Вошь

               
В последнее время старый Рагим так привык к Мураду,
что по вечерам неизменно приглашал его на чай.
Он прекрасно сознавал, что жена его – женщина, мягко
говоря, недалёкая, но что поделаешь? Годы брали своё,
менять супругу было уже поздно. Приходилось терпеть её
бестолковые выходки. И жена, к удивлению, не была
против вечерних посиделок с Мурадом; порой она сама
нашептывала мужу, чтобы тот позвал молодого человека.               
 Однажды вечером к ним пожаловал один знакомый Рагима.
Этот мужичок был известен своей неиссякаемой болтливостью,
и рот у него, казалось, растянулся от бесконечных пустых
разговоров. Когда он говорил, в такт словам из уголков его
губ вылетали брызги слюны. И всякий раз, как только он
появлялся на пороге, Рагим тут же звал Мурада к столу.
Старика раздражали его бессодержательные, напыщенные речи.
Казалось, говоря о самых обыденных вещах, он мнит себя
верховным генералом, решающим судьбы вселенной, обсуждая
с пафосом «мировые вопросы», не стоящие и выеденного яйца.
Он был центром собственной вселенной! Даже о самом
заурядном поступке, который сотни людей совершают ежедневно,
он повествовал так, будто совершил невероятный подвиг,
сдвинул гору. Мурад даже имени его не знал. Когда он спросил
Рагима, старик ответил с откровенным презрением:                - Вошь!               
Мурад недоумевал: «Какое странное имя…»               
 Однажды, когда он доложил Рагиму о приходе гостя, употребив
это прозвище, старик шикнул:               
- Говори аккуратнее, чтобы он не услышал!               
 Тут-то Мурад и понял, что это кличка. Он часто ловил себя
на мысли: о чём же думает этот самый «Вошь», когда так пафосно
говорит? Может, он болен? Или ему кажется, что это нормально –
тогда он болен тем более. А может, он глубоко никчемный, сам
это осознаёт и отчаянно пытается создать видимость «делового
человека». По принципу «пришёл, наговорил, победил» – в его
собственном, разумеется, понимании. А может он думал, если он
будет говорить, как все, то его никто не заметит. Может он
таким образом доказывал всем, что он тоже существует.
Кстати, недавно он рассказал о том, как его знакомый парень
(это он про Мурада) спас отару своего хозяина, как он
пристрелил пятеро волков, это мол я его научил стрелять и т. д...
(Очень много лестного узнал Мурад про себя)               
Рагим подмигивал Мураду, а Мурад сидел молча и слушал байку
про себя. После его ухода, Мурад не выдержал и спросил хозяина:               
– Почему его так зовут? Вошь?               
Рагим усмехнулся и рассказал ему одну поучительную сказку.
                * * *               
 На лесной поляне, где решались насущные вопросы мироздания –
куда лететь пчёлам и кому достанется самая лакомая шишка, –
собралась вся лесная элита. Дело шло к полудню. Дискуссия на
тему «Почему дятел так невыносимо громок?» еще не закончилась.
И вдруг…
 - БА-БАХ!
 Не гром грянул, не вековой дуб рухнул. Это был – «Голос».
Голос, от которого вздрогнул даже древний филин на сосновой
макушке. Голос громоподобный, властный, исполненный невероятной,
почти пугающей деловитости. Он несся отовсюду и одновременно
ниоткуда, заполняя собою всё пространство, заставляя навострить
уши даже самых рассеянных мотыльков.               
 - …да я… да у меня… да возле меня… да со мной… да ко мне… да
надо мной… Да меня… я…я…я…я…я…я…я…я…я…я и т.д.! – гремел "Голос",
сыпля мудрёными терминами, словно белка орехами.
 Чушь? Абсолютная! Но звучало это так весомо, так непоколебимо
уверенно, что даже мудрая сова на миг засомневалась: «А вдруг
я чего-то в этой жизни еще не знаю?»               
Долетел этот гул и до бедного жирафа, который, вытянув свою
невероятно длинную шею, тщетно пытался разглядеть источник
этой тирады.               
 Так продолжалось минуту, а может, две. Весь лес замер,
гипнотизированный мощным, но абсолютно бессодержательным
потоком красноречия. И вдруг… воздух дрогнул. Не от звука.
От «вони». Тонкой, едва уловимой поначалу, но неумолимо
нарастающей. Запах чего-то мелкого, пыльного, откровенно
мерзкого и противного.               
 В тот же миг всем (кроме вечно запоздалого жирафа) стало
ясно. «Вошь!»               
 Это была знаменитая Вошь – существо микроскопическое,
серенькое, начисто лишённое каких-либо примечательных черт,
кроме одной: патологической, ненасытной жажды внимания.
Но где же он? Его по-прежнему не было видно!               
 А он, усевшись на широком листе подорожника, ликовал про себя.
Он прекрасно осознавал свою ничтожность. Знал, что без громких
речей его никто не заметит. И вот настал его звёздный час!
Собрав всю волю в своё микроскопическое тельце, он прыгнул
на ближайший пенёк. И… вытащил. Не меч, не флаг.
Он вытащил – «язык».               
 О, Господи! Это был не просто язык. Это была алая, влажная,
гигантская, «чудовищная махина», до сих пор скрывавшаяся где-то
в его крошечной грудине. Язык, превосходил его раз в тридцать!
Он развернулся, как победное знамя, заколебался, сверкнув на
солнце обильной, липкой слюной. Весь лес ахнул в едином порыве.
Все увидели не его, а его алый язык!               
Сам же язык в этот торжественный миг испытывал жгучий, всепоглощающий
стыд, не за себя, а за своего хозяина. Его хозяин… что о
нём сказать? Беспросветная серость. Ни ума, ни таланта,
ни искры харизмы. Единственное достояние его – это он – «Язык».
И «Язык» прекрасно это понимал. Он страстно мечтал о свободе!
Ораторствовать сам по себе, без этого позорного, ничтожного
придатка. Но в суровой природе не бывает языка без хозяина.
Оторвёшься – и мигом станешь лёгкой закуской для первой же
пролетающей мухи. Приходилось терпеть. Ради жалкого выживания.               
Поэтому «Язык» выработал хитрую стратегию. Он стал главным и
единственным пиар-менеджером его. Он неустанно, с оглушительной
громкостью вещал о его «невероятной прозорливости», «глубинном
стратегическом мышлении», «уникальном, неоценимом вкладе в
процветание лесной жизни». Из полного ничтожества он лепил
образ «делового парня», «ключевого игрока на лесной арене».
Лес, оглушённый громовыми раскатами и непонятными, наукообразными
терминами, понемногу начинал верить: «Раз так громко и уверенно
говорит о себе – наверное, и вправду что-то стоит!»               
(К слову, Язык был не одинок в своих усилиях. Увы, у него нашлись
столь же никчёмные помощнички-подголоски, мешавшие здравым голосам и поддакивавшие его речам. Целый творческий союз вошек!).               
Но, увы, все титанические усилия «Языка» летели в тартарары в те
роковые мгновения, когда хозяин, по глупости своей или от
переизбытка никчёмной гордости, вдруг «вонял».
Эта мелкая, но нестерпимо противная вонь была как пощечина.
Она мгновенно пробивала любую словесную шелуху, любую риторическую
завесу. В эти секунды в глазах ошеломлённых слушателей читалось лишь разочарование и брезгливое прозрение: «Ах, так это всего лишь…
«вонючая вошь» с болтливым языком?» Язык лишь бессильно поникал,
чувствуя, как его титанический труд обращается в прах одним
дуновением хозяйской нелепой глупости.               
– Так к чему же вся эта история? – заключил Рагим, пристально
глядя на Мурада. – А к тому, уважаемый (и не только лесной обитатель!),
что «язык – великий дар и великий обманщик». Особенно он жизненно
необходим тем, у кого за душой… ровным счётом «ничего»,
кроме этого самого языка. Когда ума не хватает, чтобы быть значимым,
остаётся лишь одно – «шуметь». Шуметь оглушительно, непоколебимо
уверенно, сыпать умными, но пустыми словами, возносить себя до небес.
И кто-то, оглушённый этим грохотом, на миг поверит.
Пока не подует лёгкий ветерок правды. Или пока не навоняешь по глупости.
Но до этого момента… о, какой это сладкий, опьяняющий миг мнимого
триумфа на пеньке для вши! Главное – не забывать вовремя достать
свой главный (и «единственный») козырь. В конце Рагим спросил:               
 – Понял теперь, почему его кличут «Вошь»?