Превосходный союзник

                (эпилог)
 
                «Хозяинъ – спокойный, а в кого же собака такая?»

                «Ибо попрал Меня человек»

                1.

Это ждет тебя, поджидает,
- Новолуние, стукниморда,
Город новым гербом сияет
Под началами дна и тверды,
Сферы сини и беззеркальны,
Слов но лопасти машиниста.
Чувство глаза на огнь дальний
Смотрит в коре собрата, чисто.
Оторвися мой хвост об новый
Пол намытый слезой до блеска,
Укрощает первооснову
Повсеместная гибель, фреска.
Я такой самолет содею,
Чтобы бился он без повтора,
Рамы строгия охладея
Меж бесчинствия сна просторы.

Час песочный ложится боком,
Внук мой голову в поле ищет,
С темной ветки взирает сокол,
Ложки чище, ложбины чище.
У меня-то черкесок много,
Крыши теплые под когтями,
Поглядевшись на полубога
Вышел слон потрясать клетями.
Мы один человек, поскольку
Доли дома исчезли свыше,
Он вставляет в прическу польку,
Конь его чуть устало дышит.
Сорок воинов будут слева,
Ящер с прищуром неприступным,
Золотая на нем понева,
Островерхи на кольях туфли.

На луне поясные сфири,
Разожженные статуэтки,
И смотрящие по четыре
Острокогие, шолох, ветки.
Сдань у курицы двухголовой
Гребешок лишь один, навласный,
На могиле стоят два слова,
Имя, крест стоит пятичастный,
Рамка полая, фотографья
Вся изодрана, и когтями
Снесена из пролета, грачья
Осень поздняя новостями.
Ах, откуда на шее это?
Не имея холодной масти
Циклом вянущего букета
Оправляя на части, части.

                2.

Сирота, нарисуй себе маму.
Мы проедем с ней до Арендбурга.
Как стекло установлено в раму,
Влажный взгляд существа демиурга.
О, качает полоски света
Неразмытая в сене фигура,
Мы мечтали со стен про это,
По прошествии людов хмурых.
Желоба этих труб водосточны,
Ассирийственны, сотни пляски,
Рдяный отсвет валют неточных,
И лесные озера – сказки.
На мигреневом светофоре,
На молитвенном камнезамке,
Сонный Перселл свисает вторе
С лиц карниза в треклетой рамке.

Задышала моя фурнитура,
Роговеющий глаз улиткин
Проглядел из окна всю натуру
Сочлененную колец липких.
Домик с крышечкой из соломы,
Как соноры, играем мы ловки,
Выпадает петля у дома,
У оранжевой остановки.
По дороге шел колониец,
Нес булыжник, рогалик с мясом,
А навстречу грибы наклонились
С черно-белым рябым окрасом.
Кто живую мышь в лабиринте
Запускает с огнем на шее –
Две руки с их глаз – уберите:
Ветер выл в ледяной траншее.

Что мы, острые лица гулек,
Повидали об том на исходе?
Жизнь вцепилась в рукав и губит,
Разливая каньо о свободе.
Спи, гадалица не подскажет,
А ворона не умирает
Никогда, только в новой саже
Все крыла свои претворяет,
Покаянная пыль – дорога
Вся истаявшая, как сердце
На кленовом стволе. С порога
Широченного в тьму воздеться.
Пароходом соходит с них гостья,
Волочащая пыль на запястьях,
В мире выдумок было просто.
Там несчастье, одно несчастье.

                3.

Ты, господин с серебряным крестом,
Всю жизнь мою меня ты убивал,
Вот и убил, живи теперь потом
Сам за меня, ни дня не отдавал.
Отрава пышет на столе, песок,
Как сахар, строится тобой в кубы.
У старой смерти крайний волосок,
А на лужайке мокрые грибы
Идут по кочкам, сорван воротник
Из клейкой ленты, пояс-кобура
Вмещает малый тайный золотник,
Себе я волосы все убрала
И, подпоясавшись твоей парчой,
Сошла с тенниц на корень книги той,
Что в темноте, в свету не горячо,
Я плыла бабочкой по ней шестой,
И куклу плюшевую жал медведь.

Ты, господин с серебряным кнутом,
Которого в свету не разглядеть,
Теперь живи, живи теперь потом
Сам за меня, куда течет река,
Кого щекочет полусохший ветр,
Часы вонзились над столом, песка,
Как сахара, струится километр.
Изнанка у ночнушки горяча,
Я волосы пригладила бантом
И стала умываться при свечах,
Как господин с серебряным кнутом.
И порох чист, лучина зелена,
И русские обгладывают страх
При виде немца, полного вина,
С косой и алой краской на устах.

Ты, господин с серебряным мечом,
В мешке меня треть жизни продержавший
И выпустивший на людей бичом,
Услышь, услышь мой голос задрожавший:
Мне жизнь казалась более тогда
Нарядной, чем февральские витрины,
Вы шли ко мне из облак, города
Там высились отнюдь не без хитрины.
Теперь живи, живи весь за меня,
Поставивший ладонь моим взрастельцам,
И в доме из всевышнего огня
Кирпичного колдующий над тельцем
Спеленутым в отчаянье и мрак.
Змеиный след не виден человеку –
И очи выбирают, кто есть враг,
Прости и забери меня, калеку.

                4.

Потом прошло и это. Длинный год,
Как длинный змей, обрелся наудачу.
От ходит, смотрит, ходит и берет
Смотреть, чего захочет, а иначе
Не в силах выстоять продольный срез
В подвале дома, густо опершитесь,
Цыган расправил низ свиной и влез
В него, как во штаны, распотрошитесь.
И кольца плыли тонкие в аду,
Едва ли все чего-то утаили.
Спущусь туда и больше не приду,
Среди волшебных плавающих лилий
Хвостом поводит деспот, шевелит.
Как хорошо началие дороги!
Судьба путей, иди, куда велит
Твой разум верный, шитые отроги.

Как плох конец пути, и обо всем
Дознавшемуся голос рассказавший
Попросит много. Выпей водоем
Его плененных полчищ содержавший.
И свечи гаснут головами вниз,
Но вновь вскипают пламенем со треском,
В их мареве седьмому поклонись.
Трепещет совесть, словно занавеска.
Дощатица сменилась на бетон,
Блуждал огонь по прошлогодним шпалам,
А после снег, вощина, а потом
Все снег, я слишком многое узнала.
Тащила труп в свечном стихи, за ним
Негласный труп за трупом прицепился,
И хор стоял и пел, и пел в тени,
И сон не сбылся, сбылся, сон не сбылся,

Сон сбылся. Я по правой стороне
От одного. По левой от второго.
И скажем навинованной вине
Мы отрицательное камень-слово.
Главою голубь обернулся вспять
Чрез левое плечо, и напоследок
Взглянув в глаза мои, не стал дышать.
Остался тлеющий войны объедок
Лежать, и золотая головня
Его осталась локотком неблизким,
Так вспомнишь ли у шага про меня?
С одеждой слился ликом и английским
Хвостом от алфавита воскричал
Ребенок малый всеми убиенный,
Но каждый, будет, каждый отвечал,
Держался при ответе, как военный.

                5.

А вот представить бы, чего на свете нет:
Я угождаю человеком в божий свет
Среди людей и мучаюсь их мукой,
Столь и широкой, сколь и близорукой.
И офицер немецкий мне подчас не брат,
И стрелы мира пролетают невпопад,
И математика закончилась на кассе,
А после стой на рельсы глядя в битом часе.
Где машинисты увлекают поезда,
Из воли сотканы неведомо когда,
И я из плоти состою, не из металла,
И утро света небывалого настало.
Покой – беспамятство, по крыше трубочист
И голубь ходят, и осадок жизни чист
Остался в колбе без весов и без делений,
И я не знаю предыдущих поколений.

А кому-то пить хочется… а кому-то пить хочется…
- И что ж ты, Вася-Вася, предал левизну? -
Стоит фигура у ворот. Идет ко дну
Мой фрак негодный, перешитый на две трети.
Заходят люди, люди, люди, посмотрети…
По полу выпростав двуклинок языка,
Священный змей лежит и словно дух отводит –
А кому-то пить хочется… а кому-то пить хочется…
И шепчет полу на семижды языках
О той свободе достижимой и свободе
Ниспровергающей. До дома два перста,
Как страшный сон, развеется дремота
Большого разума. Нелегкая мечта
Стеклянным взглядом смотрит сквозь кого-то –
А кому-то пить хочется… а кому-то пить хочется…
Страх вечно жив, боязнь всегда мертва,
Семь сновидений, руки, ноги, голова,
Небесный плац находит ягоды в корзину,
Ценней сто воинов или одна машина?
Пить хочется… пить хочется…

Мне снился сон, что я – мой командир,
Что я – сама, что я живу со свету,
И черный человек входил в трактир,
И говорил – пологая примета.
Дорога уносила в небеса
Лихой закрутки резким заворотом,
А там – лишь льдины, и пилот-лиса
С тоски разговорился с самолетом.
Гласили дни, что у всего душа
Лежит внутри под имяреком вещи,
И самолет качал крыла, дышал
И свой недолгий век себе мерещил.
О, не буди, о, сколько этих ран
Еще не вскрывшихся разбросано по весям…
Напоминание приходит на экран –
Главнокомандующий точно это взвесил.

                6.

Слезливый век, шаги в кустах,
Червем змеи сочится с глаза
Усталость, почесть на устах,
А побывай-ка всеми сразу,
Чего не хочешь, не проси,
Затихли стены. Маршируют.
Вот пешеход стоит – спроси,
Чем их отличным фаршируют.
Вот он спустился в граде сем,
Принес на крыльях град небесный,
Чтоб те узнали обо всем.
И по весне им ворот тесный
Пришелся, и удушлив шарф,
И тополя позолотили
Тропу ему, где звоном арф
В стволы закованных рептилий

Шел смрад. Дороги нет назад,
Но оттого и веселее –
Ключи вставляя наугад,
Он в золотистую аллею
Привел врага. С десяток га
За ним среди толпы влачился,
И не растаяли снега,
Как враг пред домом очутился.
Собака выползла на двор,
Руки его касаясь властной,
И стрекозиный Люциор
Крестился теменью напрасной,
Стучась за ним. Каблук обит
Хитином снежного поэта,
Храм за воротами трубит
В его глазах, лишенных света.

От тополей одни пеньки.
Но вьется в небе пикировщик,
В свои финальные деньки
Не содрогается, не ропщет:
Незнание ведет бойца,
Который в нем, в огонь и в воду,
Но он отвержен до конца
Во имя своего народа.
И вышел первый самолет
С бойцом бесстрастным за штурвалом,
За ним второй, и третий, вот
Вся эскадрилья стартовала.
Полковник мчится на таран –
Нет, не свернуть, на шее провод,
Отец диктатор не тиран,
Во лбу дыра, застилок прорван.

                7.

Полжизни практик, а полжизни теоретик
Чугунным солнцем смотрит на своих солдат.
Как ветер, носится, но никого не встретит –
А все они уж за спиной его стоят,
Как семь смертей. Заговорили палисады,
Двух экспонатов новых нам перевели,
Добытых прямо из вакхического ада,
Из коренной с трудом расшатанной земли.
Я выну пасть резную некогда собаки
И на тропе ее пред Замком положу,
Чтоб клетка сна раскрылась, белая, как маки,
Тогда пойму, как всеми нами дорожу.
Приехал брат в который раз, столы накрыли,
Сидят по-чеховски, с костями на разрез,
А отчего тарелки по столу поплыли? -
Четвертый нижний увидал счастливый срез…

А снизу стелется разменная грунтовка,
Снег начался уже, тревога завелась,
Завершена на самом деле приготовка,
И птица вертится, как сбитая пчела.
Весомый летчик не снимая парашюта,
На небе – леска треугольников из шляп,
По ней взбирается, поет восьмое чудо,
Сирена смертная, на зов ее возляг
На долгожданную подернутую землю
Ноябрьским снегом, как хотел бы рассказать
Наш принудитель, в дырах китель, не подъемлю
Руки своей, не подерзаюсь отползать.
И как чудовище пришло в испанский город,
Как мозаичные панельки хороши!
Снег упадает мне и летчику за ворот,
Моя душа – седьмая часть его души.

На побережье Океана катит ветер
Свои наплывы, как метелки из огня,
Спиною к морю – бригадир, а на полсвете
Фигура темная, не глядя на меня
Стоит лицом к нему. Вода на лоб сбегает,
А в отдалении – Столовая гора
Остатки солнца на вершинах сберегает,
Я позабуду миновавшее вчера,
Как только хрупкая рука Твоя коснется,
Неизмеримые нечтимые глаза
Посмотрят вниз, и хвост на шее обернется.
И новый лодочник веревки подвязал,
И стали в ряд и с песнею совсем недлинной
Подались прочь, а со стены взирал портрет
Пожженный солнцем заходящим, и двуклинный
На Доме Отчем загорелся долгий свет.



(Анна, Урсула, Мясковский, Юстиниан, Траутлофт, Штейнгоф, Улагай, Мельдерс, ВПН)