17 сборник о добре
Сусанна и старцы
Мистер Фальконе ведёт, не меняя маршрута,
Морщась от возгласов: Браво! Божественно! Круто!
Древние старцы застыли в любовном томлении...
Толпы народа взирают на них в изумлении.
Дни утекают мгновеньем, столетья итожа,
Рушатся царства, и жизнь ни на что не похожа.
Воздух полуденный жаром, сгущаяся, пышет,
Полог кисейный цветами нездешними вышит.
Плечи сияют, тяжёлые падают ткани,
Рыбы в бассейне едва шевелят плавниками.
Что ж задрожала младая жена Иоакима,
Богу желанна и мужем от взоров хранима.
Мускусом пахнет, а также акацией белой,
Струи фонтана упруги и вьются, как змеи.
Ланью пугливой привстав, огляделась несмело,
Тихо... Пусты и безлюдны лужайки, аллеи.
Уши Сусанны не слышат ни звука, ни шороха,
Тень стрекозы зависает над сброшенным ворохом.
Офелия
Ужель за то тебя зовут безумной,
Что сердце не взяла, свой дар,
обратно? Бесчестья зрят следы в улыбке юной
Отец и брат... богатые умом.
Ату её, в тюрьму иль жёлтый дом!
В зелёных листьях солнца переливы,
На гибких ветках вызревают сливы.
И кроток взор Офелии очей,
Не слышит обращений и речей.
Венок из трав ей лоб украсил
белый, Но разум спит во тьме
оцепенелый.
___________________
Дубы, берёзы, ёлки да осины,
Бескрайние и тихие равнины.
Где Гамлет смотрит в мутное окно...
Зима. И всё в душе погребено.
Ветров и вьюг полночных ликованье,
Снегов холодных грозное сиянье.
***
В тишине жужжат старушки всё одно и то ж,
Как Ванятку хоронили...меж лопаток дрожь.
В благолепии увяданья рощи и поля,
На загнетке доспевая, пыхает кутья.
Боль моя да жаль по малому,голытьбе людской.
Помянут. Цветочку алому краток век земной.
***
Окраина боли и горя,
Прозрачны твои небеса.
Осенняя замкнутость поля,
Дороги немой полоса.
За что, за какие грехи,
Твои поселения тихи.
Рядами уходят кресты,
И жизнь исчезает безлико.
***
Уснул давно, уж не проснётся,
Напрасный труд пичуги свист.
Вовек душа не отзовётся,
И падает осенний лист.
Могилку засыпая споро
И лес фатою кружевною,
Укрыл от бурь грядущих скоро,
Как страж немолчный под луною.
Поэт тут спит иль кто другой,
Скиталец из страны чужой?
Жаль, не придёт сюда никто
Припасть к последнему порогу.
Он выбрал Овена руно*!
И к Богу вечную дорогу.
Образ золотого руна-символ наивысшей ценности,"недостижимого"
В могиле спит монах.
***
Поля безмолвствуют вдали,
И тих мой дух, и от земли
По руслам рек проходят токи,
И смотрит месяц волоокий
Во мрак высоких берегов.
***
В зыбком облаке туманном
Незаметной дышит жизнью Коля,
местный Караваджо,
На холсте малюет кистью,
Пишет ангельские лица
Продавщиц, бомжей и урок.
Манят Франция и Ницца...
Где любви и славы впрок.
Не хватает только денег,
Коля скажет в промежутке.
Ну куда себя он денет,
Так и сдохнет в кабаке.
Не скули, ну право, что ты!
У тебя в заначке годы.
Мы ещё покажем, кто мы...
Может, кто и даст взаймы.
Обнадёживал я Колю,
В голове густела проседь.
А в окне горела осень,
Ну а осень я люблю!
Мы поедем на трамвае
До Натана и до Геры.
Пусть водитель нам кивает,
Дребезжит трамвай без меры.
Не прожить без этой прозы,
Ну а дальше сквозь дворы,
В поднебесные квартиры,
Где зияют в кровле дыры,
Петербургских чудаков.
Те, которые с приветом,
Проживают без замков.
Просыпаются с рассветом
Записные музыканты.
Носят блузы с чёрным бантом.
И лопочут: «Exclusive».
Дева и кот
Пух от подушки... снег летит по земле,
Не утонуть бы деве в глухой зиме.
Не потерять ни заколки и ни листа,
Слов заповедных мёд на сухих устах.
Зол океан, духи воздуха пляшут канкан.
Волны до неба, пластами лежит туман.
Клочьями пена, в тучах старик седой,
Молнии, гром и вдобавок дождь проливной.
Нежась, всё слаще мурлычет ленивый кот,
Дева пьёт чай и коту говорит: «Ну вот...
Сыты – и славно, нужно немного веры –
Выжить, как те скворечни, в глубинах сквера».
Спят или бодрствуют, солнце берут на борт?
Где-то шумит за стеною заморский порт.
Кто-то тягучий эль наливает в стакан...
Кто-то плывёт в никуда по большим волнам.
***
Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною,
и Дух Божий носился над водою.
Книга Бытия 1:2
Гудит земля от множества наречий,
Что ни страна – котёл противоречий.
А ты, Единый, тот же, что когда-то,
Грозишь безумным скорою расплатой.
Но редкий раб тебя узрит средь звёзд
И примет гнев и взрыв планет всерьёз.
Нахмурившись, идёт по рыжим склонам,
И хрупкий голем припадёт к иконам.
И запоёт пустой кувшин из глины,
И вознесут стенанья херувимы.
Невинны... и покорно гнутся спины,
Невинны... усмехнётся Бог единый.
***
Кто мы? Озябшие дети
В дне, где пребудет печаль.
В мутном истаявшем свете
Облачна хмурая даль.
Горечь летящего дыма,
Шорох опавшей листвы.
С осенью неразделимы,
Долы и реки мертвы.
***
День весь, как губка,
влагой пропитался,
Дым вился, поднимаясь к небесам.
Старик курил и тихо улыбался
Седому небу, низким облакам.
Листвою заносило сад и дворик,
Собачью будку, стог невдалеке.
Старик курил, и запах был так горек,
Что фыркал пёс, прижавшийся к ноге.
***
Дождём залитый, точно гноем,
В дрожащих кронах клок листвы.
И грязь, подобная помоям,
В морях безрадостной воды.
Влачась, не потеряй костыль
В осенней чёрной преисподней.
Вглядись, не оборотень ль ты? –
Коль гнев тебя разит Господний.
***
Мечтами я, как Крёз, богат
Весеннею порой,
Девицы юной встретил взгляд,
Спеша с полей домой.
Пой, скрипка, пой!
Сидели в бричке мы вдвоём,
Хмельные без вина,
И целовались под дождём,
Бог крикнул: «Вот те на!»
Пой, скрипка, пой!
Качались небо и кусты,
Долины яркий плат.
Взлетели разом все грачи,
А я-то как был рад!
Пой, скрипка, пой!
Прибаутка, пустобайка,
Ослик скачет, оп, оп, оп...
Заиграла балалайка, Окрутил нас в Храме поп.
Сели да поехали!
С леденцом, орехами!
Ах, ах, хорошо!
Ах, ах, хорошо!
Реквием
Война в дома входила тихо,
Гудела грозно в детском сне.
А бабка ахала: ох, лихо!
Куда бежать с тобою мне?
Останемся – погибнем точно...
И я глядел открывши рот,
Как собирала вещи молча,
С лица стирая тряпкой пот.
Несла меня, изнемогая...
Никто нас не окликнул вслед.
Живи, молюсь я, дорогая,
Дорога снится мне, нет-нет.
Ещё раз про Икара
С ослицей было б скучно –
Ни сердцу, ни уму.
Чем жёнушка такая,
Он выбрал бы чуму.
Летел с небес со свистом.
В аду не горевать.
Великим был артистом.
А в общем наплевать.
Людишки мяч гоняют.
Сидят на берегу.
Квас водкой запивают,
Плюют через губу.
Про голубей
В глаза зима глядит сурово.
Им ворковать, ворочать слово
В темнице сиротливых дней,
«Лебяжий» пух терять и перья,
Сидеть топорщась на деревьях...
Мороз чихнёт – из льда и стали
Игла разит их без печали,
Припорошит холодный снег
Комочки тел – земной ковчег.
Нет солнца, спит во тьме глубоко,
И захлебнуться можно вздохом,
И утро не для всех придёт...
Но всё же снится им полёт.
***
Денег проси и здоровья, иное, что хочешь.
Что же слова малодушно, как глыбы, ворочаешь?
Ссудные дни проживая, всего и желаю:
Отче, за тех заступись, кто проходит по краю.
Милость подай, позаботься о нищем народе,
Счастья, любви ниспошли им в придачу к свободе,
Стань на амвон и начни, добрый пастырь, служение,
Чтобы упала на каждого капля прозренья.
***
Спи, сокровище моё,
Спит в глухих лесах зверьё.
Клоун спит, скрипач, юрод...
Яблока янтарный плод.
Плач раздёрган по ветрам,
Мрак по долам и полям.
Спят в кроватках огольцы,
Отбивают час часы.
В змея целится копьё,
Кровь окрасила шитьё.
***
Ты просыпаешься до свету,
Трава увядшая мертва.
И снег, облобызав планету,
Горой вспухает до окна.
Не оторвать от пола холод,
Как глыба давит на тебя.
И чувств живых забытый голод
Угаснет с чёрным мраком дня.
***
Сукровицей плод омыт,
Спит младенец,правдой сыт.
Мать над ним – что птица...
Пестует, дивится.
Спи, сокровище моё,
Здесь теперь твоё жнивьё!
Тернии и муки,вёрсты да разлуки.
Прогулка
Куда торопишься, дружок,
шурша сухой листвой?
Всему в природе свой черёд –
и смерти, мой родной.
Смотри, увял цветущий луг,
и лету вышел срок,
И осень, завершая круг,
вступает на порог.
Летит по ветру мотылёк,
мы замедляем шаг,
Ведёт гусей за горизонт,
в далёкий край вожак.
Качаясь, лёгкое перо
упало на большак,
Ты с радостью схватил его,
как счастья верный знак.
– В чём волшебство его? –
шепчу, глядя в твои глаза.
– И я за море полечу, –
с улыбкой ты сказал.
Круги рисует самолёт
по скатерти небес...
– Но нам ведь хорошо и здесь! –
Да, хорошо и здесь!
***
Облетели кусты над речкою,
У ворот, под окном, в саду.
Жаль, что лето, увы, не вечное,
Сердце с разумом не в ладу.
В город, в город, – стучат вагончики,
На века занесут снега
Колокольчики, колокольчики,
Медоносные берега.
Средь горя и снега российских равнин...
Средь россыпи снега казанских равнин
Я рыба, что к солнцу встаёт из глубин.
Я ель Рождества, что сияет...
И воск, что от пламени тает.
Где мой цареградец, сапфир и алмаз,
Мой царственный лебедь, мой яростный Спас?
Лишь звёздная блещет корона
У царского ложа и трона.
На детском забытом корыте
На праздник в слезах вознесите!
Где барские парки полотнища ткут
И совы от Савла сказанья рекут.
Прол и баба
Мужичьим потом, грязью, дымом...
Пропахли шапка и доха.
Не Прол ли вещим херувимом
Студил на Каме потроха.
Где солнца красна рукавичка
Тонула в молоке снегов.
Снегирь, сорока да синичка
Венчают зимний часослов.
Блеснули в проруби чешуйки,
Жар золотого плавника.
Играет язь в глубинах в жмурки
И прячет жирные бока.
Прол до ухи весьма охочий,
С удой волшебною в руках.
И, сколь водяник ни морочил,
Лежит тот язь в мешке впотьмах.
Вечор слагает завирушки
За самоваром потный Прол.
У бабы на носу веснушки,
Горшок с ухой пузанит стол.
Дождь
Дождь словно спица
В кружеве веток.
Крикнула птица,
Угревшая деток.
Не обольщайся,
Прельстившись узором
Ночи склонённой
В тунике пунцовой.
Брызги небесные
Гаснут в ресницах.
Словно бы горе
Смахнули тряпицей.
Взгляд просветлённый
Души не отсюда.
Неискушённой
И верящей в чудо.
Капель скольжение
По черепице...
Капля... в ладошку,
Дождик в столице.
Дыра
Оглянись вокруг себя. Ты всё ещё веришь в любовь и ищешь сказочную страну? Никто и нигде не ждёт тебя, это иллюзия, брат, это иллюзия.
Отвратительнее нашего заштатного города трудно что- либо себе представить.
Интеллектуалам здесь не место. Изящная, сытая жизнь в довольстве–об этом остаётся только мечтать. Нищен- ская пенсия и никакого будущего.
Чёрная майка с непонятным слоганом на груди доста- лась мне по случаю, купила её на одном из местных рын- ков. Обычное х/б, только более плотное.
Мне приятно носить её дома вместо халата, несмотря на большой размер, а может, даже благодаря ему я чув- ствую себя свободным художником.
Через некоторое время в ней появилась длинная проре- ха по горизонтальной линии вязки. Я постирала изделие и сложила в шкаф. И майка затерялась в его фантастиче- ских глубинах.
Сегодня я её случайно нашла.
Я не покупаю хлеб. Я пеку лепёшки, как первые егип- тяне примерно в 3000 году до новой эры, но без дрожжей. Хотя иудеи также выпекали хлеб в древние времена.
Беру пшеничную муку, добавляю по щепотке соли и са- хара, перемешиваю.
Во всю эту «божью благодать» лью сметану, замеши- ваю тесто и даю ему постоять два часа. Соусы и мясо го- товлю из имеющихся в холодильнике заготовок и припа- сённых заранее специй. Опресноки дышат под крышкой, на сухой сковороде.
Влезаю всеми фибрами души в свою чёрную майку, раскатываю тонкое тесто, в некоторых местах оно рвёт- ся... попивая неразбавленное мартини.
Чёрный кофе дымится в чёрной кружке. Кружка с тол- стыми стенками, глиняная, со склеенной неизвестно чьи-
ми умелыми фалангами ручкой, купленная как брак. Но по своим эстетическим параметрам стоящая неизмеримо выше пребывающих на одной полке с ней подружками.
Я не барахольщица. Но кто же виноват, что то, что тебе пытаются продать в раскинувшихся на многие километры комплексах, трудно назвать качественным товаром.
Поглощение кофе для меня ритуал. Мой ум ничего не должно раздражать.
Чёрная майка представляется мне сегодняшней ночью, а прореха – дырой в космосе. Высокопарно, да. Люблю мыслить большими категориями. В этой бездонной дыре, как в детском калейдоскопе, стоит приложить трубу к гла- зам, вертятся мои сограждане: пацифисты, коммунисты, бездари и просто жабы, не имеющие права на жизнь. Чёрт бы их всех побрал. Правда, современному лукавому не до них. Сатана отдыхает с девочками в бане. Забивает косяк и отключает ментальную связь. Шифруется.
Огнедышащий, не просыхающий Люцифер и припа- дочный, неуравновешенный Саваоф ему порядком надо- ели. Почему-то говно всегда должен разгребать он. Уже неделя, как оба друга свалили на Канары. Плебс надоел, как они выразились, до чёртиков.
Трое суток меня мучила боль. Болела правая сторона горла, воспалилась гланда, заложило уши, головная боль была сродни взрыву планеты. Пыталась всё это погасить набором недешёвых лекарств, спиртовыми компрессами на травах, заклинаниями наряду с молитвами. Эффект ноль.
Вспомнился Фома Аквинский, чей ум просто не мог допустить и принять безначальность. И тут же в памяти всплыл анекдот.
Молодая симпатичная девушка приходит в церковь, подходит к священнику. На ней ни макияжа, ни бижу- терии, одежда консервативно-строгая. Потупив голову, спрашивает:
– Батюшка, а как вы понимаете концепцию прото- иерея Феофана о социально-патриархальном единении души человека с Господом Богом на основании его рели- гиозных воззрений, высказанную для русской православ- ной епархии в Париже?
Батюшка:
– Замуж, дура! Срочно замуж!!!
Тему бездействия Саваофа и безнаказанности Люци- фера стоило бы продолжить.
Путин об оптимизации здравоохранения высказал своё мнение – полный провал – дословно!
Такое возмущение в организме давал коренной зуб под нарушенной временем пломбой.
Бежать в больницу?–но талонов в регистратуре в принципе не бывает. А иначе как бы действовали четы- ре этажа оказания населению платной помощи?
Лечение зуба от пяти тыс. и выше...
Особое место в прайс-листе занимала строка о наличии корней в одном зубе. В моём случае их было три. Разорят, подумала я, ознакомившись с этим «насосом» по выкачи- ваю денег с сограждан.
Чёрные ликом мужчины входили в кабинеты, ногой распахивая дверь.
Мой ангел-хранитель плакал за спиною, умоляя спу- ститься в кабинет доврачебной помощи, где он уже всё уладил.
– Но я же там была?–спросила я его. Ангел залепе- тал что-то невнятное.
Я вздохнула и пошла сдаваться.
Я заплатила 300 рублей за импортный укол. Зуб рас- сверлили, мышьяк лёг на своё место, поставили времен- ную пломбу.
Самое главное–дали талон к врачу на конец меся- ца. Ну хотя бы познакомлюсь и налажу контакт. Кому и сколько.
Вы думали, всё сделают тут же и сразу?
Моя душа заскулила тоненьким голоском, первыми провозгласившими бессмертие души были халдеи, и вот я её слышу, и довольно отчётливо.
Впрочем, это не тот случай, когда надо стреляться или вешаться, в авторитарных и тоталитарных системах чело- веческая жизнь ничего не стоит.
Солнце над нами, солнце над нами...*-из репертуара хиппи
Про одну обыкновенную женщину
Казалось, она... она никогда не жила. Весело, гармо- нично вписываясь в окружающее пространство. Мир. И умирала весело, с долей хорошего позитива, и поэтому верно.
Синее летнее и бирюзовое зимнее небо с ярким горя- чим солнцем взирало на её жизнь с необозримой высоты. Худоба превращалась в приятную девичью округлость...
Тело под силой беспощадной системы сгибалось, захо- дясь в мучительном плаче.
«Так жить нельзя!» – думало тело и всё-таки жило, не- смотря на сломанные при родах рёбра и почти полное истекание сукровицы и крови. Медсестра, откинувшая простыню, закрывавшую бесформенный кусок человече- ского мяса, отшатнулась.
Человека не было, было оно... не мужчина, не женщи- на, а голимая душа. Которая, умирая в этом больничном смраде, оглашаемом криками жертв, улыбалась.
Тело положили на кровать. Распалённому мозгу снился снег. Бездомный. Кружащийся, опускающийся на землю с серых и безглазых небес.
Снег ложился горкой, и голова утопала в нём.
Очнувшись под утро, существо, называемое женщи- ной, подумало, что хотело бы раздарить и раздать этому миру всё, что у неё есть, кроме ребёнка.
Чтоб все наконец были счастливы и довольны. Поэто- му она отказалась от своей квартиры в пользу бывшего мужа. Мучительная картина лишений и человеческих трагедий вставала перед её глазами. Вечная скорбь стала её подругой.
Иногда она заходила в Храм и вглядывалась в глаза мучеников. Встречая то же торжество боли, что носила в себе.
Чёрный мир, как старый аккордеон или механическое пианино, издавал свои хриплые звуки. Дребезжали трам- ваи, кричали галки, и смерть становилась всё более ощу- тимой, подступая на шажок ближе.
Её собственные фотографии прописались в альбоме, картонном муляже гроба. Они иногда открывали рот, но их никто не слышал.
Она вязала кружевные салфетки и раскладывала их по поверхности столов, ощущая почти физическую боль. Научилась ничему не удивляться, говорить спокойным голосом, соприкасаясь с жуткими вещами, хоронить себя под спудом лет.
И только в редких снах, венчающих бесконечные бес- сонные ночи, проведённые у кроваток детей, она отвора- чивалась от этого стыдного и безжалостного мира.
Знала, что она не исчезла, а только стала уменьшаться, чтоб превратиться в прах.
Дядя Коля и тётя Маша
После Отечественной войны и разрухи, когда всё на- лаживать и начинать надо было заново, а яркую насыщен- ную событиями жизнь люди видели только в кино, ходил народ к дяде Коле и тёте Маше за духовной поддержкой, обогреться.
Когда я с мужем в 1979 году приехала в Брянск, а было мне на то время девятнадцать лет, дядю Колю уже почитали, как святого. Ибо молился он день и ночь и давал лю- дям поучения, как им жить дальше.
Запомнился мне зелёный уголок улицы на окраине, к которому подступали многоэтажные дома, калитка, ма- ленький домик, состоящий из тесного узкого коридорчи- ка с кладовочкой в конце и двух крохотных комнаток, спа- ленки и столовой.
В спаленке стояло две кровати. У одной стены – наряд- ная, с белым подзором и множеством подушек в вышитых наволочках, для тёти Маши, а у другой – застеленная ватным одеялом, с подушкой в серой наволочке, на которой всегда полусидел, отдыхая, дядя Коля.
Передний угол был завешан иконами, перед ними горе- ла красная лампадка, в которой трепетал язычок пламени. Также там стоял большой высокий комод, на котором ле- жали книги. В нём тётя Маша хранила бельё.
Мягкий рассеянный свет, льющийся из окна, придавал предметам праздничный вид.
Меня посадили на табурет перед дядей Колей, и он стал меня расспрашивать о родителях, откуда родом.
Я отвечала опустив глаза, а потом и вовсе замолчала. Застеснялась. Изредка незаметно бросая взгляд на ковёр с оленями за спиной дяди Коли.
Дядя Коля был мужчина небольшого роста, с широ- кими плечами, жилистыми руками, вместо одной ноги культя.
У кровати стоял деревянный тяжёлый и неудобный протез на ремнях.
Лоб у дяди Коли был широкий с большими залысина- ми в седых коротко остриженных волосах. Небольшие острые глаза цвета льда под кустистыми бровями, круп- ный, словно рубленый нос. Две полоски сжатых синих губ. Впалые щёки под выпуклыми скулами. Цвет лица жёл- тый, кожа как пергамент. Он был нездоров, и его мучили боли.
Я ему понравилась. Он пытался меня разговорить, но это было непросто. Перед тем как идти к нему, мы с мужем долго совещались, можно ли есть покупную бу- лочку в пост (нет ли в ней масла). И будет ли прилично ку- пить и принести в подарок бутылку кагора.
Мы с мужем после свадьбы обвенчались, так что осо- бых вопросов у дяди Коли к нам не было.
Он больше на житейское обращал наше внимание. Со- ветовал хранить деньги не в сберкассе, а дома.
– Заработанные деньги надо делить на три части. На одну часть жить, вторая часть денег для того, чтоб тратить на богоугодные дела, а третья на непредвиденный случай, её касаться нельзя,– объяснял дядя Коля.
О себе дядя Коля рассказал, что был на войне и не по- гиб потому, что у него в нательной рубахе матерью была зашита молитва с иконкой, на груди висел крест... Богородица заслонила его от взрыва, не дала погибнуть. Он её видел вживую. О чём и проповедовал всю свою жизнь.
Вернувшись после войны из госпиталя в город, у колод- ца он встретил тётю Машу, которая и стала его спутницей жизни.
Потом мы сидели все вместе за круглым столом и ели постный суп с вермишелью.
Пили чай.
Спать нам постелили вечером на полу в спаленке. Посетители шли к дяде Коле нескончаемой чередой,
приезжали и из близлежащих районов.
У одного мужика бараны стали болеть и умирать, у другого хозяина лошадь не разродилась, вытаскивали мёртво- го жеребёнка за ноги, привязав верёвку, совместно с ветеринаром. Дядя Коля знал всё. Что, как и почему то или иное событие произошло.
Женщины шли с семейными секретами. Муж стал гулять, дочь посватали, надо замуж отдавать, а она ранее девственность потеряла. Согрешила с другим парнем.
Как правильно держать пост при болезнях, в какой день разрешено венчаться, кого взять в крёстные ребёнку? Как подойти к батюшке по тому или иному вопросу? Всем страждущим был дядя Коля помощник и опора.
Как добрый пастух, оберегал и наставлял неразумных, чтоб не встали по глупости на ложный путь, ибо истинно верующему человеку чаще выпадают испытания.
– Упаси Господи вас совершить роковую и непопра-
вимую ошибку! – часто говорил он.– Бес-то – он рядом, не дремлет!
Время не щадит никого... Уже давно нет в живых ни дяди Коли, ни тёти Маши. И уже мы сами ведём своих детей и внуков по узкой дороге к Богу. Стараясь заслонить от бед, уберечь от искушений.
Вспоминаю добрым словом своих учителей и настав- ников – и на сердце становится теплее. Не было в жизни для них мелочей. Всё, что касалось души и здоровья, было важно.
Закрою глаза и вижу, как тётя Маша снимает с пальца золотое обручальное колечко и надевает совсем старень- кую шаль вместо новой и пушистой.
– Из Собора возвращаться по темну, лучше не иску- шать жадных до чужого добра людей,–отвечает мне она на мой немой вопрос, прочтя его в моих удивлённых гла- зах.
...Дядю Колю, который старается шутить, не зная, с чем ко мне подступиться.
...Себя, обомлевшую во время венчания.
А нынче надо постараться и все дела довести до конца. К Богу надо идти сияя как свечка, чтоб и другим иду-
щим не плутать во тьме. А то как без света-то?
Раз сердечко, два сердечко
С кем ещё можно переходить дорогу взявшись за руки. Семенить по протоптанной среди сугробов узкой дорожке друг за другом и радоваться, восторгаться тому, что шоколадные маффины не купили, потому что сегодня их не пекли, но зато взяли два рожка клубничного мороженого дополнительно к двум купленным ранее трубочкам «Лакомки». Что в пакете лежат два сырка с изюмом и весомый кусок сыра «Ламбер», а также ещё много чего вкусного и полезного.
К тому же мы идём не просто в никуда, а в волшебную лавку по вычищенному тротуару со спешащими в обе стороны прохожими.
Болтаем, останавливаемся, глядим на пробегающую собаку, на галдящих в кронах высоких деревьев ворон.
Там, куда мы идём, всё дёшево, можно купить огром- ный леденец за пять рублей, а мармелад за десять рублей. Вот так, невзначай, возвращаешься в страну детства.
А ещё говорят, что ни дорог, ни счастливых билетов туда нет. А мне, цинику и скептику, достался.
Мороз бодрит. На улице минус двадцать градусов. Солнышко сияет вовсю.
В руках только дамская сумочка. А вот у того, кто рядом, кроме пакета, в другой руке появляется неизвестно откуда большая палка.
И этот кто-то с красными щеками и большими зелёными глазами объявляет себя китайским императором. Рьяно начинает сшибать головы невидимых врагов и кричать что-то на чужом языке.
Я вздыхаю, останавливаюсь и любуюсь небом. Через некоторое время «китайский император» просит не сер- диться и взглянуть на его работу.
На девственной белизне клумбы нарисовано сердечко с инициалами «В + Д» (Валюша плюс Давид) и надпись: «Я тебя люблю!»
Я хмурю брови:
– Веди себя прилично! Некрасиво привлекать к себе внимание людей! – но, идя по дороге, и сама не замечаю, как, задумавшись, начинаю улыбаться. Кому я говорю... тому, кто хочет стать рэпером и врачом.
– Ты меня любишь, да?! – спрашивает внук.
Время от времени он поселяется у меня на неделю-две. Я оставляю все дела.
Вместе мы делаем уроки, смеёмся, кушаем, спим, гуляем, а по вечерам замирая смотрим детективы, где главные герои продажные олигархи, полицейские, воры в законе. Много убийств, крови и денег.
© Copyright: Валентина Душина, 2025
Свидетельство о публикации №125101501390
Свидетельство о публикации №125101501390
Рецензии
Так, что я не только старая, толстая и глупая, а в придачу с поломанными рёбрами.
Правда они срослись сами по себе. У глупых так бывает. Дети природы.
Валентина Душина 15.10.2025 07:18 • Заявить о нарушении
Правда они срослись сами по себе. У глупых так бывает. Дети природы.
Валентина Душина 15.10.2025 07:18 • Заявить о нарушении