кантабрийское

Приходи с петрикором, без малого на щите,
приноси драгоценный шлак и дешёвый шик,
разбуди этот город пустынностью площадей,
заколдуй эту землю безлюдьем своей души.

У меня на столе открытка: ни снов, ни слов.
У меня на спине табличка: ни дал, ни взял.
Сам себе погоревший Гамельн и крысолов:
если миловать некого, значит – казнить нельзя.

Приходи перекуром, авгуром дурных примет,
прочитавшим судьбу в перелётах железных птиц.
У меня в голове паркур и большой привет,
а в груди апероль без шприца и Биарриц, –

я имею в виду границу, всегда имел:
двоемирие тамбура с модусом вкривь и сквозь
берега одного залива (слюда и мел)
и оптическую (как прицел) между ними ось.

Междумирие тамбура, рельсовый гонг, тоннель,
междометие света и снова нутро горы.
Я хотел бы не сесть, а умышленно лечь на мель,
наловить на антенны мачт океанский рык

и вечерний концертный рок, и ночной дабстеп, –
я летучий фантом весом в тысячу с лишним тонн,
«я почти египтянин»: просто Аменхотеп,
утверждающий вдруг, что звать его Эхнатон,

то есть вероотступник. (Допустим вульгарный стиль).
До чего доболтаешься, если в пути один.
В окна бьется гербарий с дерева Игдрасиль,
а присмотришься – клён, палитра – гемоглобин.

До чего доболтаешься, если всегда готов
перейти не на тот язык, что в ходу вокруг.
Появись, как в бутылке джин, как воды глоток,
мой почти доппельгангер и самый опасный друг.

Приходи автохтоном, первым из могикан
в зазеркальный закат навскидку чужих земель.
Междометие света. Каменный великан
обнажает сквозную — следующий тоннель.

Я хотел бы не ждать остановки моих планет,
я хотел бы сойти (за умного) на перрон,
но боюсь, что меня в этом поезде даже нет:
есть змеиный футляр и угольное перо.

Этой фобии столько, что можно и пренебречь,
этим тропам так много зим – впору в монастырь.
У меня в арсенале всё ещё только речь,
но по волнам сюжетных арок бегут мосты,

и я мог бы сказать «на сводах мосты лежат»,
это менее уязвимо, но, право, ложь.
Панорама с обрыва дымчата, ночь свежа,
демиурги химерой мира играют в сквош, –

это даже отчасти мы. Как финальный залп
фейерверка в наушниках падает тишина.
Внепространственность тамбура, двери глаза в глаза,
что ни слабость – тысячекратно отражена,

что ни сила, то поиграется-не убьёт.
Коридор бесконечен, некуда убежать.
Словоформа летит непойманным воробьём:
ей стекло не шлагбаум, и зеркало – не межа.