Соль

Как-то вечером Рагим пришел домой и говорит Мураду:
 - Мурад, Мой друг, Далгат попросил помочь на мельнице.
Ты знаешь, что-то мне нездоровится, а я ему обещал.
Пойдешь за меня?
 - Хорошо, - говорит Мурад, тем более он хотел быть
подальше от Гульназ…
 Почти целый день он работал на мельнице у Далгата.
И вот, только что закончив таскать тяжеленные мешки,
Далгат решил покормить Мурада. Бедняга целый день
работал голодный. Работал, как говорится, за спасибо,
по-свойски. Живот подвело – с утра маковой росинки во
рту не было, и голод в животе урчал, как разъяренный медведь.
 Наконец, позвали к столу. Сели в прохладной комнате.
Хозяин, широкий, с каменным лицом, молча протянул Мураду
миску. Тот ахнул внутренне. Суп? Это была скорее лужа
дождевой воды: мутноватая, с одинокой желтой каплей
подсолнечного масла, расплывшейся по поверхности жирным
пятном. Пахло… ничем. «Может, это какое-то незнакомое блюдо?
Надо пробовать, все равно надо что-то съесть, а то живот
урчит», - подумал Мурад.
 Далгат, заметив лицо парня, в оправдание сказал:
 - Знаешь, сынок, у меня желудок болит от жирной пищи.
Мне надоело каждый день питаться мясом. Я решил дать
облегчение желудку, поэтому сегодня сварил легкий суп.
 Мурад подумал: «Ты мяса в глаза не видел, из-за своей
жадности. А если болит, то это у тебя, а я тут при чем?»
Но это были лишь мысли, которые он вслух, конечно,
выразить не мог.
 Мурад, проглотив обиду вместе с пустотой в желудке,
взял ложку. Он зачерпнул, поднес ко рту. Вода… просто
теплая, пресная вода с масляным привкусом. Он попытался
сглотнуть. Комок этой странной жидкости застрял в горле,
как шершавый булыжник. Давился, морщился, еле протолкнул.
Издевательство? Чувствовалось именно так. Но промолчал.
Чем только его не кормили, но такое он еще не пробовал.
Глаза его затуманились от унижения и голода.
 На столе, как насмешка, стоял единственный яркий
предмет – стакан вишневого компота. Жажда от той «похлебки»
и работы сковало горло. Мурад, не глядя на хозяина, отломил
кусок черствого хлеба, макнул его в компот и съел.
Сладкий кусок хлеба на миг перебил тошноту от воды и горечь
обиды. Жажда чуть отступила, но в душе стало еще горше.
Тут Далгат вытер усы (хотя он тоже ел точно такой же суп),
хитро прищурился и завел речь, словно продолжил невидимый
разговор:
 - А вот, Мурад, вспомнилась мне присказка старая…
Жили два соседа. Один – зажиточный, праздник справлял.
Другого, бедного, позвал в гости. А тот был парень молодой
и очень завистливый, все время старался делать какую-нибудь
гадость соседу. Вот он и побежал к отцу:
 - Отец! Как бы мне соседу праздник испортить? Как бы мне
сделать ему хуже?
 Отец, старый лис, усмехнулся:
 - А ты гляди, что на столе у него меньше всего лежит.
Съешь это первым делом, да потом требуй, мол, подай еще!
И у него не окажется. Вот ты его и опозорил.
 Парень обрадовался, пришел на пир. Глядь – стол ломится:
мясо, шашлык, долма, хинкал, плов… А в самой середине,
в крохотной фарфоровой пиалочке, как драгоценность, - чистая,
белая соль. «Вот оно!»- подумал парень. Схватил пиалочку да
всю соль, не моргнув, в рот и высыпал! Глаза на лоб полезли,
рот пересох. Еле выдавил:
 - Хозяин! Соли-то у вас нету? Совсем пресно!
 Хозяин, человек гостеприимный, добропорядочный, удивился,
но молча принес еще такую же пиалочку. Парень, скрипя сердцем,
и эту проглотил – горло жгло, слюни пропали.
 - Мало! – прохрипел он.
 Хозяин, уже с недоумением, принес целую большую миску,
полную доверху. Тут же парню конец пришел. Побелел,
схватился за живот, еле ноги уволок. Приполз к отцу, ругается:
 - Что за дурацкий совет дал! Чуть не помер!
 А старик только покачал седой головой:
 - Сам дурак, сынок. Кто ж соль-то ест?
 Далгат закончил рассказ и уставился на Мурада.
В его глазах плескалась какая-то странная смесь – и усмешка,
и ожидание, и каменное спокойствие. Мурад сидел и не понимал,
что за история. «Эта история… про чего? Про то, как я,
голодный, набросился на компот и хлеб, как на ту самую «соль"?
Даже Азамат не додумался бы до такой похлебки.
Это он намекает, что этот компот для него такой дорогой,
что у него в дефиците?»
 Ничего не понятно. Ум отказывался понимать объяснение
происходящему.
 «С другой стороны, у соседа стол ломится от яств, а у него
одна вода, и какое тут сравнение? У него наверное от жадности
совсем мозгов нету».
 Взгляды их встретились. В глазах Далгата читалось:
«Ну что, понял, голубчик?»
 Но Мурад… Мурад действительно не понял до конца.
Запутался. Обида, голод, Эта странная притча – все
смешалось в тяжкий ком в груди. Он опустил глаза в свою
полную миску, где поблескивала одинокая масляная капля.
Ответа не было. Только горечь - на языке, горле и на
душе. Гораздо горче той самой соли.
 Пора домой. Далгат говорит:
 - Я тебя провожу.
 Они дошли до дома Рагима. Далгат зашел к Рагиму и говорит:
 - Рагим, я тебе Мурада привел.
 В это время Гульназ как раз ставила на стол дымящееся блюдо.
Аромат жареной баранины, густой и манящий, наполнил комнату.
Далгат замер на пороге. Глаза его округлились, ноги будто
приросли к полу – ни шагу назад. Не дожидаясь приглашения,
он тяжело опустился на свободное место, не сводя жадного
взгляда с мяса. Его широкая ладонь, еще недавно так скупо
протягивавшая миску с водой, теперь с лихорадочной поспешностью
схватила кусок жирной баранины. Он набросился на еду,
забыв про всякие приличия, чавкая и с жадностью проглатывая
кусок за куском. Жир блестел на его губах и подбородке,
а каменное лицо сменилось выражением блаженной алчности.
Мурад стоял и смотрел. Голодный спазм свел ему желудок,
но теперь это была не просто пустота. В ней клокотало
что-то новое – горькое и ясное. Он видел, как Далгат,
этот человек с «больным желудком от жирного мяса», уминал
сочное мясо, и вдруг все пазлы встали на свои места.
Притча про соль, эта жалкая похлебка с одинокой каплей
масла, вот этот жадный пир перед ним…
 «Вот оно,» - пронеслось в голове Мурада с ледяной отчетливостью.
– «Желудок-то у него и вправду болит. Только не от еды…
От жадности… От жадности, что душит крепче любой соли».
Горечь на душе стала такой концентрированной, что даже
сладкий привкус компота не мог ее перебить. Он стоял,
наблюдая за пирующим «больным», и понимал: это прозрение
было горче всех унижений этого дня. Горче пустой миски.
Горче самой соленой соли.