, не уворачивайтесь… Укол… Ввожу расширители… Что ж вы так затянули? Теперь терпите… Всё… всё… скоро заканчиваю… Ввожу спираль… Вставайте. Возьмите пелёнку. Снимите бахилы… Положите в мешок… Всё в порядке?

— Да… Спасибо…
София с горечью и досадой отметила двусмысленность ситуации. Нелепо благодарить за прерывание бьющейся жизни. Хотя хороших палачей во все времена благодарили, за то чтоб без мучений. И она принесла подарок заранее вместе со спиралькой. Теперь всё позади.

Лёгкий болевой шок всё же присутствует. В голове цифры и текстограммы: «10 недель от зачатия. 18 минут выскабливания. Биоматериал годится на препараты. Очень ценные препараты. Надо отдать должное хирургу. Блестяще проделала работу. Ежедневно по 30 прерываний на одного хирурга… Поднатореешь». «Ну что ж, — мысли Софии потекли спокойнее, — зато всё для людей, с заботой о женщинах, чтобы к бабкам не бегали. Да и бесплатно почти. За 12 рублей полный пакет. И операция, и питание, и анализы, и осмотры, и ночлег. Всё строго по инструкции Минздрава и разнарядкам. Родные опять же жалеют, несут передачи. Человек советский среди себе подобных».

«Дикость, какая же всё-таки это дикость, — снова застучало в голове у Софии». София прошла в палату и легла на кровать. Низ живота побаливал, как во время регул. Казнь состоялась. Что-то безвозвратно ушло из её жизни. Вернее, кто-то ушёл. В голове крутилось где-то прочитанное: «Если я появлюсь на свет, я буду тебя любить». Она вспоминала, как будучи подростком, нашла в маминой хрустальной вазе направление на прерывание беременности — маленькую такую бумажечку. Было непонятно, откуда у мамы беременность, ведь они жили без папы, и почему её надо прерывать? После этой случайной находки отношения между матерью и дочерью стали портится. София не могла задать вопрос напрямую и делала вид, что ни о чём не подозревает. Но потом была ещё одна такая бумажечка, и ещё. Какой же беспечной была мама. Она страдала также, как страдает теперь София. Маме хотелось, чтобы кто-то пожалел, утешил её и перестал посылать на аборты. Но рядом была только маленькая дочь.

Завтра всех выписывают. Обычно это случается на второй, максимум, третий день. Лишь бы матка сократилась до бесплодных размеров и не было алой крови. В противном случае грозит повторное выскабливание, или ещё чего пострашнее. Подход ответственный. Бывалые — безответственные, убегают из отделения почти сразу после операции. Говорят, любимые заждались.

Но у Софии всё хорошо. Выделений почти нет. Живот почти не болит. Общее состояние прекрасное. Токсикоз отступил.

Завтра она вернётся к своей обычной, далеко не безрадостной жизни — любимой работе, путешествиям, частым свиданиям с молодым красивым мужчиной, тщательно скрывающим своё семейное положение. Иногда она будет требовать разрыва отношений под надуманным предлогом. Она ведь только делает вид, будто не ведает о том, что он женат. Раскрытие этой тайны угрожало бы их почти идеальным отношениям. Ведь они оба убеждённые противники адюльтера. Он догадывается, что ей давно обо всём известно. И тот факт, что она не решается заговорить на эту тему, придаёт ему уверенности. По его мнению это означает, что она его действительно любит. Поэтому, ему каждый раз почти ничего не стоит уговорить Софию оставить всё как есть: «Малыш, давай не будем загадывать. И кто знает, может, когда-нибудь всё случится».

В день выписки, дождь шёл по-чёрному, чёрной непроницаемой завесой. Он встречал её, стоя под чёрным зонтом с огромным букетом белых роз и его четко очерченный силуэт сиял элегантным достоинством.
В машине он передал ей футляр с золотым браслетом и поцеловал руку.
«Как это всё дико и нелепо», — подумала София и заплакала. Он забрал у неё букет и положил на заднее сидение. Потом надел на запястье поцелованной руки браслет, который она успела достать из футляра, но так и не решилась кинуть ему в лицо.
— Ну-ну, что ты, что ты. Ты всё правильно сделала, малыш. Всё хорошо. Смотри, как красиво. Это сапфиры. К твоим прекрасным глазам. Ты выглядишь просто чудесно.
Он завёл двигатель и повёл машину к её дому. Из японской акустической системы магнитолы слабо доносилось: «Летний дождь, летний дождь шепчет мне легко и просто…»